Сети любви - Бэлоу Мэри - Страница 18

Эллен с самого утра бродила по улицам, будучи не в силах оставаться в четырех стенах. Она понимала, что город может быть полон всяких слухов и домыслов, но даже полуправда казалась ей предпочтительнее тишины, буквально давившей ее всю ночь, когда стрельба стихла…

Слухи один страшнее другого. Рано утром, когда тяжелая артиллерия двинулась через Брюссель по направлению к фронту, пополз слух, что она отступает. Паника возросла, когда бельгийская кавалерия промчалась через город, крича, что все пропало и французы идут за ними по пятам… Тревога оказалась ложной. Потом она услышала, что у Линьи разбиты пруссаки, а генерал Блюхер серьезно ранен. Никто не знал, что происходит у Катр-Бра, кроме того что войска там несут тяжелые потери.

Эллен вслушивалась во все это не очень внимательно. Она смотрела на раненых, которые уже просачивались в город, – унылые стайки вместо того войска, что еще два дня назад доблестным маршем вышло из города. Внимательно, с мучительно падающим сердцем всматривалась она в каждого. Нет, это не они… не они. Впрочем, искать их бессмысленно.

Тогда Эллен решила, что нужно сходить домой и запастись бинтами, чтобы помочь тем, кто нуждается в помощи. Мимо двери ее дома брел молодой солдат.

– Глоток воды, леди, – сказал он каким-то извиняющимся тоном, когда она подошла к нему. – Я живу в Сомерсете, леди. Глоток воды, пожалуйста.

– Войдите, – сказала она, обхватив его за пояс и увлекая в дом. – Я сейчас наложу вам на руку повязку с обезболивающей мазью и приготовлю для вас теплую удобную постель. И конечно, вы утолите жажду.

Он ведь совсем ребенок, с ужасом подумала она. Вряд ли ему исполнилось шестнадцать.

– Пулю мне вынули, – прошептал юноша. – Думал, руку отрежут. Не трогайте меня, леди. Оставьте меня. Не трогайте.

– Вы ляжете в постель, – ласково сказала она. – Я не сделаю вам больно, друг мой. А потом вам станет гораздо лучше. Увидите. Представьте себе, что я ваша матушка. У вас есть матушка?

«Отрежь рукав и сними повязку – осторожно, дюйм за дюймом, – приказывала она себе, – открой красное распухшее мясо… и шепчи слова утешения мальчику, который сражался вчера, как мужчина, и теперь изо всех сил старается не расплакаться, как дитя. Говори с ним. Улыбайся ласково ему в глаза. Пусть он знает, что его любят. И притупи свой разум. Не думай о тех… не думай!»

Глава 8

На другой день Девяносто пятому полку не пришлось принимать активного участия в боях. Силы французов под непосредственным командованием Бонапарта одержали под Линьи полную победу; результат был таков, что потрепанная прусская армия отступила к северу, к Вавру, а тяжелораненый главнокомандующий лежал в каком-то крестьянском доме, упрямо отказываясь умирать или даже примириться со своим состоянием. Маршал Ней не сумел прорваться через британские линии и линии соединенных войск у Катр-Бра, но сильно потрепал их, и теперь у него появился шанс добить их – в субботу, семнадцатого июня.

На удивление, атаки утром не последовало, и герцог Веллингтон смог стянуть все свои войска в северном направлении к позиции, которую он выбрал за несколько недель до того, – на пересечении дорог к югу от деревни Ватерлоо и Суанского леса и к северу от трактира «Прекрасный союз», стоявшего на большаке, ведущем на Брюссель.

Последними отходили Девяносто пятый полк и кавалерия, утром получившие скорбное задание – заняться погребением убитых между двумя линиями фронта и постараться достойно похоронить своих погибших товарищей. Делая свое малоприятное дело, люди из группы лорда Идена вытащили из-под куста ракиты пару сапог, а затем обнаружили тело французского офицера-кавалериста; он еще дышал. Несколько новобранцев немало удивились приказу лейтенанта: осторожно поднять француза и отнести в ближайший крестьянский дом, где уже оказывали помощь нескольким раненым.

– Я сказал – осторожно! – рявкнул лейтенант, продолжая обход линии.

Ветеран, получивший этот приказ, ухмыльнувшись, сказал молодому рекруту;

– Наш лейтенант говорит в таких случаях, что истекающий кровью офицер не француз и не англичанин – он человек. – И старый служака выразительно постучал указательным пальцем по виску.

Рекрут только раскрыл рот от изумления.

– Ты только не повторяй это вслух, – посоветовал ветеран. – Не то схлопочешь неслабую плюху от любого настоящего вояки, понял?

Отступление было ужасным. Перед самым выступлением начался дождь. Похоже, зарядил до конца недели, мрачно предрекали ветераны, глядя на тучи, предвещавшие обложной ливень.

Не на чем было остановить глаз в сплошном сером месиве. Единственное яркое пятно – вояки из Гайд-парка, как презрительно называли солдаты гвардейцев. Они действительно лихо отбросили противника от деревни Женап, где герцог провел предыдущую ночь. Но теперь они являли собой уморительное зрелище – их алые нарядные мундиры и начищенные сапоги покрывались густым слоем грязи.

Все остальное – дождь и грязь. Да ослепительные вспышки молнии и раскаты грома, от которых они вздрагивали – так это походило на залпы тяжелых орудий. А в конце пути – ночлег посреди чистого поля. И никакого довольствия. Не было сил даже роптать, раздавались лишь вялые реплики: мол, проклятые повозки интендантов покатили небось в Брюссель. Или в Гент. Или в Остенде. Или их уже погрузили на корабли, чтобы кормить этих чертовых моряков. А дождь все лил и лил.

Леди Андреа и миссис Симпсон оказались правы, думала Мэдлин. Первое ощущение страха, дурноты и головокружения, появившееся, когда начали прибывать раненые, прошло почти тотчас же. Тяга выйти на улицу, чтобы взглянуть, не окажется ли знакомых среди тех бедолаг, которые сумели дотащиться до города, оказалась сильнее желания броситься в свою комнату, зарыться лицом в подушку и заткнуть уши руками.

Бегая с улицы в дом и обратно с ведрами, из которых выплескивалась вода, с бинтами и ватой, она быстро забыла все, кроме необходимости успокоить, проводить того, кто хромает, усадить у дороги передохнуть смертельно уставших, поднести нюхательную соль тому, кто теряет сознание, отереть пыльное лицо влажной салфеткой. И каждому помочь напиться.

Постепенно она привыкала к страшным картинам. Те, кто появился первым, еще как-то могли двигаться самостоятельно – они были не очень тяжело ранены. Но позже начали прибывать тяжелые. Их привозили на повозках прямо в город, на улицы. Лишь к полудню у Намюрских и у Левенских ворот были поставлены госпитальные палатки.

А потом пошел дождь. Люди, которые поначалу обрадовались живительной влаге, вскоре, промокнув до нитки, стали мерзнуть. У женщин, ухаживавших за ними, юбки намокли, волосы прилипли к головам и лицам; по шеям стекали потоки воды.

Леди Андреа и Мэдлин брали в дом как можно больше раненых, кто передвигался сам или нуждался в небольшой помощи. Мэдлин стягивала заляпанные грязью сапоги, срезала ткань мундиров с кровоточащих или уже запекшихся ран, промывала и бинтовала зияющие дыры, клала холодные салфетки на пылающие лбы, держала протянутые руки, произносила успокаивающие слова, однажды закрыла глаза, которые уже не могли закрыться сами, слегка дрогнувшей рукой.

Весь день она почти не думала о своем брате-близнеце. Тут миссис Симпсон тоже оказалась права. Но она видела брата в каждом лице, в каждой простертой к ней руке. Слышала его в каждом заглушенном стоне, в просьбе напиться, в благодарном вздохе.

Она не заметила, как наступила ночь. Она даже не знала, что дождь все еще льет. Не было ни минуты свободной, чтобы подумать, жив ли ее брат, как проводит ночь под открытым небом при жуткой грозе.

Лорд Иден был жив. Хотя бы потому, что чувствовал неудобства. И хотел есть. Он мог разделить с полковником Барнардом тощую курицу и бутылку вина в маленьком домишке, занятом им на ночь. Но, бросив на все это великолепие полный сожаления взгляд, лорд Иден махнул на прощание рукой, сообщил, что курица недостаточно нежна для его деликатного вкуса, ухмыльнулся двум оставшимся офицерам и вернулся к своим голодным и промокшим солдатам.