Свет первой любви - Бэлоу Мэри - Страница 64

– Я всегда заканчиваю то, что начала… – И она поцеловала его в чувствительное местечко под ухом. – Надо хорошенько потрудиться над каждой стадией между началом и концом. Видишь ли, все, что стоит делать, нужно делать хорошо. Разве это не замечательный образчик мудрости?

– Майра, – сказал он, понизив голос под стать ей, – ты меня соблазняешь?

– Неужели у меня получается так плохо, что нужно еще спрашивать? – Она прикоснулась кончиком языка к мочке его уха, и он вздрогнул.

– Кокетка! – сказал он еще раз. – Полагаю, в ваши намерения не входит довести дело до естественного конца прямо посередине моста? Могу ли я предложить крестильню?

– Можете. – Она слегка отвела в сторону голову и улыбнулась:

– Для этого-то вы и вышли мне навстречу, не так ли?

– Ты сама все начала.

– Нет. – Она покачала головой. – Если бы ты не стоял на мосту, мне и начинать было бы нечего, верно? Скажи же, что ты пришел именно для этого.

– То есть не для того, чтобы побранить тебя, а для того, чтобы любить тебя… Не так ли? Тогда поступай как знаешь.

– Так я и сделаю. И всегда буду делать, до самой смерти.

Именно это, вероятно, подразумевают, когда говорят «сжечь за собой мосты». Она раскрывает себя навстречу опасности, возможности быть отвергнутой. Ну и пусть! Все равно у нее нет способов защитить себя.

– Значит, вы вознамерились сражаться всю жизнь? – сказал он. – Но сегодня сражения не будет. Сегодня я с вами согласен. Идем.

И он так крепко обнял ее за талию, что ей ничего не оставалось, как поступить точно так же. Она сняла шляпку и держала ее за ленты, а голову склонила ему на плечо. Так они шли по затененной деревьями дороге, круто поднимающейся вверх по склону, а на самой вершине свернули в сторону и направились к хижине отшельника.

Кеннет остановился у дверей, не отпуская Майру. Притянув ее к себе, он поцеловал ее долгим поцелуем. Она отметила, что впервые за все девять лет они целуются не в ее постели – если не считать поцелуев под омелой и во время венчания. Она чувствовала, как солнце пригревает голову.

– Да, – сказал он, подняв голову и глядя на жену. – Я пришел для этого. Чтобы любить тебя там, где любил впервые. Чтобы исправить все, что из-за этого было испорчено. И чтобы сказать тебе, что я не жалею о том, что произошло. Более того: я рад тому, что произошло. Пойдем же. Люби меня.

– Да, – сказала она. И еще она сказала ему глазами и одним-единственным словом, что все сказанное им относится и к ней тоже. – Да, дорогой.

– А потом, – добавил он, на ощупь найдя у себя за спиной дверную ручку, – потом мы поговорим. Обо всем. Обязательно поговорим!..

– Да, – сказала она, входя вместе с ним в хижину.

Глава 24

Они любили друг друга в теплом потоке солнечного света, проникающего сквозь открытую дверь хижины. Они не боялись, что их застанет случайный прохожий, поскольку в дверях сидел Нельсон, уставившись вниз, на долину. Он предупредит заранее, успокоил Кеннет Майру, ложась на узкую кровать и расстегивая свою одежду. Он притянул Майру к себе, поднимая юбку.

– Вот так, – сказал он, положив руки ей на плечи и усаживая ее на себя. Потом вытащил шпильки из ее волос, и они упали водопадом ей на плечи и ему на лицо. Опустив руку, он положил шпильки на пол. – Ах, моя прекрасная мадонна! Скачи же!

Это было для нее внове и понравилось, как нравилось все, чему научил ее Кеннет. Ей нравилась свобода движений, возможность самой устанавливать ритм и скорость, потешить себя иллюзией мастерства. Но конечно, это была всего лишь иллюзия. Она уже знала – он научил ее, и, быть может, она тоже его кое-чему научила, – что в любовной игре, приносящей удовлетворение, не бывает мастерства, но только обоюдное желание брать и давать.

Он не был пассивен, а двигался вместе с ней, подсунув пальцы под низкий вырез ее платья и теребя ее соски, что доставляло ей сладостную муку.

Любовная игра всегда казалась ей новой, хотя теперь многое она уже знала – например, что волнение будет расти, покуда не достигнет точки бездумного наслаждения и боли, за пределами которых нет ничего и есть все, да еще полное блаженство. Она училась узнавать момент, с которого начинается резкий подъем к наивысшей точке. И, в конце концов, после долгих и бурных усилий для достижения истинного блаженства она научилась заранее ощущать приближение этой точки. Вот теперь скоро начнется напряжение и неистовство. Но еще не сейчас. И он тоже это знает, хотя, конечно, с ним все это происходит немного иначе. Он улавливал отклики ее тела, так же как она – его. Как раз перед этим самым моментом он заговорил с ней, обхватив ее лицо ладонями.

– Я люблю тебя! – сказал он. – Я так люблю тебя, что мне больно.

Она помедлила между мыслью и физическим ощущением. Он улыбнулся.

– Я тоже люблю тебя! – сказала она. – Я всегда тебя любила…

И она улыбнулась ему в ответ.

Но он не хотел прерывать ласки, только подхлестнуть их, сделать неистовыми. Подъем, наивысшая точка и падение происходили одновременно с оглушительным, ужасающим, прекрасным всплеском света, тепла, телесного освобождения и любви. Майра слышала свои крики, но слышала она и его крик, смешавшийся с ее возгласом. Лоно ее ощутило жаркий поток. Краешком сознания она отметила, что Нельсон залаял рядом с койкой, а потом опять вернулся к двери и лег.

Спустя некоторое время она повернула голову, чтобы устроиться поудобнее на плече Кеннета. Она любила, что они не сразу разъединялись. Ей нравилось ощущение соединенности. Она вздохнула и ощутила расслабление во всем теле – до самых кончиков пальцев.

Майра не уснула. Ощущение полного блаженства слишком ценно для того, чтобы менять его на сон. Кеннет немного поспал. Она упивалась его расслабленной теплотой, его ровным, спокойным дыханием и думала, что сказанное им не относится только к постели. Кеннет говорил это не только потому, что приближался к концу чудесной любовной игры. Во время ласк он часто заговаривал с ней – иногда о чем-то спрашивал, иногда просил, иногда оценивал то, что она делает, иногда шептал сладкие слова, которые составляли часть постепенно растущего возбуждения. О любви он не говорил никогда. До этого дня. А сегодня эти слова были произнесены сознательно и обдуманы заранее. Он выбрал самый последний момент перед тем, как все растворится в одном ощущении. Он выбрал именно этот момент, ибо то, что они оба должны почувствовать после него, было не только сексуальным удовлетворением, но любовью! И то и другое сплелось в совершенном супружеском единении.

Только теперь Майра смогла произнести в ответ те же самые слова. Раньше она боялась последнего признания, полного обнажения души. Она и сейчас этого боится, но нельзя позволять страху править жизнью. Кто-то недавно сказал ей об этом.

– Ты поспала? – Он поцеловал ее в лоб.

– Нет.

Они помолчали. Он помассировал ей голову.

– На этот раз ты чувствуешь себя хорошо? – спросил он наконец.

– О да! – ответила она. – Я полна здоровья и блаженства! Все совсем не так, как в прошлый раз.

Впервые и он, и она заговорили о ее беременности.

– Ты боишься? – Его губы были у самого ее лба.

– Да.

– Жаль, что я не могу предложить тебе никакого утешения. Жаль, что я не могу убедить тебя, что все будет хорошо. Не могу. Я ведь тоже боюсь…

– Но я не поддамся страху, – сказала она. – Я хочу жить смело. Если у меня будет ребенок, я буду считать себя самой счастливой из женщин. Если у меня будут дети, я буду удивляться, чем я заслужила такое счастье. Если у меня их не будет вообще, я буду помнить, что в моей жизни есть и другие радости – и горести, конечно. Но страху я не поддамся!

Он хмыкнул.

– Знакомая фраза, – сказал он, – Это было чем-то вроде девиза у нас – Рекса, Нэта, Идена и меня. Как тебе известно, мы славились безрассудством и удалью. Кто-то назвал нас четырьмя всадниками Апокалипсиса, и это прозвище к нам прилипло. Но мы были смелы не от безрассудства, не от безудержной храбрости и напористости. Мы были смелы, потому что не желали поддаваться страху. Мы часто повторяли это все вместе.