Канал Грез - Бэнкс Иэн М. - Страница 39

Рассвет был ярким, и ясным, и голубым в то утро. Господин Кавамицу принес ей виолончель.

Он положил ее руки на инструмент и показал, как надо его держать. Солнечные лучи косыми полосами ложились на стены палаты. Фудзи скрылась, спрятавшись в облаках за холмами. Она гладила инструмент и вспоминала. Это была не ее виолончель, но она вспомнила сейчас не просто, что играла на виолончели, а вспомнила именно этот инструмент, хотя прекрасно знала, что никогда раньше не видела его и не держала в руках. От него хорошо пахло, он был приятен на ощупь, у него был сочный, красивый и чувственный звук. Казалось, не она играет на нем, а он играет сам, поэтому пальцы от него не болели. Она хорошо помнила, что разговаривала с мистером Кавамицу, но вот о чем, совершенно забыла.

Он ушел и унес чудную виолончель. В эту ночь подушки показались ей неудобными, а потолок выглядел несколько надежней. Она сбросила подушки на пол и крепко проспала до рассвета, подложив под голову руку.

Ей приснилось, что ее четыре пальца были струнами, а большой – смычком. Струны натягивались и со звоном лопались, а лопнув, пружинисто разматывались, исчезая в клубах тумана. Смычок продолжал царапать по грифу и треснул напополам; связки выдержали, а кость переломилась. Как ни странно, ей было не больно, у нее было такое чувство, словно она сбросила путы и очутилась на свободе. На следующее утро она долго разглядывала свои пальцы. Пальцы были как пальцы, ничего с ними не случилось. Она сложила их домиком, постучала кончиками пальцев друг о друга, чтобы не пошел дождь, и стала гадать, что сегодня дадут на завтрак.

Ее помешательство отнесли на счет ее страхов и переживаний из-за того, что она подвела товарищей. Такое объяснение показалось ей обидным из-за своей пустячности, но она приняла его без возражений как сравнительно мягкую расплату за то, что она совершила и что на самом деле довело ее до этого состояния.

Виолончель принадлежала одному бизнесмену из Саппоро, который приобрел ее ради выгодного вложения денег, а также потому, что ему очень понравился ее цвет. Господин Кавамицу был знаком с этим человеком и убедил его, что инструмент Страдивари должен все же использоваться, а не лежать без дела. Господин Кавамицу давно уже думал о том, что Хисако должна получить возможность играть на этой виолончели, а еще лучше, если она станет ее хозяйкой. Думая, как помочь своей ученице, он решил принести ей в больницу эту виолончель. И виолончель помогла, но Хисако попросила его увезти ее обратно в Саппоро. Потом, когда у нее появится такая возможность, она ее купит.

Он уехал. Ее мать осталась. Хисако выпустили из больницы. Когда она вернулась в Токио, в ту самую квартирку, где жила с двумя другими девушками (она не поверила своим ушам, узнав, что девушки хотят, чтобы она осталась с ними. Может быть, они тоже сумасшедшие, подумала Хисако), мать первые две недели ночевала с ней в одной комнате. Затем мать уехала к себе на Хоккайдо, а Хисако отправилась на встречу с менеджером оркестра.

Ей предложили остаться в качестве приглашенной солистки. От нее не потребуется участия в заграничных турне, она не может больше рассчитывать на должность штатного члена оркестра, так что больше не будет субсидий на дорогую психиатрическую лечебницу, но она будет играть; играть в оркестре, когда тот выступает в Токио или где-нибудь в Японии. Так что все складывалось лучше, чем она надеялась, гораздо лучше, чем она того заслуживала. Принимая предложенные условия, она невольно гадала, какова должна быть оборотная сторона такой удачи и какие неприятности преподнесет ей жизнь в отплату за эту нежданную милость.

Она осталась и играла. Очутилась в новом квартете, спрос на который оказался еще больше, чем на первый, и ее пригласили на записи. Ее познакомили с господином по имени Мория, который как профессионал пришел в ужас, узнав, сколько ей платят, особенно за записи, и помог ей получать больше.

Жизнь шла своим чередом; она навещала мать или мать навещала ее; время от времени находила себе любовника, иногда из числа оркестрантов, иногда в других местах, откладывала деньги на черный день и спрашивала себя, так или не так она строит свою жизнь и почему. Пальцы почти перестали болеть, иногда, правда, просыпаясь по утрам, она обнаруживала, что во сне до боли, судорожно, стискивала кулаки, так что ногти впивались в ладонь, иногда она крепко засовывала руки под мышки, это случалось, когда она видела во сне, что ей прихлопнули пальцы дверцей автомобиля (ей всегда снились огромные тяжеленные двери с уймой ручек и задвижек, с табличками, на которых были какие-то очень важные, но стертые надписи), однако, даже просыпаясь в холодном поту, она, еле переводя дух, говорила себе, что это сущие пустяки; все так, как должно быть по справедливости, на самом деле она еще легко отделалась.

Настало время, когда она могла купить в рассрочку восхитительного Страдивари. Она отправилась в Саппоро на встречу с господином Кавамицу и господином Куботой, владельцем инструмента. И вот виолончель оказалась в ее руках!

Это было похоже на официальное свидание с женихом, которого выбрали родители, но которого она уже тайно встретила и полюбила.

Она взяла виолончель на две недели в рёкан, в пригород Вадзимы. Она сняла двухкомнатный номер в отдельном домике во дворе напротив главного здания гостиницы. Там она играла. Это было что-то вроде медового месяца.

Виолончель была старинная, сделанная между 1729 и 1734 годами. Она принадлежала уроженцу княжества Сан-Марино, придворному композитору Габсбургов, чудом не была пущена на дрова в Пьемонте во время наполеоновского вторжения 1796 года, затем в руках итальянского виртуоза побывала в Америке на праздновании пятидесятилетнего юбилея независимости, в Пекине ей во время Боксерского восстания отстрелили штырь, во Вторую мировую войну она спаслась от гибели благодаря тому, что ее вместо Каира отправили в Алжир, нечаянно погрузив на другой DC3 («Дакота», на которой струнный квартет летел в Каир, разбилась ниже уровня моря во впадине Каттара, прежде чем бедный пилот сообразил, что случилось с его альтиметром), затем тридцать лет пролежала в банковском сейфе в Венеции, пока наконец не была продана в Лондоне на аукционе Сотби господину Куботе.

Господин Кубота привез виолончель из Лондона на «Боинге-747» Японских авиалиний, она летела пристегнутая к сиденью между ним и женой. Когда самолет приземлялся в Нарите, господин Кубота, глядя в окно салона первого класса, увидел внизу нечто похожее на средневековую битву: две армии, развевающиеся на древках полотнища, клубящийся дым и грозные пушки. Он вспоминал, как показывал это жене.

Как поняла из его ответов заикающаяся от волнения Хисако – не смея поверить своим ушам, что судьба могла уготовить ей такое невероятное утешение, – это было в тот самый день, он видел ту самую демонстрацию. Казалось бы, невозможно, однако факт.

Она обняла господина Куботу, удивив этим его и господина Кавамицу.

В мареве уже клонящегося к горизонту солнца Хисако Онода видела, как разлетелась в щепки виолончель, расстрелянная у железного борта «Надии» из автоматов АК-47 и «узи».

Рвались и сворачивались кольцами упругие струны. Под градом пуль трещали и разлетались в щепу хрупкие доски. Пули свистели и выбивали искры из металлической обшивки корабля за спиной инструмента, пока он не рассыпался вихревой тучей коричневой трухи, из которой, словно щупальца актинии или пальцы тонущего человека, высовывались покачивающиеся струны. Во рту стоял вкус крови, разбитое лицо распухало, грудь горела от сигаретных ожогов, семя целой команды стекало у нее по бедрам, а перед глазами неотступно стояла картина, как сгибается пополам Филипп, пораженный первой пулей; но окончательно убило ее не это, а виолончель – ненужное, бессмысленное (если не считать желания сделать побольнее) уничтожение инструмента. Старое дерево. Новый металл. Угадали, чья взяла? Никаких неожиданностей. Убитая, она стала свободна.