Канал Грез - Бэнкс Иэн М. - Страница 34

По-прежнему горели ослепительные лампы, огонек сигары снова переместился в центр и опять ярко разгорелся.

– Ты думаешь, люди на том судне на нашей стороне? – спросил Сукре после паузы.

– Они хотят жить, – ответила Хисако. – Может быть, кто-то желает вам успеха, а кто-то – нет. Но все хотят жить. Это сильнее.

Звук, который больше всего походил на «хм-м». Между двумя конусами света белым парусом возникло облачко дыма и медленным потоком поплыло через стол.

– Ты будешь играть в Америке? – спросил Сукре.

– Я обещала подумать об этом после Европы.

Она не могла знать, насколько хорошо понимает ее человек, сидящий за лампами, но не выбирала слов попонятней.

– Ты будешь играть для янки? – спросил Сукре; по его голосу слышно было, что ему это показалось забавным.

– Я бы поклялась, что не буду, если бы знала, что для вас это имеет значение.

Сидящих на том конце стола это явно развеселило. Снова тихое бормотание.

– Мы не требуем этого, – со смехом заявил Сукре.

– А чего же вы хотите? Сукре подождал, что скажет низкий голос, затем сообщил:

– Мы хотим, чтобы вы сыграли еще что… Свет мигнул и потух; некий звук на судне, которого из-за его постоянного присутствия никто уже не замечал, изменился и с воем затих. Лампы на какой-то момент тускло вспыхнули и медленно угасли. Нить накаливания стала сначала желтой, потом оранжевой и наконец красной, как огонек сигары. Все потухло.

В углах каюты включилось аварийное освещение, залив кают-компанию мертвенным неоновым светом.

Она увидела перед собой человека в оливковой полевой форме; квадратные плечи, квадратное лицо. В первый миг ей показалось, что он лысый, затем она разглядела светлый ежик волос. Его глаза поблескивали голубизной. Она увидела, как Сукре быстро встал. За спиной у нее послышался шум, и открылась дверь. Голос сзади сказал:

– Jefe…

И на этом умолк.

Замершая сцена казалась картонной, лишенной всяких цветов – почти монохромной. Сукре неуверенно шагнул к ней. Человек, держащий сигару, поднес ее к узкому рту с узкой полоской усов, отблеск красного огонька вернул его лицу румянец.

За ее спиной кто-то прочистил горло:

– Jefe?

Jefe пристально смотрел на Хисако. Загудел низкий голос:

– Сукре, проверьте машинное отделение. Если там кто-то… допустил ошибку с генератором… я хочу видеть этого человека.

Сукре кивнул и торопливо вышел. Человек, стоявший в дверях, очевидно, все еще был там; она увидела, как jefe устремил туда взгляд поверх ее головы, слегка приподняв брови, и чуть заметно кивнул.

– Si, – прозвучал голос.

Дверь закрылась, и она поняла, что осталась одна – наедине с jefe.

Белобрысый вздохнул и посмотрел на кончик своей сигары. Затем стряхнул сантиметра два пепла в стоящую на столе пепельницу.

– Гавана, – сказал он, приподняв сигару. Он снова внимательно посмотрел на кончик. – О качестве сигары можно судить… м-м-м, по листьям… но также и по тому, сколько пепла она выдерживает. – Несколько секунд он вращал сигару в пальцах. – Скручено между бедрами сеньорит, – улыбнулся он ей и затянулся.

Он опустил руку к поясу, достал автоматический пистолет, бережно положил его на стол рядом с пепельницей и взглянул на Хисако:

– Не пугайтесь, мэм!

Он дотронулся до пистолета и, любуясь, провел ладонью по стволу, по рукоятке. Руки у него были широкие, с крупными пальцами, но к пистолету он прикасался с нежностью.

– Кольт тысяча девятьсот одиннадцать А-один, – сказал он, и густой бас наполнил все помещение. Она представила осевшую в его легких никотиновую смолу; огрубевшие от курения голосовые связки. Виолончель, казалось, почувствовала его голос и отозвалась.

Большие руки снова погладили пистолет.

– Отличная штука, несмотря на почтенный возраст. Это модель семьдесят третьего года. – Он поднял на нее глаза. – Хотя, наверное, ваша виолончель постарше.

Она сглотнула.

– Да. На два с половиной столетия.

– Вот как? – Ему это, похоже, показалось забавным, и он поудобнее развалился в кресле. – Неужели ей так много лет, а?

Он молча покивал. Табачный дым рваной лентой поднимался к потолку.

Ей хотелось спросить, умрет ли она теперь, после того как увидела его, станет ли это для нее смертным приговором, а свет – ее палачом, но не смогла. Кусая губы, снова перевела взгляд на струны виолончели. Попыталась взять беззвучный аккорд, но не смогла: пальцы слишком тряслись.

– Вы действительно очень хорошо играете, мисс Онода.

От низкого голоса она вздрогнула, этот звук словно бы отозвался в ее дрожащих пальцах.

– Спасибо, – ответила она шепотом.

– Мэм, – заговорил он спокойным голосом. Она не поднимала глаз, но чувствовала, что он наклонился поближе. – Я не хочу, чтобы вы волновались. Я не планировал, чтобы вы увидели меня, но раз уж так случилось, из этого следует только то, что вы не сможете вернуться к остальным, пока мы не завершим свои дела.

Его локти стояли на столе, между лампами, нависнув над пепельницей и пистолетом. Его глаза были скрыты за пеленой дыма.

– Пожалуйста, не надо волноваться. Хорошо?

– О, – выговорила она, – прекрасно. Не надо – так не буду.

Он хохотнул.

– Черт возьми! Сукре мне говорил, что вы крутая. Теперь я понимаю, в каком смысле. – Он опять хохотнул.

Кресло заскрипело, он переменил позу, откинувшись на спинку.

– Но мне, знаете ли, любопытно узнать ваше мнение о том, что здесь происходит. Отчего-то мне кажется, что у вас могут быть самые неожиданные мысли на этот счет.

– Ничего такого, о чем стоило бы говорить. Дрожь у нее в пальцах утихла. Она смогла поставить аккорд.

– И все-таки я хотел бы это услышать. Она пожала плечами. Переход от одного аккорда к другому; переход делается вот так.

– Ну а если я вам скажу, что любые ваши слова ничего для меня не изменят? – Голос, казалось, стал немного громче, словно хотел до нее дотянуться. – Моя работа, мэм, предугадывать чужие мысли, и я серьезно полагал, что уже предугадал ваши, так что почему бы вам… – (Она услышала, как он затянулся, могла увидеть, как замерцал огонек сигары.) – …Одним словом, скажите уж, что вы думаете, и дело с концом. – Он жестикулировал рукой, в которой была сигара, однако не отводил ее слишком далеко от лежащего перед ним пистолета. – Вряд ли то, что вы скажете, окажется хуже, чем то, что я предполагаю о ваших мыслях.

Ах, сколько же их было, ушедших покорно, бессильно! «Теперь и я уже мертва», – подумала она. Ну что ж: чему быть, того не миновать!

Она взглянула ему в глаза, уронила с одной стороны смычок, с другой осторожно опустила на ковер виолончель и сложила руки на коленях.

– Вы американец, – сказала она. Никакой реакции. Застигнутый светом собеседник оставался неподвижен, как фотографический снимок.

– Вы здесь ради самолета и конгрессменов. Я никак не могла понять, зачем венсеристам понадобилось сбивать этот самолет; это же безумие, весь мир их осудит. Это даст американскому флоту повод для ответных действий, направить против венсеристов морскую пехоту. Им самим от этого не будет никакой пользы. А как для вас?.. Для ЦРУ?.. Для вас такая жертва была бы оправданной.

Ну вот, все сказано. Когда она произносила эти слова, у нее все пересохло во рту, но, высказанные, они распустились в холодном дымном воздухе каюты, как цветы.

– Вы сумели всех нас одурачить, – добавила она, еще пытаясь спасти остальных. – Никто не мог и представить себе, что вы собьете собственный самолет. Вы одурачили Стива Оррика – молодого человека, которого ваши люди закидали гранатами.

– О да, жаль, конечно. – Белобрысый, казалось, был искренне огорчен. – Парнишка подавал надежды; он считал, что его поступок принесет пользу Америке. Не его вина, что так вышло. – Jefe пожал плечами, они, как огромная волна, поднялись и опустились. – Непредвиденная случайность. Всего не предусмотришь.