Канал Грез - Бэнкс Иэн М. - Страница 16

Перед ней колыхались голубые ласты Филиппа. Вода в озере была теплее, чем днем, и это ее удивило. Возможно, на самом деле вода и не была теплее, скорее всего, ей просто так показалось, потому что она думала, что в темных глубинах должно быть холодно.

Окружающий мрак усиливал ощущение отрезанности от остального мира, затерянности в бездне, где нет ни верха, ни низа, но в то же время усиливал чувство свободы. Без серебристого дневного света над головой пределы видимого пространства ограничивались тем, что выхватывал из тьмы луч фонаря. Озеро теперь казалось совсем крохотным и одновременно громадным: крохотным, потому что глаз мог видеть что-то лишь на близком расстоянии – с таким же успехом можно было плавать в маленьком бассейне, – а громадным, потому что из-за отсутствия ориентиров невольно возникало ощущение, что поверхность и дно озера находятся бесконечно далеко.

При свете фонарей воды озера становились похожи на космическое пространство, бурливое и нестабильное; в мощных белых лучах глазу открывалась целая галактика мельчайших частиц, каждая из которых, вспыхнув во мраке, проносилась мимо, словно падучая звезда. Все краски стали более насыщенными, хотя видимых предметов было немного – голубые ласты да яркий оранжевый фал, который разматывал Филипп, чтобы найти дорогу обратно к катамарану. Хисако направила свой фонарь вертикально вниз и увидела уплывающее назад серое дно, ровное, призрачное и тихое.

Национальная гвардия объявила, что венсеристы произвели артиллерийский обстрел Эскобаля и Куипо, после чего военно-воздушные силы Панамы нанесли ответный удар. Таково было официальное объяснение ночного фейерверка, который можно было наблюдать во время вечеринки на «Надии». Об инциденте кратко объявили в новостях по восьмому каналу. Однако, вчитываясь между строчек, можно было понять: что бы там ни произошло вначале, оно не могло послужить предлогом для такой пиротехники, какую они тогда наблюдали.

Чушь собачья, – заявил Брукман, остановившийся у борта «Накодо».

Он поднялся из машинного отделения и, выйдя на корму покурить, увидел там Хисако, которая устроилась на палубе с книжкой. Она подошла к стоящему у леера механику и посмотрела на колыхавшуюся в горячем воздухе линию зеленых холмов; бомбардировка произошла где-то за ними.

– Так вы этому не верите? – спросила она.

Брукман выплюнул окурок прямо в озеро и проводил его взглядом, пока тот не скрылся под кормой.

– Звучит, конечно, очень правдоподобно… даже правдоподобнее того, что мы видели своими глазами… однако совсем не похоже на то, что мы наблюдали. Все началось внезапно, и никаких самолетов слышно не было. Тем более что панамская авиация никогда не сумела бы так точно нанести удар. Не дай бог, если бы они налетели, да они бы нас наверняка разбомбили.

– Вероятно, поэтому мы и зажигаем все огни.

– Теоретически все хорошо, не так ли? – засмеялся Брукман и крепко сжал руками леер. – Только я в это никогда не поверю. – Он сплюнул в воду, словно целясь в плавающий окурок. – Как только террористы ночью полезут в воду, а гвардия вызовет воздушную поддержку… нас разнесут в клочки. Помяните мое слово! Такие темпераментные черти! Правильно янки делают, что не разрешают им летать по ночам.

Вот уже два дня все было тихо. Нигде ничего не происходило, единственное, что обратило на себя внимание, это появление двух патрульных моторок Национальной гвардии, которые приплыли со стороны Гатуна и Фрихолеса, нарушив тишину гудением своих двигателей. Брукман, наблюдавший за надувными лодками в бинокль, заявил, что он так и ждал, когда за ними покажутся водные лыжники.

Хисако вышла на палубу после обеда. Каждый день она упражнялась на виолончели по два часа, для нее это был обязательный минимум; а чтобы набраться энтузиазма для настоящих репетиций, требовался какой-то стимул в виде назначенного на ближайшее время мастер-класса или концерта. У себя в каюте она делала зарядку; у нее был свой собственный комплекс упражнений – сочетание утренней разминки ВВС Канады с движениями айкидо. Но это занимало только час, так что каждый день у нее оставалась уйма свободного времени, которое она проводила, скучая у телевизора в пассажирском салоне или в кают-компании. Господин Мандамус по-прежнему всегда был готов сыграть партию в шахматы или перекинуться в кункен. Но Хисако уже была сыта по горло и шахматами, и картами, поэтому она решила научить его играть в го. К ее удивлению, ни на одном из кораблей не оказалось этой игры, так что она сама начертила доску на оборотной стороне старой карты, а вместо фишек попросила в судовой кладовой триста шайб, половину стальных, половину медных.

Утром Филипп радировал ей, что, если все будет спокойно, они смогут сегодня ночью поплавать с аквалангами. Она согласилась.

– Пока вроде все спокойно, – сказала она.

– М-м-м, – скептически промычал Брукман.

– Хотя Панама до этого взрыва тоже казалась мирной, – согласилась она, стараясь угадать, о чем думает механик. – И канал – пока не взорвали шлюз… и не утопили это судно в бухте Лимон. – Она пожала плечами. – На третий раз повезет, – сказала она. – Ведь так говорят?

– Говорят, – кивнул Брукман. – Но еще говорят: третий от одной спички не прикуривает. А еще говорят, сперва отмерь – потом отрежь, а кто смел – тот и съел… Вот и выбирайте, что вам больше нравится, – проворчал механик.

– Разве три – несчастливое число? А я думала, что несчастливое – тринадцать.

– Три – для прикуривания. А тринадцать – для путешествия.

– А в Японии несчастливым числом считается четыре.

– Хм, – откликнулся Брукман. – Значит, хорошо, что у нас тут не четыре судна.

– Интересно, а у панамцев есть несчастливое число? – сказала она, продолжая смотреть на холмы. – Мне понравилась Панама. Я имею в виду город.

– Да, там было приятно, – согласился Брукман, рассматривая свои широкие короткие ногти. – Очень… космополитичное местечко.

Помолчав, он добавил:

Что-то такое могло случиться и у нас дома. Хм, – он оторвался от борта и потер ладони. – Да, грешен человек, и нет ему покоя вовек.

В ответ на ее вопросительный взгляд он подмигнул и сказал:

– И такая есть поговорка. Она снова уткнулась в книгу.

Она учила его основам игры на виолончели. Он схватывал быстро, хотя играть по-настоящему хорошо никогда бы не смог, даже если бы захотел; его руки были не той формы и, возможно, недостаточно гибкими (но она могла прикасаться к этим рукам). Он начал учить ее нырять с аквалангом. Он был опытным, знающим инструктором, занимались они по-настоящему и всерьез, что было ей особенно приятно. Они плавали и ныряли, а она, чувствуя себя напроказившей девчонкой, исподтишка любовалась его обнаженным гибким мускулистым телом. Они плавали под лодками, осматривали буи, к которым были пришвартованы суда, обследовали дно озера с его затопленными вырубленными лесами, остатками дорог и проложенными когда-то рельсами, плавали вокруг близлежащих островков, кружили над вершинами холмов, скрывшихся под серебристой поверхностью воды.

С ироническим выражением, которое не могло скрыть его увлеченности, он рассказывал, что мечтает когда-нибудь нырнуть с аквалангом в гавани порта Портобело на Атлантическом побережье Панамы; там в свинцовом гробу покоится тело английского моряка Френсиса Дрейка. Вот бы его найти!

Она думала, что это должно случиться, потом вдруг, что этого никогда не случится. Она переживала бурные приступы отчаяния и восторга, не в силах поверить до конца, что она действительно этого хочет, и не в силах перестать думать о нем. Она узнала, что он женат; депрессия. Потом узнала, что они с женой по обоюдной договоренности живут раздельно; восторг. Она выяснила, что Мари Булар, младший вахтенный помощник капитана «Ле Серкля», его не интересует и даже несколько раздражает; восторг. Но потом она узнала, что у них был непродолжительный романчик; депрессия (и досада на себя за депрессию и за то, что она немного ревнует). Затем ее вдруг одолели сомнения: а что, если он голубой; депрессия. Затем она сказала себе, что дружеские отношения – это совсем неплохо, а если он гей, то общение будет тем более непринужденным и может получиться даже очень тесная дружба; притворная радость, напускное смирение.