Мост - Бэнкс Иэн М. - Страница 57

Как-то так получилось, что организацию похорон он взял на себя. Впрочем, это оказалось не слишком хлопотным делом. Приехали все братья и сестры, даже Сэмми получил увольнение, а Джимми прибыл аж из Дарвина. Он спросил Андреа, не обидится ли она, если он попросит ее не приезжать; она все поняла и сказала, что нет, не обидится. А когда все закончилось, хорошо было вернуться в Эдинбург, к ней и к работе. Потом всякий раз при мысли о старике на него нападало оцепенение, и, хотя глаза оставались сухими, он знал, что любил отца, и не чувствовал за собой вины в том, что скорбит без слез.

— Бедный мой сиротка, — утешала его Андреа.

Компания расширялась, увеличивался штат. Учредители купили большой новый офис в Нью-Тауне. Он спорил с партнерами насчет заработной платы персонала. Всем надо дать долю, говорил он. Пусть все будут партнерами.

— Что-что? — переспрашивали друзья. — Коллективная собственность? — И снисходительно улыбались.

— Черт возьми, а почему бы и нет? — упорствовал он.

Оба партнера поддерживали социал-демократов, а у Альянса идея участия рабочих в управлении производством была весьма в чести. На коллективную собственность партнеры не согласились, но ввели систему премиальных.

Однажды Андреа возвратилась из Парижа как в воду опущенная, и у него внутри болезненно екнуло. «О нет, — подумал он. — Что случилось? В чем дело?»

Но что бы там ни случилось, она предпочла это хранить в тайне. Сказала, что все в порядке, но была очень хмурой и задумчивой, смеялась редко, в компании часто глядела рассеянно, просила извинить ее и повторить последнюю фразу. Его это тревожило. Он даже собирался позвонить в Париж и спросить Густава, что за чертовщина с ней творится и что там вообще стряслось.

Но не позвонил. Мучился, пытался ее развлечь, водил в рестораны и кино, возил в гости к Стюарту и Шоне. Устроил ностальгический вечер с ужином в «Лун-Фуне», рядом с его старой квартирой на Кэнонмиллз, но ничто не помогало. Он терялся в догадках на пару с миссис Крамон, и они порознь пытались добиться от Андреа правды. Удалось матери, но только через три месяца и еще два полета в Париж. Андреа открыла ей тайну и снова отправилась во Францию. Миссис Крамон позвонила ему.

— Эр-эс, — произнесла она. — У Густава рассеянный склероз.

— Почему же ты мне не сказала? — спросил он потом Андреа.

— Не знаю, — ответила она пустым голосом. — Не знаю. И что теперь делать, не знаю. За ним некому смотреть, ухаживать…

Когда он услышал эти слова, в душе поселился холод. «Бедняга», — подумал он искренне. Но однажды поймал себя на мысли: это же так долго! почему он не может умереть пораньше? И возненавидел себя за это.

В восемьдесят четвертом, во время забастовки, он отказался пройти через шахтерский пикет. Компания потеряла выгодный контракт.

Андреа летала в Париж чаще и чаще, задерживалась все дольше. Гости на Морэй-плейс бывали все реже. Из Франции она возвращалась усталой, и, хотя не утратила спокойного нрава и легкости в общении с людьми, она выглядела подавленной, и ее очень редко удавалось развеселить. Андреа словно остерегалась принимать любые радости за чистую монету. Когда они занимались любовью, ему казалось, будто Андреа стала как-то особенно нежна, будто бы острее стала осознавать драгоценность, неповторимость этих мгновений. Теперь им в постели было не так весело, как раньше, но зато секс приобрел новое, более насыщенное звучание, превратился в своего рода язык общения.

Во время ее отлучек он одиноко сидел в большом доме, читал, или смотрел телевизор, или работал за кульманом. Если выпивал спиртное в разрешенных законом пределах, то забирался за руль «кваттро» и ехал к Норт-Куинсферри и там сидел перед громадным темным мостом, слушал, как бьется вода о камни и грохочут наверху поезда, курил травку или просто дышал свежим воздухом. Подчас возникала жалость к себе, но ее испытывала лишь одна часть разума — робкая, застенчивая. Другая же часть смахивала на ястреба или орла — голодная, жестокая, фанатично зоркая. Жалость к себе долго не задерживалась: стоило ей высунуть нос, хищная птица была тут как тут, рвала ее и терзала.

Птица — это реальный мир, наемник, подосланный его мятущейся совестью; это гневный голос всех людей на свете, подавляющего большинства, которому живется хуже, чем ему; это всего лишь здравый смысл.

К своему глубокому, почти праведному разочарованию он узнал, что покраска моста заняла не три года непрерывного труда. Работа велась с перерывами и продлилась, согласно разным источникам, от четырех до шести лет. «Вот еще один миф развеялся», — подумал он невесело.

В Париже Андреа теперь проводила почти столько же времени, сколько и в Шотландии. Там у нее была другая жизнь, другой круг друзей. Кое с кем из них он познакомился, когда они побывали в Эдинбурге. Редактор журнала, сотрудница ЮНЕСКО, преподаватель из Сорбонны, — в общем, неплохой народ. Все они дружили и с Густавом. «Давно надо было поехать в Париж, — думал он, — встретиться, подружиться. А теперь поздно. Почему я такой дурак? Могу не хуже любого другого инженера спроектировать сооружение, которое тридцать лет, а то и больше будет выдерживать удары стофутовых волн. В моих силах сделать его крепким и надежным, насколько позволят его вес и бюджет стройки. Но я не вижу дальше собственного носа, когда дело касается чего-то важного в моей личной жизни. Проектировать собственное существование — выше моих сил. Как там называлась эта старая вещь у Family? A, «Weaver's Answer». Ну да; а мой-то ответ где?»

Он купил «тойоту MR2» и «кваттро» последней модели, записался на авиакурсы, собрал музыкальную систему из аудиокомпонентов шотландского производства, приобрел камеру «минолта-7000», как только она появилась в продаже, добавил к «хай-фаю» CD-вертушку и собрался обзавестись моторной лодкой. Он ходил на яхте кое с кем из старых друзей Андреа от марины у Порт-Эдгара вдоль южного берега Форта, между двумя исполинскими мостами.

Ни «кваттро», ни «MR2» его не удовлетворили. Престижные автофирмы регулярно выпускали новые машины, все лучше и лучше. «Феррари», «астон», «ламбо» или какая-нибудь эксклюзивная модель «порше» — просто глаза разбегаются. Хватит гоняться за модой, хочется чего-нибудь доброго и вечного, решил он и взял через местного дилера хорошо сохранившийся «Mk II ягуар 3.8», а «тойоту» и «ауди» продал.

Он сменил чехлы в салоне на красные кожаные — от «Коннелли». Опытнейший автомеханик разобрал движок, скопировал схему, заменил распредвал, поршни, клапаны, карбюратор и встроил электронное зажигание. Подвеску полностью переделали, установили тормоза помощнее, новые колеса с асимметричными покрышками и вдобавок — новую коробку передач. Еще он заказал четыре ремня безопасности, ламинированное ветровое стекло, фары поярче, электрические подъемники боковых стекол, люк, тонированные стекла и противоугонные устройства, которым он бы доверил даже танк «чифтен» (и о которых постоянно забывал). Три дня машина провела в другой фирме, где ее оснастили новыми музыкальными агрегатами, в том числе CD-плейером. «Моща такая, что кровь из ушей потечет, — говорил он знакомым. — Я ведь еще даже не все динамики нашел. Усилитель — на полбагажника. Даже не знаю, что раньше не выдержит вибрацию — мои барабанные перепонки или краска на корпусе». (Он покрыл машину антикоррозийной грунтовкой и краской — двенадцать слоев, ручная работа.)

— Святые угодники! — пришел в ужас Стюарт, услышав, во что обошлась установка противоугонных систем. — Ты же за эти деньги мог новую машину взять!

— Ага, — согласился он. — Можно было за цену годовой страховки купить новую машину, а заодно и комплект покрышек. Больше денег, чем смысла.

На деле техника оставляла желать лучшего. В машине что-то все время неприятно дребезжало, то и дело сбоил сидюк, камеру пришлось заменить, а большинство купленных дисков оказались с царапинами. Посудомоечная машина то и дело заливала кухню. Он стал раздражителен в общении с людьми, транспортные пробки приводили его в бешенство. Им овладела глубокая неудовлетворенность, а душа обрела черствость, избавиться от которой не получалось. Он давал деньги «Live Aid», но, услышав о выходе пластинки «Band Aid», вспомнил старую революционную поговорку: заниматься благотворительностью при капитализме — все равно что заклеивать лейкопластырем раковую опухоль.