Смятение чувств - Бэлоу Мэри - Страница 8

Ребекка действительно всегда ощущала себя чужой в Крейборне, хотя ей никогда не давали понять, что ей тут не рады. Она приехала в Крейборн, потому что ей так велел Джулиан. И она осталась здесь после его смерти. Ибо ей больше некуда было деться. Она не могла поехать в поместье Джулиана, поскольку тот сам никогда там не жил, а после его смерти оно перешло к его кузине. Ребекка не могла отправиться домой, так как ее собственный отец вскоре после ее замужества умер, а ее мать решила поселиться с одной из младших сестер на севере Англии. Брат Ребекки, лорд Мирчем, сдал дом, в котором они оба выросли (он был расположен в восьми милях от Крейборна), в аренду и переехал вместе со своей семьей в Лондон. К тому же они часто ездили по стране, кочуя с одного званого приема на другой. А наследство, которое досталось Ребекке от Джулиана, было достаточно скромным. С такими средствами весьма затруднительно устроиться где бы то ни было одной.

– Я этого никогда не говорила. Папа так добр ко мне, – сказала она, усевшись в кресло у камина. – Чрезвычайно добр.

– Но вам до сих пор очень неуютно в этом доме, а ведь вы живете здесь вот уже два года, – печально улыбнувшись, заметила графиня. – Теперь вы чувствуете себя не у дел. Вы испытываете неловкость и оттого, что поменялись со мной ролями, хотя я никогда даже не намекала на это и никогда не стану этого делать. Я ведь спрашивала вас, не возражаете ли вы против моего брака. Я не уверена, смогла бы я выйти замуж за Уильяма, если бы вы стали решительно противиться этой идее.

Ребекка посмотрела на свои руки, которые покоились у нее на коленях.

– Я была рада за вас, Луиза, – ответила она. – И за папу. Так много лет он был один. Полагаю, одиночество его угнетало. И я бы даже не стала пытаться помешать тому, о чем вы с ним договорились. И только когда я вышла замуж, я стала мечтать о доме для нас двоих, а теперь… теперь эта мечта развеялась как дым. Я, однако, предпочла бы не говорить об этом. Люди, жалеющие себя, навевают тоску.

Ребекка не была до конца правдива, когда говорила о замужестве Луизы и графа. В то время она отнюдь не была счастлива таким поворотом событий. Ее глубоко потрясло, когда она наконец поняла, что происходит между ее компаньонкой и графом Хартингтоном.

Луиза была на шесть лет старше Ребекки. Она происходила из дворянской семьи, переживавшей не самые лучшие времена. Луиза была тихой, довольно невзрачной женщиной. И вдруг – так по крайней мере поначалу казалось – она внезапно замыслила стать графиней и хозяйкой Крейборна.

Но теперь Ребекка поняла, что ей не следовало так судить об этом. Не стоило усматривать в происходящем корысть и видеть в Луизе хитроумную авантюристку. Теперь создавалось впечатление, что ее брак можно назвать счастливым. Все стали убеждаться в том, что Луиза и граф по-настоящему любят друг друга. Подтвердилось и то, что Луиза по-прежнему испытывает к Ребекке искренние дружеские чувства.

Какое-то неудобство, конечно, возникло от перемены ролей. До свадьбы графа и Луизы Ребекка была хозяйкой дома. Теперь же она стала проживающей у родственников бездомной вдовой. Впрочем, даже не совсем так. Ей никогда не давали почувствовать себя посторонней в этом доме. Это надо признать. Все остальное было плодом ее воображения.

Но конечно, ее чувство одиночества усиливалось тем, что она потеряла сразу и компаньонку, и свое положение в доме. И всего лишь через год после гибели Джулиана.

– Вскоре вы должны будете снять траур, – мягко сказала графиня. – Уже миновало более года, Ребекка. Вам надо снова появляться на людях. На свете осталось немало замечательных джентльменов, и многие из них – вполне достойные кандидаты на роль мужа. А вы так восхитительны. Я всегда завидовала вашей красоте.

– Может быть, вскоре ваши слова оправдаются, – сказала Ребекка. – Во всяком случае, в отношении траура. Но я больше никогда не могу выйти замуж.

С лица графини внезапно исчезла улыбка.

– О дорогая моя, – сказала она. – Я очень нервничаю. А вы?

Ребекка в недоумении подняла брови.

– Вы, естественно, нет, – со смехом заявила графиня. – К чему бы вам нервничать? Вы не сделали ничего, чтобы навлечь на себя гнев Дэвида. А обо мне этого, к сожалению, нельзя сказать. Как вы полагаете, он возненавидит меня? Не кажется ли вам, что он решит, будто я пытаюсь занять его место? Ведь до сих пор граф по-настоящему любил лишь одного человека – своего сына. А может быть, он подумает, что я всего-навсего обычная охотница за богатством?

– Дэвид? – спросила Ребекка.

– Я его мачеха, – сказала графиня, и лицо ее исказилось, словно от боли. – Но при этом я только на два года старше его. И он узнает, что я служила у вас, будучи самым презираемым существом – обнищавшей дворянкой. Вы думаете, Ребекка, что он приедет сегодня? В письме он сообщил, что выедет из Лондона в течение недели.

– Возможно, он приедет сегодня, – ответила Ребекка. – Или завтра. О Дэвиде ничего нельзя сказать наверняка. Может быть, он захочет пожить в Лондоне недельку шальной жизнью. Война ведь окончена, а свой офицерский патент он продал.

– Слава Богу, что он выжил на этой страшной войне, – сказала графиня. – Я не знаю, выдержал бы Уильям шок, если бы Дэвида убили.

– Да, – согласилась Ребекка. – Слава Богу.

Тут графиня в смущении прикусила губу.

– О, Ребекка, – сказала она, – простите меня. С моей стороны это было так бестактно. – Она прикрыла рукой рот и какое-то время молчала. – Вы будете рады его возвращению домой? Или нет? Вам станет легче, если вы встретитесь с ним и поговорите о вашем муже? Или вам будет больно вспомнить, что они вместе отправились на войну?

Но Ребекка не успела ответить. Обе дамы вдруг вскочили на ноги и обменялись взглядами.

– Лошади? – произнесла графиня. – Это Винни возвращается с вокзала? Поезд должен был уже прийти.

Они встали рядом у окна, наблюдая за тем, повернет ли экипаж к конюшням, как это было все четыре предыдущих раза, или направится к дому. Поворот к конюшням экипаж миновал и поехал прямо к дому.

– Я должна спуститься к Уильяму, – тяжело дыша, сказала графиня, когда экипаж замедлил движение у террасы под их окном, и дамы увидели, что к нему сзади приторочены чемоданы. – Я предпочла бы сейчас оказаться рядом с ним, нежели потом обрекать себя на торжественный выход. За всю свою жизнь я никогда еще так не нервничала. Вы пойдете со мной, Ребекка?

– Да, – ответила Ребекка. Ей тоже был не по душе торжественный выход.

Они поспешно сбежали вниз по лестнице, чтобы присоединиться к графу Хартингтону, который только что вышел из библиотеки в холл.

Майор лорд Тэвисток был в 1855 году вторично ранен. Страшный удар штыком распорол ему плечо и задел шею. Эту рану Дэвид получил в тот момент, когда спасал жизнь молодому солдату, рядовому, что многие старшие офицеры посчитали бы совершенно излишним. Своим поступком он заслужил «Крест Виктории». Майор Тэвисток потерял много крови, однако выжил. Шрам пока еще оставался лилово-синим. Временами Дэвид ощущал боль в руке или в ноге – особенно в случае усталости или же когда, забыв о необходимой осторожности, вдруг спотыкался. Но если он сравнивал свое нынешнее состояние с состоянием многих других, вернувшихся вместе с ним после заключения мира, то должен был признать, что ему грех жаловаться. По крайней мере у него уцелели руки и ноги и оба глаза.

А ведь много тысяч офицеров и солдат вообще не вернулись домой. В течение долгого времени Дэвиду Тэвистоку хотелось бы оказаться одним из них, и он однажды даже пытался войти в их число. Однако выжил.

Со временем его охватило страстное желание вернуться в Англию. Дэвид уже давно решил, что если выживет на этой войне, то уйдет из армии и проведет остаток своих дней в деревне, в собственном поместье, заботясь о благополучии тех, кто зависит от него. Так он искупит свои грехи: то, что ушел в армию и возложил всю ответственность на плечи управляющего.

Дэвид теперь хотел взять все на себя. Он хотел обо всем забыть. Он хотел излечиться. Но не от последствий ранений: раны на теле зажили настолько, насколько, по его мнению, это вообще было возможно. Речь шла о других, не физических ранах. В излечении нуждалась его душа. Вероятно, если бы он смог начать жить заново и совершить в этой новой жизни нечто достойное, тогда бы он сумел обо всем забыть. Он излечился бы.