Влесова книга. Троянский конь норманнизма - Чернованова Валерия М. - Страница 50

Наконец, следует отметить в этом языке и кое-какие лексико-семантические анахронизмы, т. е. явления, не соответствующие предполагаемой эпохе IX века и нехристианской культуре. Так, «волхв», написавший «се бо тайна велика есе» (с. 8), невольно процитировал крылатые слова апостола Павла (Ефес., 5, 32). Неоднократно упоминаемая в «Велесовой книге» живая вода (с. 16, 34 и др.) известна русским волшебным сказкам, но также и Библии (см. книгу пророка Захарии – 14, 8; Евангелие от Иоанна – 4, 10–11). Библейское происхождение имеет образ земли, текущей медом и млеком (с. 40) (см.: Исход, 3, 8; 13, 5; 33, 3; Левит, 20, 24; Числа, 13, 28; 16, 13 и др.), фольклору известна лишь молочная река с кисельными берегами. Встречается пародийное использование христианских литургических формул, например: «Бонде благслвен, вожды, нын? а прене о векы а до веку» (с. 62).

Среди языческих праздников упоминаются русалии (с. 30, 102), однако нужно иметь в виду, что название восходит к латинскому rosalia, которым обозначался масленичный карнавал, и пришло оно на Русь из Средиземноморья через южных славян уже в христианскую эпоху. Невинное, казалось бы, слово царь (в форме cap, с. 78) для IX века тоже является анахронизмом: оно зафиксировано только с XIII века – до тех пор в употреблении находилась исключительно форма цесарь (цьсарь)[112]. Странное изобретение «волхвов» скотиводиаи (с. 22) тоже не представляется удачным – образования типа скотовод, скотоводство и т. п. впервые появляются в русском языке лишь в XVIII веке у Тредиаковского и Радищева[113]. Слово степь, столь важное для туранской идеи, очень часто встречается на страницах «Велесовой книги» (нередко оно приводится в причудливых написаниях вроде стенп, с. 20, или ступ, с. 30). Нужно, однако, иметь в виду, что древней письменности оно неизвестно, в летописи степь называется полем. При своем появлении слово степь означало, как кажется, то, что мы теперь называем пустыней, поэтому не могут не вызвать улыбки райские степы (с. 36) наших «волхвов».

Нужно подчеркнуть, что в языке «Велесовой книги» нет никаких лингвистических архаизмов, которые бы оправдали ее датировку IX веком. Но датировать ее по языку можно: писавшие ее «жрецы» знали только современную русскую грамматику и некоторые украинские диалектные явления.

Речь «новгородских волхвов» обладает внутренним родством с офенской «отверницкой говоркой», в которой нарочито искажаются слова, чтобы затемнить смысл высказывания. Например, прибавляется лишний слог (лето: кулето), заменяется первый слог (товар: шивар), вставляются отдельные звуки (знать: знахтить, плакать: плаксырить), изменяются окончания (сласть: сластим), переставляются слоги (солома: масола, стакан налит: скандалит). Существуют также такие формы комического жаргона, как «разговор по шицы», где фраза «пора домой» звучит ширапоцы шимойдоцы, или «разговор по херам», где та же фраза будет звучать ширахерпоцы шимойхердоцы[114]. «Новгородские волхвы» применением сходных приемов речи (например, в глагольном формообразовании) создают в «Велесовой книге» резкий контраст между языковой формой и содержанием, чем достигают определенного комического эффекта, скорее всего ненамеренного.

«Велесова книга» уже обсуждалась в научных изданиях, а в 1990 году удостоилась большого исследования О. В. Творогова[115]. В обстоятельном разборе было вполне убедительно показано, что текст представляет собой творение недавнего прошлого, что автором его следует считать плодовитого литератора русской эмиграции Ю. П. Миролюбова. Издатель «Велесовой книги» А. Асов посвятил несколько страниц научной полемике, он вступил в дискуссию по некоторым мелким лингвистическим замечаниям О. В. Творогова, обойдя молчанием аргументацию относительно авторства Ю. П. Миролюбова. Возражения А. Асова, два из которых были разобраны выше, дают ясные testimonia paupertatis. Слишком очевидно незнакомство издателя «Велесовой книги» с другими письменными текстами Древней Руси и славянского Юга, незнание истории славянских языков, непонимание веса и значимости тех лингвистических фактов, о которых ему приходится говорить. Нельзя успешно изучать единственный текст и не ведать ничего о других. А. Асову приятно думать, что начитанность, профессионализм являются помехой при рассмотрении столь сложного явления, как «Велесова книга» (с. 242), в действительности именно они предохраняют от наивных заблуждений и позволяют высказывать здравые суждения. Голос издателя звучит гораздо увереннее, когда, оставив зыбкую почву лингвистических мелочей, он пускает в ход свои самые сильные доводы: «Главное же подтверждение подлинности невозможно точно выразить словами. Оно исходит из личного духовного опыта. О подлинности говорит сам дух «Велесовой книги». Ее мистериальная тайна, великая магия слова» (с. 240).

Защитники «Велесовой книги» не догадываются, что как раз на них лежит тяжесть доказательства (onus probandi) подлинности текста, что от них ожидается нечто большее, чем случайная реакция на замечания критики. В свое время великий востоковед академик Н. Я. Марр под влиянием потери своего задушевного дела – раскопок древней Айни – углубился в лингвистические мечтания и создал «новое учение» о языке. Сегодня оно забыто, никому не понадобилось доказывать несостоятельность этой странной теории. Напротив, именно сторонники подлинности «Слова о полку Игореве» породили обширную научную литературу, посвященную этому произведению, которое по необычности своей литературной формы нередко вызывало сомнения в подлинности. Выступления лингвистов и литературоведов против подлинности «Велесовой книги» не всех уберегли от соблазна. Впрочем, и в среде специалистов находятся такие, кто благоволит фантазерам, в данном случае учеными-рецензентами издания оказались профессора И. В. Левочкин (Москва), Ю. К. Бегунов (Санкт-Петербург) и Р. Мароевич (Белград).

Между прочим, сам О. В. Творогов своим сближением Ю. П. Миролюбова с известным мистификатором и фальсификатором первой половины XIX века А. И. Сулакадзевым открыл новые перспективы исторической критики г. Асова. Оказывается, так оно и было, и либо эти дощечки, либо какие-то другие сходные хранились у Сулакадзева (с. 208–211). Не исключено, что будут предприняты попытки доказать, что Сулакадзев и сочинил «Велесову книгу». Сама по себе такая возможность существует, ведь Сулакадзев принадлежит той эпохе национального романтизма, когда фальсификация была нормальной формой литературного творчества, находя себе воплощение то песнями западных славян Проспера Мериме, то Оссиановыми песнями Джеймса Макферсона, то Краледворской рукописью Вацлава Ганки. Дощечки – эти или другие – видел АЛ. Востоков, «без сомнения крупный ученый», но в отличие от А. Асова не смог прочесть: «Главной причиной, конечно, было то, что АЛ. Востоков… многое сделавший для русской православной культуры, был узкоконфессионально ориентирован. Для него русское язычество как культура не существовало», – разъясняет А. Асов (с. 210). Знай он, что АЛ. Востоков похоронен на Волковском лютеранском кладбище в Санкт-Петербурге, что в 1802 году он написал поэму «Певислад и Зора», построенную на славянской языческой мифологии, —

он выразился бы осторожнее. А.X. Востоков был литературным предтечей А. Асова, но духовной связи между ними нет.

В конце книги приложен список организаций, которые сотрудничают с издательством в деле распространения книги. Это Международное общество Рерихов, Всемирный Русский Собор, Национальный клуб древнерусских ратоборств, Община триверов-сварожичей, Славянская ведическая община в Коломне, Ведическая община в Обнинске, Нижегородская областная языческая община и т. п. Само издательство «Менеджер» и А. Асов располагаются при журнале «Наука и религия», и это обстоятельство может навести на мысль, что враждебное отношение к православию унаследовано ими от старой традиции воинствующего атеизма. Совсем недавно нормой нашей культурной жизни было подозрительное, отравленное идеологией отношение к фактам, полученным путем положительного научного исследования, это именовалось «буржуазной наукой». Сегодня новым жрецам язычества неубедительными кажутся выводы «христианской науки». Но наука едина, она не делится по конфессиям и партиям, по национальной и государственной принадлежности.