De Conspiratione / О Заговоре - Карпенко В. И. - Страница 21

В IV в. н. э. — 800 лет спустя после восточного похода Александра — Европа ощутила новый страшный удар с востока. Переведя свои войска через Дон, разбив и обратив в бегство готов, вождь гуннов Баламир (славянское имя, напоминающее Боромира из «Властелина колец») дал старт второму, на этот раз по-настоящему великому переселению народов. Держава гуннов распалась в 453 г. после смерти Аттилы, однако великое переселение народов на этом не закончилось — оно только начиналось. К концу V в. западная часть Римской империи была разрушена, и в VI–VII вв. на ее руинах возник «brave new world» Барбарикума — жестокий и кровавый. Картину довершили своими завоеваниями арабы в VII — начале VIII вв. и викинги в IX в. На запад Евразии опустилась вторая эпоха «темных веков» или, если пользоваться толкиновской метафорой, «завеса мрака» (впрочем, опустилась она не только на запад, но и на восток).

Прошло еще 800 лет, времена Баламира, Аттилы, Одоакра, Теодориха и первых Меровингов не только уже стали легендами, но и легенды успели превратиться в мифы, и Маятник качнулся на запад — с крестовыми походами. Однако в истории не бывает буквальных повторений: мир начала II тысячелетия н. э. стал на порядок сложнее и многомернее, чем мир I тысячелетия до н. э. — I тысячелетия н. э.; мир менялся, в нем появлялось нечто новое. Речь идет о том, что во время и после шестого крестового похода на Западе (1228–1229) новая волна покатилась с востока; словно пройдя лишь половину пути, Маятник Старого Света начал возвратное движение. Речь идет о «великих монгольских завоеваниях». Если до монголов нашествия на запад с востока Евразии носили стихийный характер «снежного кома», то монголы — отражение более сложного и плотно населенного мира — были первыми (и последними) «имперскими», «державными» номадами, чьи нашествия носили не стихийный, а плановый, систематический характер, характер запланированного завоевания всего известного монголам мира («до последнего моря») и создания мировой державы. Отсюда — некоторый сбой в «работе» Маятника.

По сравнению с великими монгольскими завоеваниями два последних крестовых похода, ассоциирующиеся с Людовиком Святым, выглядят хлипко — не только потому что провалились, но прежде всего из-за различий в масштабе и, главное, в исторических последствиях. В нахлесте двух волн более мощной по геоисторическим последствиям оказалась восточная, кочевая. В известном смысле с некоторым упрощением можно сказать, что ситуация XIII в. — это антипод ситуации второй половины I тысячелетия до н. э., когда скифская, а затем сарматская «восточные» волны натолкнулись на превосходящие их силы греческую, а затем и римскую стену. Монголы будто распространили Центральную Евразию на весь Хартленд, создав нечто вроде Великой (Большой) Центральной Евразии далеко за ее собственными пределами.

Прошло 700–800 лет со времен крестоносцев и великих «имперских» монголов, и мы видим новое движение Маятника. Но мир за время четвертого евразийского цикла (XII/XIII–XIX/XX) стал еще на несколько порядков сложнее, и в колебаниях маятника, естественно, появились новые черты: он опять двинулся на восток, но уже из Европы — эмиграция из Старого Света в Новый в XIX в. (сюда, по данным П. Бэрока, с 1851 г. по 1915 г. прибыли около 41 млн европейцев, с 1915 г. по 1951 г. к ним добавились еще 12–13 млн, а затем поток резко сократился). В XX в. к этому добавилась массовая миграция Юг-Север (тот же Бэрок дает цифру 27 млн иммигрантов из «третьего мира» в «первый» между 1950 и 1989 гг., но это только легальная миграция; в 1990-е годы и в новом веке процесс продолжается; за полтора столетия с начала XIX в. и до начала Второй мировой войны в Европу и в меньшей степени в Америку мигрировали всего 1–2 млн человек[111], главным образом китайцы). Обе эти миграции, однако, выходят за рамки Евразии, они разворачиваются в мировом масштабе, логика евроазиатского развития начинает подчиняться североатлантической, мировой.

Наиболее интересная, интригующая особенность самих геоисторических циклов Евразии заключается в том, что с точностью часового механизма в середине циклов происходили крупные, макроисторические изменения, часто менявшие ход истории. Они выражались в появлении новых крупных держав («империй»), а в Европе, на Дальнем Западе Евразии — в великих социальных революциях, в появлении новых исторических субъектов, создававших качественно новые социальные системы.

В VIII–VI вв. н. э., посреди первого цикла, в Древней Греции произошла полисная революция, обеспечившая социальную основу для новой системы, основанной на рабстве. Несколько раньше произошла «железная революция» — тоже косвенное последствие великого переселения народов рубежа II–I тысячелетий до н. э. Именно «железная революция» во многом обеспечила материально-техническую базу полисной революции в Греции. На Ближнем Востоке она стала основой появления новых военных («марширующих» — “march states”) держав все в той же середине первого цикла. Во второй половине VIII в. до н. э. при Тиглатпаласаре III резко усиливается Ассирия, а в Иудее появляются пророки; в начале VII в. до н. э. наступает расцвет Нововавилонского царства при Набопаласаре; в VI в. до н. э. возникает Персидская держава; в VII в. до н. э. в Китае на руинах Чжоу оформляется система, именуемая в традиционной китайской истории “Уба” (“Пять гегемонов”) — государства Ци, Сун, Цзинь, Чу и У.

В I–II вв. н. э., в середине второго евразийского цикла, в Средиземноморье происходит мощная духовная и социальная революция — возникает христианство. Эта революция не привела к оформлению новой социальной системы, однако ее результат был серьезнее, масштабнее и долговечнее любой социальной системы — индивидуальный субъект, вступавший в индивидуальные, а не коллективно предписанные отношения с Абсолютом (именно то, за что афинский полис обрек на смерть Сократа), а следовательно с людьми, т. е. личность как снятие в одном отдельно взятом человеке противоречия «коллектив — индивид».

Одновременно с христианством в Евразии возникли две мощные державы — Римская империя, которую в V в. н. э. сметет, пользуясь термином А.Тойнби, «внешний пролетариат» — варвары, и Младшая (Поздняя) Хань в Китае, которую в начале III в. н. э. сметет «внутренний пролетариат» — крестьянские восстания «Желтых повязок» и «Армии Черной горы». Показателен и хронологический параллелизм кризисов: кризис Рима начала III в. н. э. при Северах (193–233 гг. н. э.) и Китая в эпоху Троецарствия (220–265 гг. н. э.). Такое впечатление, что словно по «принципу домино» с запада на восток Евразии распространялся кризис великих держав того времени, ведь помимо кризиса III в. н. э., после которого Рим уже так и не стал прежним, и крушения Поздней Хань в 220 г. в начале III в. н. э. рухнула еще одна великая империя — Парфянская, главный противник Рима на Ближнем Востоке: в 226 г. в Персиде поднял восстание Ардашир, будущий основатель политии Сасанидов, которая заложила институциональный фундамент ближневосточной государственности на тысячу лет.

В VII–VIII вв. н. э., в середине третьего цикла — генезис феодализма, Каролинги, подъем ислама (халифат Умайядов), взлет Второго тюркского каганата, расцвет Танского Китая.

Наконец, в XV–XVII вв., в середине четвертого цикла по всей Евразии почти одновременно возникли и (или) расцвели великие империи — Карла V Габсбурга, Ивана IV Рюриковича (после присоединения Казани и Астрахани), Османская империя, Сефевиды в Иране, Моголы (Тимуриды) в Индии, Цин в Китае, сегунат Токугава в Японии. Кроме того, в «Европейской Евразии» возникли две принципиально новые социальные системы: на Западе, в «атлантикизированной» Европе — капиталистическая (англосаксонская), на Востоке — самодержавная (русская).

И вот здесь происходит интереснейшая вещь. Возникший в середине четвертого восьмисотлетнего цикла капитализм начал формировать свою — североатлантическую макрорегиональную — систему, которая, в отличие от евразийской системы и всех ее подсистем была капиталистической, морской и ориентированной на мировую экспансию, т. е. на превращение из евразийской подсистемы в систему, альтернативную евразийской. С самого начала североатлантические капиталистические элиты демонстрируют агрессивность и хищнический характер, присущий рабовладельческим империям: объектами агрессии становятся доколумбова Америка, части Африки и Азии; была сделана попытка поставить под контроль Россию. Вспомним концепцию «Зеленой империи» Джона Ди.