Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Григорьев Константэн - Нега Нега

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Нега - Григорьев Константэн - Страница 10


10
Изменить размер шрифта:

Кто–то из гоп–компании включил видик, на экране которого совершалось эротическое действо; присмотревшись, Константэн понял, что это сцена ««Группенсекс на «Пичинче»» — Зизи, Мими и Лулу, веселые девчонки из добрынинского романа, вытворяли на экране такое, что даже видавший виды знаменитый режиссер Григорьев покраснел и смутился.

Одесские девушки Люся, Нюся и Муся, игравшие в этой сцене, сидели с ним рядом и как бы невзначай задевали его жаркими телами, лукаво при этом переглядываясь. Не выдержав этой скрытой атаки, режиссер принялся было за ними ухаживать, но одесситки сразу изменили политику и сделали строгие лица. Муся пробасила: «Люби нас, ходи мимо».

Возбужденный Константэн стал высматривать себе новую жертву. Вскоре она нашлась, на этот раз в образе славной блондиночки, игравшей в фильме астраханскую красавицу, тайную любовь Андрэ. Женщина была на редкость скромна и элегантна, и режиссер стал думать, как завязать с ней беседу.

Тут Рыба выставил на стол бутылку «Клико», приглашая всех попробовать старинный напиток. Так вот, Григорьев, глядя на красотку, придвинул эту бутылку к себе, налил полный бокал, выпил, затем увлекся и опустошил всю бутылку.

(Как сказал бы Александр Грин, юнкер в данном случае «поступил внушительно, непонятно, и этим поставил себя выше других» — автор.)

Зато красотка обратила на Константэна внимание. Более того, подсела к нему поближе и, показав в улыбке ослепительно–белые зубы, спросила с легким польским акцентом:

— Наверное, вас тут никто не перепьет?

— Нет, — выпучив глаза, ответил знаменитый режиссер.

Красавица, не глядя ему в глаза, игриво предложила:

— Давайте знакомиться! Меня зовут Джинестра!

— Я уже где–то слышал это имя, — сказал Константэн, обнимая Джинестру за плечи.

— Так раньше называлась Одесса, — закурив, сообщила женщина.

— Джинестра! Красиво. Милая, расскажите о себе.

— А что рассказывать? Школа, работа в журнале «Малятко», приглашение на съемки, а вас ведь зовут Константэн? Я вас сразу узнала. Боже, как я люблю ваши стихи и фильмы! — Джинестра потерлась щекой о колючую бороду Григорьева и мяукнула.

— Жан — Поль утверждает, — задумчиво произнес режиссер, — что любовь уменьшает утонченность женщины и увеличивает утонченность мужчины. Да, вы, женщины — существа непосредственные. А что, Джинестра, может быть, пригласите меня к себе?

— Вы хотите меня поборать? — прошептала блондинка.

— Как это? — не понял Константэн.

Она опустила глаза:

— Ну, заняться со мной любовью?

— А, погоди, сейчас скажу, — Григорьев открыл Шлегеля и прочитал красавице следующий пассаж: «Любовь есть неразличение между влечением и фантазией».

Они прошли аллею широколистых катальпов и осторожно прокрались к ней в дом. Все остальное он видел, как сквозь изломы хрусталя — свечи, буковая кровать…

Раздетая Джинестра оказалась необычной девушкой: у нее (неразборчиво в рукописи), с другой стороны, не было (неразборчиво в рукописи), и наконец (неразборчиво в рукописи).

— А где же (угол рукописи оторван)? — спросил потрясенный юнкер.

Красотка засмеялась и расстегнула молнию на его джинсах:

— Не волнуйся, милый! Я дам тебе больше наслаждения, чем все женщины вашей Земли вместе взятые.

— Так ты сама откуда? — вскричал Константэн.

— Обещай, что никому об этом не скажешь, — потребовала новая подруга Константэна, выходя из воды залива полчаса спустя.

— Даже друзьям? — удивился Константэн, бросавший камешки в лунную дорожку.

— Они сами все узнают, и очень скоро, — Джинестра погладила его по волосам и села рядом. — Я прилетела оттуда, потому что нашей цивилизацией была зафиксирована сверхмощная интеллектуальная вспышка на Земле. Так я оказалась в Москве и вышла на ваш Орден. Я обязана всячески содействовать вам.

— С какой же целью, если не секрет?

— Не секрет. В последний раз подобная вспышка была зафиксирована в эре «лямбда» на Тральфамадоре. Мы установили контакт с этой цивилизацией и сейчас практически породнились. Нужно ли говорить о пользе подобных контактов?..

— Нет! — горячо вскричал Константэн. — Эх, породнимся!

И, схватив на руки инопланетную подругу, он закружился с нею вдоль по берегу, отлично видимый со всех сторон Вселенной.

СНОВИДЕНИЕ ДЕВЯТОЕ:

«Дума о человечестве»

Снилась бумага, пожелтевшая от времени: «3‑й артиллерийской бригады капитан Григорьев состоял слушателем Императорской Николаевской военной академии (Санкт — Петербург) и по случаю общей мобилизации он 19‑го июля отчислен в свою часть, что подписью с приложением казенной печати удостоверяется… Полковник такой–то… Столоначальник, коллежский советник такой–то… 25 сентября 1914 года».

Снился вальс, нежный старинный вальс — он звучал в ломоносовском Нижнем парке: солнце стекало вниз по блистающим медным трубам, чуть громче вальса звенели аксельбанты; толпы праздногуляющих вслух прочитывали письма из действующей армии, — даже качаясь в лодках, незаметно уплывших на середину пруда и как будто улыбающихся. Дамы охали и, покусывая стебли цветов, задумчиво глядели в воду.

Такова декорация первой части моего сновидения, где, впрочем, как и наяву, декорации быстро меняются. Я — капитан Григорьев, и я стою у Манежа в ожидании возлюбленной. Она запаздывает, не хочу гадать почему. Холодно раскланиваюсь с проходящим мимо поручиком Лунычем. Я его терпеть не могу, все вспоминается прошлый четверг, когда, напившись пьяным, поручик читал собравшимся у меня офицерам свой грязный роман «Губы Вселенной».

— Ах, милый! — раздается звонкий, серебристый смех.

Это — она. И мы смотрим в глаза друг другу: она — чуть смежив ресницы, с потаенной полуулыбкой, я — с восхищением, переходящим в головокружение, будто я заглянул в бездонную пропасть… Держась за руки, мы гуляем по парку — вот запруды реки Карость, мшистый, бутылочного стекла водопад, вот панно и плафоны китайского дворца, его стеклярус и смальты, его паркеты — орех, сандал, палисандр. Когда–то она сказала мне: «Будем вести себя так, будто нам отпущена неделя жизни». Сейчас, в день моего отъезда в действующую армию, как зловеще и все–таки как волшебно звучат эти ее слова, внезапно ожившие в памяти. Переходим через мост — я останавливаюсь и небрежно бросаю в бурный поток планшетку.

— Что это? — девочка испуганно прижимается ко мне.

— Извини, моя драгоценная, я тебя не предупредил, но это давно обдуманное решение — я выбросил свои стихи.

— Как, совсем все? — она широко открывает глаза.

Чтобы не убить ее, я ее обнимаю. Я вспоминаю самое лучшее, что между нами было: вот я жду ее ранней весной возле школы женского обаяния в Москве, вот она показывает мне свою библиотеку, вот лыжи на Елагином, вот картуши и маскароны Царского Села — мы с ней в карете, мороз и солнце, мы дышим на стекла, гнедые кони храпят и дымятся, унося нас по хрустальной аллее к Висячему саду; ее птицы — она острила, поглаживая тонким мизинчиком витые прутья заграничных клеток: «Мои пернаты»; вот она рассказывает сон о лебеде и морской раковине; знакомит со мной свою кошку… И кто кого поцеловал в первый раз? Она приводила меня в трепет, прямо в пышном бальном платье ложась на меня сверху и целуя, целуя бесконечно… Совместные чтения Вордсворта и Сэя сблизили нас еще больше, нежели поцелуи. Возлюбленная обожала шалости: однажды я растроганно слушал очередное ее признание: «У тебя глаза цвета морского ожидания, — говорила она, вертясь перед зеркалом, — а я девочка, которая рисует пустоту…» Тут я даже вздрогнул от прелестной этой фразы. «…B твоих карманах!» — рассмеявшись, закончила она.

Сон рассыпается на воспоминания, и уже не восстановить миг, когда капитан и его подруга простились. Единственное — цветной и пышный день превращается к вечеру в нечто серенькое, тусклое, моросящее. Эшелон с офицерским составом двигается к месту боевых действий.

…Я лежу в госпитале с тяжелым ранением, постоянно проваливаясь в бред, как в болотную топь. Я помню окопы, звезды, дым и порох, но еще сильнее я помню, что она приедет сегодня навестить меня. Я порываюсь встать с постели и подойти к цветочному телефону — я даже уверен, что возлюбленным звонят только по этому воображаемому телефону, — он весь из цветов. Я думаю, как ее встретить, я выучиваю известный стишок: «Как приятно умирать в горячке, когда сердце бьется, как у младой собачки…» Тем самым я хочу показать ей, что не унываю. Я истерически смеюсь, когда узнаю, что она не приедет по очень простой причине — она убита шальной пулей, случайно залетевшей в тыл. Я пытаюсь заставить себя заплакать, но не могу прочувствовать ее гибель, всю непоправимость этого момента.