Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 92

– Тихо! Короче: он жив?

– Почти уже и не жив. Я не знаю, как…

– Жив или нет?!

– Он в коме…

– В коме? Вы, засранцы мудацкие, говно бездарное, п…ки, долбо…ы, срань зеленая… А ну взять себя в руки! Я буду через час. Понятно-нет? Через час! Если вы его не продержите до меня на этом свете, всех вас перестреляю к корявой матери. Все! Конец связи!

Он швырнул микрофон на соседнее сиденье и дал газ. Турбина взвыла, словно пинком разбуженная сука, машину рвануло вперед так, что голова туго уперлась в «подзатыльник» и щеки оттянуло вниз и назад. «Эй-эй! – закричал сзади Ванечка в ужасе и отчаянии. – Нельзя! Нельзя так!..» Молчи дурак, гаркнул он. А может быть, и не гаркнул – не до того ему было: он уже не смотрел больше вперед – там все равно ничего не было видно, кроме клубящегося молока, он смотрел на экран локатора, где дымились невнятные зеленые контуры, а потом спохватился и врубил все внешние средства оповещения: красные и синие маячки, и оба прожектора, и сирену, тотчас бешено заклекотавшую, словно дьявол, которому выкручивают с корнем хвост.

– Молчи, дурак, – повторил он уже спокойно. – Молчи и молись.

На автостраде, слава богу, не было тумана. Посредине третьей, самой популярной, полосы там было даже сухо, хотя и левее, и правее блестели опасные наледи. Шел, правда, снег, и даже не снег, а ледяная мелкая мерзость сыпала из черноты, тотчас сметаемая с асфальта свирепым боковым ветром. Видимость, впрочем, была хорошая, метров двести, и он выключил локатор.

Майкл шел сзади, как привязанный, жестко держал дистанцию и помалкивал. Он молчал даже во время бешеной гонки по городу, когда все вопили как прирезанные: ошалевший от страха Ванечка с заднего сиденья, перепуганный, ничего не понимающий Кронид из радиофона и маленький, вчистую обгадившийся Славочка Красногоров из мрачных глубин подсознания (он с такой безжалостной ясностью представил себе, как броневичок врезается в какой-нибудь самосвал, что хотел жить любой ценой, немедленно и, разумеется, вечно).

Теперь все это было позади, хотя он по-прежнему шел, нарушая все скоростные режимы – на спидометре было двести…

«Давайте, давайте… – зловеще зудел сзади Ванечка. – Поддайте еще малость и – взлетим на хрен… как эти… птички, в жопу трахнутые…» «Не выражайся.» «Ну да – ему, конечно, можно, он большой, а простому человеку уже и слова сказать нельзя…» «Да кто тебе слова сказать не дает, п…да маринованная? Не ругайся только, тебя просят…» И прочие глупости. Это крутой давешний страх из них сочился, то жидкой струйкой, то вылетая мелкими капельками, они словно кашляли страхом, да только легче все равно не становилось: слишком его много скопилось в трахеях души – болтовней не откашляешь…

Главное, ничего он уже не мог вспомнить об этой инфернальной четвертушке часа. Ничего. Полный почти провал. Будто этой четвертушки и вовсе не было никогда. Ты же писатель, мудило. Вспомни. Восстанови… Опиши… Ничего не восстанавливалось…

Зеленый слегка оконтуренный дым на экране локатора (хрен знает что обозначающий), косматая бело-желтая мгла за лобовым стеклом, – вдруг расступающаяся, и в черной дыре – запоздало высвеченная мрачная титаническая задница какого-то муниципального чудовища с грязными красными огоньками… Все, конец… тормоз… левее!.. поздно!.. Сейчас… Нет. Уф-ф, б-блинище! Пронесло… (Да перестань визжать, ты, свиненок, а то за руль сейчас посажу… прямо на полной…) И снова – молочная слепота… В никуда. В ничто. В рваное оскаленное железо, которое ждет и вот – дождалось. Шатер разноцветных бликов, вспышек и полыханий на косматом молоке, клекот генеральской сирены, и – остолбенелые фосфоресцирующие сине-красно-желтые статуи патрульных, отдающих проносящемуся с воем и клекотом чудовищу честь своими огромными белыми перчатками…

Вот и все тебе воспоминания. Они же, блин, – впечатления…

– Стас Зиновьич! Ради Бога. Пустите за руль.

– Нет. Ты пьяный.

– Да какой я сейчас пьяный. Ей-богу, весь хмель со страху выветрился…

– Будешь знать, как в будний день надираться.

– Да не надирался я, что вы, в самом деле. Пивка немножко выпил с ребятами…

Как, интересно, Майкл удержался на хвосте во время этой гонки? Локатора у него никакого нет. Рванул я – с места, сразу ушел в отрыв, ему ведь еще среагировать надо было… И как он сейчас на обычной «керосинке» за мной поспевает?.. Правда, у него мотор усиленный. Э, да причем здесь мотор усиленный – ПРОФИ!..

Он нашарил микрофон.

– Майкл?

– Я, господин Президент.

– Как дела?

– Все о-кэй. Сушим подштанники помаленьку.

– Артему, конечно, уже наябедничал?

– А как же? Доложил, как положено.

– «Как положено», «как положено»… На хвосте-то у меня хорошо висишь? Со своей керосинкой?

– Тянем помаленьку, – бодро ответствовал Майкл. Слишком уж бодро.

– Ясно. Но если все-таки отстанешь, помни: поворот на Красную Вишерку, сто пятьдесят девятый километр. А дальше – по указателям…

– Я знаю маршрут, господин Президент… Да и не отстану я, вы не беспокойтесь.

– Ох, ох, ох – какие мы уверенные! Ладно. Надеюсь на тебя… Over.

Надо было бы связаться также и с генералом, но он – боялся. Он вообще старался не думать о Виконте, и он не думал о нем – Виконт присутствовал где-те неподалеку – тоскливо и безнадежно, словно свернувшаяся в клубок боль, оглушенная анальгетиком. Очень хотелось поддать еще газку, вообще перейти на воздушную подушку – в режим полета, – но тогда появлялся риск сожрать задолго до цели все горючее и остаться уж вовсе на бобах. Конечно, если быть уверенным, что на повороте обязательно встретит эскорт, тогда можно было бы и рискнуть, но он решил теперь ни в чем не быть уверенным. У него было ощущение, что лимит удачи на сегодня (и на много дней вперед, наверное) он уже исчерпал… А может, дозаправиться? Бензоколонки – каждые пятьдесят-сто километров, скоро должна быть очередная. Это – можно было бы. Но – время… ВРЕМЯ! Времени нет совсем. Как денег. Как здоровья. Либо его – не хватает, либо нет совсем…

Бензоколонка возникла вдали в мерцающей метели, словно маленький рай местного значения – сверкающая огнями, ласковая и заманчивая. Надо решаться. Заправка – это пять минут, минимум. Со всеми рекламными штучками, неизбежными и вязкими, как сладость рахат-лукума.