Свет первой любви - Бэлоу Мэри - Страница 21

– Благодарю вас, – сказала она. – Не хочу.

– Майра… – сказал граф, глядя ей прямо в глаза. – Майра, вы выпьете – либо добровольно, либо по принуждению. Выбирайте. Мне вес равно. Но вы выпьете.

– По принуждению? – Глаза ее расширились, зубы застучали.

Она выхватила флягу у него из рук и, запрокинув голову, прижала к губам. И тут же поперхнулась и закашлялась.

– По крайней мере, я вижу, – заметил граф, когда она отдышалась, – что вы не притворялись, что пьете. – Он взял у нее флягу и тоже отпил немного. И тотчас же почувствовал, как по всему телу разлилось приятное тепло. – Кроме бренди, – продолжал Кеннет, оглядывая хижину, – у нас есть наша одежда, один плед и общее тепло наших трех тел. Наверное, могло быть и хуже.

– Можете взять плед себе! – фыркнула Майра. – Я лягу на койку.

Койка, довольно узкая, была покрыта соломенным матрасом – старым, свалявшимся и совершенно неудобным. Но все же это лучше, чем грязный пол.

Кеннет рассмеялся:

– Кажется, вы не поняли. Сейчас речь идет не о приличиях. Речь идет о том, чтобы выжить. Тут очень холодно. Так холодно, что можно даже замерзнуть насмерть. Я видел тех, кто замерз насмерть, – в холодную ночь на посту.

В глазах Майры промелькнул страх. Но ее и в детстве не просто было испугать. В этом Майра не изменилась – по-прежнему не желала мириться с неизбежным.

– Чепуха! – сказала она. При этом зубы у нее стучали.

– Мы поделимся всем, что имеем, – сказал Кеннет. – В том числе и теплом наших тел, Майра. И если вы смущены, если вам противно или если вы злитесь – это хорошо. Любые чувства лучше, чем отсутствие таковых. Смерть, вероятно, лишает человека всяких ощущений.

Больше ей возразить было нечего. Она легонько пожала плечами, и Кеннет понял, что его слова все же произвели на нее впечатление. Он принялся расстегивать свое пальто. Майра настороженно смотрела на пего.

– Распахните плащ, – сказал он.

– Зачем? – Она взглянула ему в глаза.

– Нам придется согревать друг друга, – ответил Кеннет. – Согревать теплом тел. Будет лучше, если мы закутаемся в эту одежду вместе. Ваш плащ, мое пальто, мой жилет – все это мы обмотаем вокруг себя. И прижмемся друг к другу покрепче. Забудьте на время о девичьей стыдливости – и даже о семейной вражде. Укроемся пледом. Ложитесь на койку, а я погашу фонарь. Мы рискуем, спасаясь от холода, сгореть заживо. Глупо было бы, не так ли?

– Кеннет… – проговорила Майра с дрожью в голосе. Она судорожно сглотнула. – Милорд…

Но он в этот момент отвернулся, чтобы управиться с фонарем. «Хотелось бы мне знать, – думал граф, – сколько времени осталось до рассвета?» Он утратил всякое представление о времени. И смогут ли они выйти из хижины, даже когда рассветет? Но не стоит заглядывать так далеко. Сейчас важен лишь настоящий момент. Он хорошо усвоил это за годы службы. Думай о том, что происходит сейчас, и пусть будущее – не важно, идет ли речь о следующем часе, дне или годе, – решает само за себя.

Кеннет погасил фонарь и повернулся к койке.

Первое, что она ощутила, – это полное унижение. Если бы она не поступила так отчаянно глупо – а это было еще весьма мягкое определение ее поступка, – то находилась бы теперь в Данбертоне. Во всяком случае, там она была бы в тепле и безопасности, за закрытой дверью и одна. Майра легла на койку и, отодвинувшись как можно дальше от края, прижалась спиной к стене. Как только свет погас, она медленно расстегнула плащ и с ужасом ощутила, какое тонкое на ней платье. Тоньше любой из ее ночных сорочек.

А потом ее охватило ужасное смущение. Он лег рядом с ней, почти на нее, поскольку койка оказалась очень узкой, рассчитанной только на одного человека. Граф раздвинул полы ее плаща уверенным, каким-то даже деловитым движением. Потом обнял ее одной рукой за плечи и очень крепко прижал к себе. Теперь между ними оставались только его панталоны и рубашка и ее тонкое вечернее платье, которое казалось сейчас еще более тонким. Его тело было крепким и мускулистым, и от него исходил волнующий мужской запах. Граф закутал себя и Майру одеждой, словно коконом, а потом, какими-то образом умудрился укрыться пледом. После чего заговорил, но не с ней.

– Нельсон, – позвал он, – сюда.

Пес тут же взгромоздился на них, шумно дыша им в лица и ворочаясь с боку на бок. Наконец устроился в удобном положении – поперек их ног.

И Майра тотчас же почувствовала облегчение – стало гораздо теплее. Пальто у графа было очень тяжелое. И плед тоже. Конечно, он устроил все так, чтобы ей было как можно удобнее. Повернув голову, он придавил ее плечо подбородком и почти подмял ее под себя, закрывая от холода. Руки ее прижимались к его груди, точно к теплой печке. Майра слышала, как бьется его сердце – сильно и ровно. Она и не сознавала, как замерзла, пока не начала согреваться.

Кеннет сказал, что речь идет о выживании. Сосредоточившись на этой мысли, она попыталась отогнать все прочие. Например, мысли о его неприличной близости. И о мускусном запахе его одеколона. И конечно же, мысли о завтрашнем дне.

– Расслабьтесь и попробуйте уснуть, – сказал он, и она ощутила тепло его дыхания. Как она завтра посмотрит ему в глаза? Как будет смотреть ему в глаза до конца дней своих? И как сможет посмотреть в глаза сэру Эдвину? Боже мой, сэр Эдвин! Неужели он и это припишет принципу добрососедства? Или дружбы? Она едва подавила нервическое хихиканье, и это се встревожило. Сейчас не самое подходящее время для веселья. Все происходящее вовсе не кажется ей забавным. Граф был совершенно прав, сказав, что она ведет себя по-детски.

– Как это смешно – подумать, что сейчас можно уснуть, – проговорила она в его галстук.

– Все может быть, – отозвался он. – Поверьте мне.

И Майре показалось, что она действительно задремала.

Ей снова стало холодно, но она не заметила, когда это произошло. Одежда и плед уже не казались такими плотными и теплыми, а собака переместилась вниз, к их ступням. Майра почувствовала, что дрожит от холода, и, как ни сжимала она челюсти, зубы у нее стучали. Она попробовала прижаться к Кеннету потеснее, но теснее было уже некуда. Или ей так показалось.

– Ужасный холод! – сказал граф. Спокойствие и близость его голоса немного успокоили Майру. Он, однако, продолжал:

– Но есть еще один известный мне способ согреться. Я говорю о слиянии тел, а не только о слиянии их тепла.

Майра ни на мгновение не усомнилась в значении его слов. Слова эти были вполне ясны, видит Бог. Но она какое-то время лежала молча, выжидая, что в ответ на это предложение ее охватят тревога и возмущение. Слияние тел? Но она чувствовала только одно – холод. Он сказал, что речь идет о жизни и смерти. Бывает, что люди замерзают насмерть. И все же Майра не была уверена, что их положение настолько ужасно. Но в том, что смерть им не грозит, она также не была уверена. Согреются ли они от этого? Ему лучше знать, наверное.

– Да, – сказала она. Хорошо ли она все обдумала? Но свое согласие обратно не взяла. Да и поздно было.

Он делал что-то с ее одеждой, а потом поднял подол ее платья – так, словно это вполне привычное для него дело, – и Майра нисколько не сомневались, что так оно и было. Уже стало теплее, промелькнула у нес нелепая мысль, и намного теплее. Ее охватила тревога. На что она согласилась? Следовало сначала подумать. Но ей было слишком холодно – а теперь слишком жарко, – чтобы думать.

Теперь она лежала на спине, а, Кеннет лежал сверху, раздвигая коленями ее ноги. Потом он тщательно укрыл их плащом и пледом.

– Просто расслабьтесь, и все, – проговорил он ей в ухо. – А когда первая боль пройдет, попытайтесь испытать удовольствие. Испытать удовольствие – единственный способ согреться.

Майра почувствовала себя так, будто ее охватило пламенем. Последняя ясная мысль исчезла, когда он начал овладевать ею. Будущее – завтрашний день, вся остальная жизнь – промелькнуло перед глазами. Точно так же – она слыхала – прошлое проходит перед глазами умирающего. Но тут она осознала неотвратимость происходящего – и внутренне содрогнулась. На душе было тревожно… и гадко. Сейчас он сделает ей больно. И он сделал ей больно. Но уже поздно думать… Только вот как же не думать?..