Ангел с железными крыльями (СИ) - Тюрин Виктор Иванович - Страница 51

— Не думаю, что это пойдет на пользу их здоровью.

— Может быть, может быть, — сказал Махрицкий задумчиво, потом встал. — Пойду, доложу генералу. Вечером приду, расскажу, что решили.

Второй раз командир охотников пришел ко мне уже поздно вечером.

— Да, Сергей Александрович, заварили вы кашу. Всколыхнули вы наше офицерство, скажем так, до основания. Они уже петицию написали и генералу подали, поэтому он решил не доводить дело до крайности и отдал негласный приказ избавиться от вас и Пашутина, отправив обоих не в Минский госпиталь, а санитарным поездом, прямо в Петербург. Вам так же отказано в прошении о зачислении на военную службу из?за медицинских показаний, согласно которым вы были отправлены в отставку. Истинную причину отказа думаю вам не надо объяснять. Теперь о хорошем. За выполнение приказа командования всю вашу разведывательную группу представили к Георгиевским крестам, так что, когда встанете на ноги, не поленитесь сходить в наградной отдел.

ГЛАВА 11

Мать встретила санитарный поезд, который привез обоих ее детей, а затем почти месяц разрывалась между госпиталем и клиникой, куда положили Наташу. Хорошо, что у меня оставались еще кое — какие деньги, так как за содержание сестры и специфические лекарства для ее лечения нужно было платить.

Выписавшись из госпиталя, я вышел на улицу. Вдохнул свежий морозный воздух. Хорошо! Некоторое время постоял, потом неторопливо двинулся в сторону дома. Я специально попросил мать, чтобы не приезжала, а ждала меня дома вместе с Наташей, которую выписали еще неделю тому назад. Сестра вместе с матерью встретила меня в прихожей, но близко не подошла, поздоровавшись со мной издали. Она изменилась не только внутренне, но и внешне. Настороженно — пугливый взгляд, запавшие глаза, бросающаяся в глаза худоба. На ней было надето глухое черное платье с высоким стоячим воротничком. За столом она сидела, молча, не поднимая глаз, а на вопросы отвечала сухо и однозначно. В конце обеда, отказавшись от чая и десерта, вдруг неожиданно поднялась и сказала, что идет в церковь. Я проводил ее удивленным взглядом, и только когда хлопнула дверь, спросил у матери, что ей там понадобилось. Тут я неожиданно узнал, что сестра с первого дня выписки целые дни проводит в церкви, а еще спустя неделю она заявила, что уходит в монастырь. Мать на этот раз не плакала, а только сказала ей тихим, сухим, безжизненным голосом: — Видно бог так решил за тебя, моя деточка.

Прощание вышло напряженным и скомканным. Мы с сестрой расстались, словно два чужих человека. Она даже не захотела, чтобы я ее провожал до монастыря, и уехала с матерью. На следующий день я проводил мать на вокзал, после чего переехал в опустевшую квартиру.

Японец встретил меня обычным, непроницаемым выражением лица, но после моего короткого рассказа о поездке на фронт заставил обнажиться до пояса. Какое?то время осматривал рану, потом категорическим тоном заявил, что завтра мы начинаем тренироваться, а стоило мне заикнуться о врачебном запрете на физические нагрузки на ближайшие три недели, мастер снова, но теперь медленно и отчетливо повторил, что с завтрашнего дня начинаются тренировки. Правда, порядок и проведение занятий Окато изменил. Во — первых, сократил время до двух часов и уменьшил нагрузки, а во — вторых, теперь наши занятия начинались с того, что японец мазал входное и выходное отверстия раны какой?то вонючей и жгучей мазью. В первую неделю было адски трудно, но потом все же постепенно втянулся и к исходу третьей недели мы вернулись к прежнему графику тренировок.

Степан Петрович, в отличие от Окато, встретил меня радушно, а когда узнал, где я пропадал, то два часа, положенные на стрельбу, ушли у нас на разговор о войне.

Все как бы вернулось на свои места, только с деньгами было плохо. Все что у меня было отложено на черный день ушло на лечение сестры, поэтому я сейчас жил на пенсию, которую получил за три последних месяца.

В конце ноября мне пришла бумага, предлагавшая явиться в наградной отдел. Я рассчитывал получить солдатский георгиевский крест, но неожиданно узнал, что награжден офицерским орденом Георгия 4–й степени. Когда попытался выяснить, не закралась ли здесь ошибка, мне показали бумаги, согласно которых поручик Богуславский был награжден за героизм, проявленный и т. д….

"Поручик? Хм! Выходит,… что мое прошение в качестве добровольца благополучно похоронили, и у них осталось, то, что лежало на поверхности. Поручик в отставке, который совершил подвиг. Поручик Богуславский. Что ж, орден, так орден. Я его честно заслужил".

Прикрепив орден, надел мундир, встал перед зеркалом, но уже спустя минуту понял, что не испытываю ни малейшей радости, снял китель и повесил его обратно в шкаф. Только собрался сесть в кресло, как раздался звонок в дверь. Подошел, открыл. На пороге стоял солидный мужчина в хорошо пошитом пальто и начищенных ботинках. Неужели…. Пашутин?!

— Гостей принимаете, Сергей Александрович?!

— Михаил Антонович! Рад видеть вас живым и здоровым!

— Благодаря вам, мой друг! Только благодаря вам! Вы не считаете, Сергей Александрович, что это дело надо отметить?! Кстати, у меня все с собой! — и он сделал шаг в сторону. За ним я увидел переминающегося с ноги на ногу знакомого приказчика из магазина, расположенного напротив нашего дома. Тот в обеих руках держал большие свертки с продуктами.

— Здорово, Федор! — поздоровался я с ним.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! Всегда рады услужить!

— Заноси, братец! — скомандовал ему прапорщик.

После того, как приказчик ушел, мы стали накрывать стол, потом уселись друг против друга.

— Хорошо живете, Сергей Александрович. В самом центре. Дорого, небось, такая квартира стоила?

— Это подарок. От одного хорошего человека.

— О как! Кто бы мне такой подарок сделал!

— Какими судьбами оказались в Петербурге? — вежливо поинтересовался я.

— Чуть позже. Хорошо?

— Как скажете.

— Как рана? — в свою очередь проявил вежливость Пашутин.

— Все хорошо. А вы как?

— Гм. Знаете, у нас с вами какой?то не такой разговор идет. Словно два чужих человека встретились и не знают о чем им говорить. Предлагаю разлить водочку по рюмкам, выпить, потом еще раз выпить и начать разговор заново! Вы как?!

— Спасибо, но я лучше обойдусь клюквенным морсом. У меня завтра тренировка.

— Та японская борьба? Удары у вас… — он покрутил головой, словно от избытка чувств, — …что надо! Так о чем это я? А! С вашего разрешения, я сам буду исполнять намеченный мною план. Вы не против?

— Нет.

Пашутин быстро опрокинул пару рюмок, закусил, потом поинтересовался состоянием сестры, затем мы перескочили на воспоминания о вылазке в германский тыл, после чего тот стал расспрашивать о моей жизни. Кивал головой, поддакивал, уточнял и снова спрашивал, пока, наконец, я его не прервал:

— Что это, Михаил Антонович, мы все время говорим обо мне. Вы как?то сами? Как здоровье?

— Сам? Да все нормально. Месяц в госпитале и сейчас как огурчик!

— Неловко спрашивать, но все же: как обстоят дела с вашей семьей?

— Хм! Все так же.

Небрежность ответа меня несколько обескуражила. Он явно не подходил человеку, который отправился на германский фронт для того, чтобы мстить за свою семью.

"Собственно, что ты о нем знаешь? Только то, что о нем говорили другие люди. Преподаватель немецкого языка. И в тоже время профессиональные навыки работы с ножом и пистолетом. Хм. Думаю, что подобную практику вряд ли ведут на кафедре иностранных языков".

— Скажите, Михаил Антонович, вы ведь не случайно ко мне зашли?

— Почему вы так решили? Ведь вы мне как?никак жизнь спасли! Если это не повод для встречи, то мне тогда вообще не понятно, для чего существует у людей чувство благодарности!

— Повод. Не спорю. Но судя по вашим действиям там, за линией фронта, сдается мне, что вы свои профессиональные навыки явно не на кафедре иностранных языков оттачивали. Да и вопросы ваши больше на допрос смахивают. Чем?то я вам интересен. Ведь так?