Безатказнае арудие - Бэнкс Иэн М. - Страница 63

В туннели они вошли по нескольким пандусам, ведущим в огромный темный зал, заполненный стоящими вплотную железнодорожными вагонами, откуда через хлипкую перегородку из пластиковых плит прорвались в складское помещение. Вспотевшие мамонты, трубя, неслись вниз по проходам полудюжиной волосатых потоков, их наездники-гуманоиды громко визжали.

Двери склада подались, и они оказались на набережной, увидели черную воду, уходящую вдаль иод темным сводом огромной пещеры, вмещавшей Ублиетт, и оголовник туннеля, ведущего в море. Мамонты развернулись и понеслись вдоль дока, между складами и кораблями, в сторону города. Наездники орали и корчили рожи редким удивленным крановщикам и морякам.

От доков в центр тихого города вел широкий бульвар. На проезжей части было несколько машин, но все они остановились. Здание службы безопасности, простое и ничем не примечательное, стояло на углу площади. Остальные мамонты остановились снаружи, а тот, на котором сидела Гадфий, прогрохотал по широким ступеням, повернулся наверху, стукнул в высокую двойную дверь задними ногами, потом повернулся еще раз и налег на дверь плечом – она рухнула, и Гадфий пришлось пригнуться. Бородач-ягнятник вцепился в круп мамонта за нею.

Никакой охраны заметно не было, только один человек сидел за столом, уставившись перед собой, и никак не отреагировал, когда они пронеслись мимо него в приемную. Он так и остался сидеть, неподвижный и немигающий.

«Что с ним такое?»

«Наш новый друг, – сказал ее собственный голос. – Он блокирует импланты агентов службы. Какое-то время мы будем здесь в безопасности».

Обезьяночеловек легко спрыгнул с мамонта на пол и припустил к двери, которая с шипением открылась перед ним. Он исчез. Казалось, дверь постоянно пытается закрыться, но не может, потому она с шипением и щелчками ходила туда-сюда.

Бородач-ягнятник подлетел к столу дежурного и уселся там; он сложил крылья и стал переминаться с ноги на ногу. Свою длинную шею он изогнул в виде буквы «S» и вопросительно уставился в лицо неподвижного человека.

Обезьяночеловек снова появился из дергающейся двери и поманил Гадфий пальцем. Мамонт присел, опустившись на колени.

Гадфий вздохнула и сошла с мамонта на иол. Слава богу, его спутавшаяся колтунами шерсть была не хуже ступенек.

«Возьми ключи у дежурного», – сказало ей ее второе «я».

Она взяла ключи. Обезьяночеловек схватил ее за руку и повел по коридорам и лестнице к двери со сложным механическим замком. Обезьяночеловек закричал и принялся подпрыгивать, молотя по замку кулаком.

«6120394003462992», – сказал голос внутри ее.

«Не так быстро, пожалуйста».

«6…»

В комнате за дверью оказались женщина и очень крупный мужчина. Оба они бездвижно сидели за столами с чашками в руках и смотрели перед собой.

Обезьяночеловек потащил ее дальше.

В комнате была еще одна дверь с кодовым замком, оттуда она попала в коридор, по которому крипт-«я» привел ее к еще одним дверям. На них был электронный замок (зеленый глазок уже мигал – «Открыто»), комбинированный замок и два замка под ключи.

Девушка была внутри – сидела на небольшой кровати. Она кивнула, увидев Гадфий, и когда обезьяночеловек со счастливым смехом подбежал к ней, взяла его за руку.

Она подошла к Гадфий.

– Я не только здесь, – сказала она. – Идите взгляните. – Она протянула руку и прикоснулась к шее Гадфий.

«Оп – пожалуйте…»

/И Гадфий снова оказалась на спине огромного мамонта, но только теперь в криптовой реальности, где огромное животное поднялось, как волосатый кулак, пробив белый сияющий потолок изо льда. Маленький обезьяночеловек сидел перед ней, а наверху размахивал крыльями бородач-ягнятник.

Они прорвались на замерзшую поверхность, где на льду лежал человек с разбитым лицом, а верхом на нем сидела стройная девушка в шубе, прижимая полоз лодки к его шее. Девушка повернула голову в их сторону.

3

Туман был миром был базой данных был криптосферой был историей мира был будущим мира был хранителем несвершенного был совокупностью разумных целей был хаосом был чистой мыслью был неприкосновенен был полностью инфицирован был концом и началом был изгнанником и отступником был существом и машиной был жизнью и неодушевленностью был добром и злом был ненавистью и любовью был состраданием и безразличием был всем и ничем ничем ничем.

Он нырнул внутрь, стал частью его, полностью отдался ему, принял его и растворился в нем.

Он был снежинкой в сугробе, насекомым, затянутым в воронку смерча, бактерией, попавшей в каплю воды, что оказалась в эпицентре завывающего урагана. Он был частичкой праха, прилипшей к копыту лошади, скакавшей в лаве, песчинкой, выброшенной на осажденный штормом берег, крупицей пепла, извергнутой из жерла бурлящего вулкана, крошкой сажи из охваченного пожаром континента, молекулой в пыли вторжения, атомом из чрева звезды, выброшенным при ее последнем величественном и исчерпывающем взрыве.

Это был смысл в сердце бессмысленности и бессмысленность в центре смысла. Здесь любое действие, любая рефлексия, любой нюанс любого самого незначительного умственного события в любом существе имели огромное и основополагающее значение; здесь судьбы звезд, галактик, вселенных и реальностей не значили ничего, были менее чем эфемерны, опускались ниже тривиальности.

Он плыл через все это, а оно неслось через него. Он видел сквозь бесконечность времени все, что было прежде, и все, что будет впереди, видел все, что случилось, и все, что случится, и знал, что все это абсолютная правда и полная ложь в одно и то же время, и в этом нет никаких противоречий.

Здесь хаос пел песни чистой мысли и рефлексивности, здесь самые величественные цели и высочайшие достижения людей и машин были проявлениями психопатического безумия.

Здесь выли информационные ветра, распавшиеся, как плазма, абразивные, как песок в пескоструйке. Здесь бродили души миллиардов жизней, они разбивались вдребезги на мелкие кусочки и растворялись и перемешивались с триллионами извлеченных и усеченных рядов, последовательностей и циклов мутированных программ, развившихся вирусов и искаженных инструкций, которые были неисправимо осложнены бесчисленными устаревшими фактами, необработанными данными и путаными сигналами.

Он видел, слышал, пробовал и чувствовал все это, он был погружен в это и подхвачен им. Он нес его в себе (оно было в нем всегда, и в каждый миг – только что обретенным) – семя чего-то иного, чего-то сверхважного и незначительного, глупого, мудрого и невинного одновременно.

Он вышел на берег из расплавленного океана хаоса, спокойно выбрался из огненного жерла вулкана, уютно оседлав волновой фронт излучения сверхновой звезды, достиг насыщенных прахом глубин, никогда не теряя своего заряда.

… Попав в сад, он узнал его и спросил себя, узнало бы этот сад его будущее «я» или нет, и пришел к выводу, что, видимо, не узнало бы. Ротонда стояла на склоне небольшого холма, окруженная высокими деревьями, ухоженными кустами и аккуратными лужайками. По полянке бежал ручеек, к стоящему вдалеке дому с башенкой вела тропинка между подстриженными кустами сада.

Он добрался до усыпальницы и тут обнаружил, что в руках у него ничего нет, что, кроме его собственного обнаженного «я», никогда ничего и не было, и он всегда знал это. Не будет никакого другого, ничего не останется, ничто не выживет, ничто не уйдет отсюда потом.

Он постоял немного в дверях ротонды, впитывая глазами то место, где он ляжет, чтобы умереть, и где появится что-то новое. Это место не было ни его домом, ни тер-риторией его клана, ни частью чего-то известного ему, он знал только, что оно находится на Земле и создано его сородичами людьми и для людей, а потому является частью эстетического и интеллектуального наследства, принадлежащего ему, его предкам и потомкам.

Но оно станет его домом, сказал он себе, должно стать.

Он снова спрашивал себя, что должен делать, какое послание должен доставить. Он надеялся: в какой-то момент в течение всего, что случилось, он, возможно, обнаружил, что представляет собой сигнал, носителем которого он должен быть, но в этом его ждало разочарование. Честно говоря, он на это и рассчитывал. И тем не менее ему бы хотелось знать.