Мост - Бэнкс Иэн М. - Страница 23

При первой встрече, в «Юнионе», они разговаривали о реальности и нереальности, о психических болезнях (она недавно прочла Лейнга), о роли геологии (это уже его вклад в беседу), о новых французских фильмах (ее), о стихах Т. С. Элиота (тоже ее), о литературе вообще (в основном — ее) и о Вьетнаме (обоих). В тот вечер ей надо было ехать к родителям — у отца завтра день рождения, а в семье есть традиция праздничным утром за завтраком вместе пить шампанское.

Через неделю они едва не столкнулись друг с другом на верхней площадке Уэйверли-степс. Он шел к вокзалу, чтобы поехать домой на выходные, а она решила повидаться с друзьями, но сначала пройтись по магазинам и купить что-нибудь к Рождеству. Они зашли в бар промочить горло, и промочили неоднократно, а потом она пригласила его к себе домой — дернуть по косячку. Он позвонил соседу, попросил, чтобы тот звякнул его родителям и предупредил, что он задержится.

У нее дома нашлось виски. Они слушали пластинки «стоунзов» и Дилана; они сидели на полу перед шипящим газовым камином, а за окнами сгущалась тьма, и через некоторое время он поймал себя на том, что гладит ее длинные рыжие локоны, а потом целует ее. Он снова позвонил соседу и сказал, что ему надо дописывать курсовую и в эти выходные он к родителям приехать не сможет. А она позвонила ждавшим ее друзьям и объяснила, что ей никак не вырваться к ним на вечеринку. И выходные они провели в постели и перед шипящим газовым камином.

И только через два года он признался, что издали заметил ее в толпе на Норт-бридж, дважды прошел мимо и дважды вернулся, прежде чем намеренно столкнулся с ней на лестнице; она была погружена в свои мысли и не смотрела по сторонам, а он очень стеснялся и не мог остановить ее без какого-нибудь предлога. Она рассмеялась.

Они выпивали, курили план, и занимались постельной акробатикой, и пару раз вместе закидывались кислотой. Она поводила его по музеям и картинным галереям и даже затащила в родительский дом. Ее отец был адвокатом — высокий, седой, респектабельный, с зычным голосом и очками с линзами в форме полумесяца. Мать Андреа Крамон была моложе мужа — седеющая матрона, но элегантная и высокая, как ее дочь. Был старший брат, цивил цивилом, тоже юрист. А еще Андреа окружало множество школьных друзей и подруг. Именно из-за них он и застыдился своей родни, серого детства, акцента жителя западного побережья и даже некоторых слов, укоренившихся в его речи чуть ли не с рождения. Из-за этих людей он казался себе неполноценным, пусть не по уму, но по воспитанию, словно кондовая деревенщина среди лощеных горожан. И он начал постепенно меняться, он примеривал на себя разные личины и стили поведения, искал среди них самые подходящие, самые близкие и ему, и тем, для кого все это делалось. Он не изменял своему происхождению, воспитанию, убеждениям, но был верен и всему тому, чем жила и дышала тогдашняя молодежь: поветрию вселенской любви, надеждам на реальные перемены, на мир во всем нашем говенном мире, жгучему желанию исцелить этот мир от безумной алчности… Все это сплавлялось с его личной основополагающей верой: в достижимость и податливость земли, окружающей среды, да вообще всего на свете.

Но как раз эта вера и не давала ему полностью принять все остальное. Одно время ему казалось, что мировоззрение отца слишком ограниченно, втиснуто в узкие рамки географии, истории и классовой принадлежности. Друзья Андреа были чересчур амбициозны, ее родители — чересчур самодовольны, а Поколение Любви (он уже это чувствовал, хотя признать было нелегко) — чересчур наивным.

Он верил в науки: математику и физику. Он верил в логику и постижимость мира, в причину и следствие. Он любил элегантность и прозрачную объективность научной мысли, которая начиналась словом «допустим», но затем без каких-либо предрассудков и предубеждений выстраивала в определенную цепочку твердые факты и получала неоспоримый вывод. Тогда как почти всякая религиозная мысль начиналась с властного «верь», твердила этот императив на каждом шагу и им же заканчивалась, и такое бездумное, упрямое вдалбливание могло рождать лишь образы страха и угнетенности, подчинения чему-то непостижимому в принципе, слепленному из бессмыслицы, призраков и древних химер.

В том, первом, году не обошлось без проблем: он со страхом открыл, что ревнует, когда Андреа спит с кем-нибудь другим. Он проклинал свое воспитание, упорно внушавшее ему, что мужчине и положено ревновать, а женщине непозволительно трахаться на стороне в отличие от мужчины. Он спрашивал себя, не должен ли он, как порядочный, переселиться к Андреа или снять квартиру, чтобы жить вместе с ней. И даже предложил, но разговор ни к чему не привел.

То лето ему пришлось провести на западе страны. Он работал в департаменте жилищно-коммунального хозяйства, сметал опавшую листву и собачий кал с улиц Вест-Энда. Андреа была за границей, сначала с семьей в вилле на Крите, а потом в Париже, гостила в семье какого-то своего друга. Но, к его удивлению, в начале следующего учебного года они снова были вместе, и все пошло почти как прежде.

Он надумал уйти с геологического. Но на ниве английской литературы и социологии топталось, по его мнению, слишком уж много народу, и он решил переключиться на что-нибудь полезное. Перевелся на факультет промышленного дизайна. Кое-кто из друзей Андреа уговаривал его заняться английской филологией, потому что о литературе он знал, казалось, все. Он научился умно говорить о ней, а не просто получать удовольствие от чтения, а еще он писал стихи. В том, что об этом все прослышали, была вина Андреа. Он не хотел публиковать свои опусы, но она нашла в его комнате исписанные листы и послала их своему приятелю в журнал «Радикальный путь». Когда она принесла свежий помер журнала и торжественно помахала перед его носом, он был очень смущен, но почти в той же степени горд. Да, он твердо решил принести реальную пользу миру. Пускай приятели Андреа называют его водопроводчиком, он от своего намерения не отступится. Со Стюартом Маки они остались друзьями, но связь с прочими рокерами он потерял.

Иногда на выходных они с Андреа отправлялись в другой дом ее родителей, стоявший чуть восточнее Галлана, среди дюн на берегу залива. Дом был большой, светлый и просторный, к тому же рядом с площадкой для гольфа. Окна глядели на серо-синие воды, на далекий берег Файфа. Они гуляли по пляжу и дюнам, время от времени в каком-нибудь тихом, укромном уголке занимались любовью.

Иногда в погожие, ясные дни они уходили в дальний конец пляжа и поднимались на самую высокую дюну. Он верил, что оттуда можно увидеть верхушки трех длинных красных пролетов Форт-бриджа. Этот мост произвел на него неизгладимое впечатление, еще когда он был совсем малышом. Вдобавок мост был того же цвета, что и ее волосы, о чем он повторял ей неоднократно.

Но моста они оттуда так и не увидели.

Она сидела, скрестив ноги, на полу, водила по длинным густым рыжим локонам щеткой. Ее синее кимоно отражало свет камина. Чистые, еще не высохшие после ванны лицо, ноги и руки тоже отливали желто-оранжевым. Он стоял у окна, смотрел в заполненную туманом ночь. Ладони, точно оправа водолазной маски, были приставлены к щекам, нос прижат к холодному стеклу.

— О чем задумался? — спросила она.

Он молчал некоторое время, затем отстранился от окна, задернул коричневую бархатную штору, повернулся к Андреа и пожал плечами:

— Сплошной туман. Доехать-то можно, но ломает. Может, останемся?

Она медленно расчесывала волосы — рукой отводила пряди от наклоненной головы и терпеливо, осторожно продирала сквозь них щетку. Он почти слышал, как бродят мысли в ее голове. Был воскресный вечер. Надо бы запереть дом на взморье и возвращаться в город. Утро выдалось туманное, и они весь день ждали, когда развиднеется. Но туман только сгущался. Она позвонила родителям. Оказалось, что, если верить метеоцентру, туман и в городе, и над всем восточным побережьем. И ехать-то от Галлана всего миль двадцать, но при такой паршивой видимости это долгий путь. Андреа очень не любила ездить в тумане, а он, по ее мнению, водит слишком быстро, при любой погоде (на права он сдал — на ее машине — всего полгода назад и любил быструю езду). В этом году две ее подруги попали в аварию, обе легко отделались, но факт остается фактом. Он знал, что она суеверна: непруха любит троицу и все такое. И ее вдобавок просто не тянет возвращаться, хотя завтра утром у нее семинар.