Истории таверны «Распутный единорог» - Асприн Роберт Линн - Страница 37

Пока молния в фантастическом танце носилась между домом работорговца и помертвевшим от страха городом, некий наемник по имени Темпус занимался тем, что с риском для жизни объезжал молодого сирского коня. Он перекупил этого невиданного, серой с серебристым оттенком масти скакуна у человека, обязанного ему спасением жизни собственного отца.

— Полегче, полегче! — сказал он, обращаясь к коню, резко рванувшемуся в сторону, в результате чего в лицо Темпусу полетела грязь из-под копыт. Тот проклял эту грязь, и этот ливень, и то, что после этих занятий с лошадью придется ему зарабатывать на хлеб насущный. Что же касается этого жеребца с зверской, как у злого духа, мордой, который то всхрапывая и упираясь ногами в землю, то резко вскидывая в воздух подбитые железом копыта, носился невообразимыми кругами, то тут уж пожаловаться было некому, оставалось лишь тихо подвывать.

Лошадь бешено крутилась под ним и прыгала, а он управлял ее движением, ослабив поводья и лишь стискивая коленями ее бока, стараясь при этом вовремя приподняться над крупом. Если работорговцу придется признать тот факт, что он содержит собственное войско, то подкупленный им наемник Гирдсман будет разжалован в солдаты. Тогда он и растолкует этому раскормленному, вонючему, заносчивому купцу Джабалу, что он пропал. Это он считал своей обязанностью, своим долгом перед Принцем, правителем Рэнканы, которому клятвенно обещал помогать.

На счету у Темпуса уже двенадцать укрощенных злых духов. Этот, выделывающий сейчас кренделя под ним, будет тринадцатым.

— Да пропади ты пропадом, — в сердцах выругался Темпус, уставший от выездки в такую погоду.

Взмыленный конь, тряхнув головой и поведя ушами, выгнул шею и устремился вперед. Только и мелькали в воздухе то зубы, то копыта. Звонкое ржанье. Затем оно постепенно стихло.

Он дал коню немного передохнуть, легонько похлопывая животное по шее и что-то ласковое нашептывая ему на ухо. Затем, при свете вспыхнувшей молнии, оседлал его и повел прогулочным шагом в город.

Их движение было прервано шальной молнией, очертившей полный круг над их головами.

— Стой! Стой!..

Охваченный дрожью, как новорожденный жеребенок, конь остановился. Даже сквозь плотно прикрытые веки Темпус почувствовал, как полыхнул ослепительно яркий свет, и глаза его заслезились, а в ушах раздался, подобно раскату грома, вселяющий ужас низкий голос:

— Ты мой!

— Я и не сомневался в этом, — с раздражением в голосе ответил Темпус.

— Ты то и дело в этом сомневаешься! — ворчливо пророкотал голос, если, конечно, допустить, что гром может быть ворчливым. — Ты проявил ослушание и вероломство, и это несмотря на данное тобою мне обещание. С тех пор, как ты отказался от престолонаследования, ты уже побывал и магом, и философом, и ревностным приверженцем Ордена Голубой Звезды, и…

— Постой, Бог! Я ведь был, кроме того, и рогоносцем, и военным пехотинцем, а затем и генералом. Я столько железа загнал в тела людей, что со мной не сравнятся и десять человек, прожившие столько же, сколько я. А теперь вот ты запугиваешь меня громом небесным и опоясываешь молниями, несмотря на то, что я нахожусь здесь именно для того, чтобы повысить авторитет твой среди этих неверных. Я строю этот проклятый храм в твою честь с такой скоростью, насколько это в моих силах. Я ведь не священнослужитель, чтобы меня можно было запугать высокими словами и впечатляющими мистификациями. Угомонись ты, и хватит засыпать эти лачуги молниями. Они, эти несчастные, не заслуживают моего покровительства, как не заслуживают тебя!

Налетевший с шумом сильный порыв ветра чуть не сорвал со спины Темпуса утепленный шерстью плащ.

— Я послал тебя сюда, к этим язычникам, чтобы построить мой храм. О, не смыкающий очей своих! Ты же возводишь храм?!

— Я возведу этот храм. Твоя милость, повелитель вселенной бог Вашанка! Да, я сделаю это, но если только ты оставишь меня в покое!

«ЧЕРТ БЫ ПОБРАЛ ЭТОГО НАСТЫРНОГО БОЖЕСТВЕННОГО ОПЕКУНА!»

— О Бог мой, ты же ослепишь моего скакуна, и тогда мне придется возложить его, вместо воинов погибших на поле сражений, на твой жертвенный алтарь. Вот и посмотрим тогда, кто придет поклониться тебе!

— Не шути так со мной, человек!

— А ты отстань от меня! Я делаю все, что в состоянии делать. В душах обитателей Санктуария просто не осталось места для новых богов. Древние боги илсигов предусмотрели это еще при их рождении. А тебе стоило бы попробовать чем-либо удивить их или хотя бы внушить им страх перед тобой!

— Да я даже тебя, дерзкого, ничем пробрать не могу!..

— А эти твои эффектные появления устарели уж за три с половиной-то сотни лет! Лучше обратил бы гнев свой на местные власти. Да мой разгоряченный конь может пасть, если так и будет стоять здесь под этим ливнем!

Гром почти сразу сменил тон.

— Ты, сын мой, отправляйся-ка сейчас в гавань, да полюбуйся тем, что удалось натворить моему могуществу! А оттуда — в Лабиринт, где я показал им, на что способен!

Как-то сразу гроза кончилась, раскаты грома прекратились, облака сдуло ветром на запад, и долину залила ровным светом засиявшая на небе полная луна.

— Что-то уж слишком крепок этот чертов порошок! — со вздохом сказал наемник, который был одним из церберов. Так прозвали горожане стражников из охраны Принца. По мнению Темпуса, Санктуарий был истинным чистилищем. Единственным спасением, способным хоть как-то примирить человека с этим адом, был его отборный наркотик.

Проведя липкой ладонью по губам, он вытер рот, затем, пошарив за поясом, нащупал и достал маленькую серебряную коробочку, которую всегда носил при себе, легким щелчком открыл ее и взял Щепоть черного порошкообразного наркотика из Каронны. Прикрыв ладонь, он насыпал щепотку в ямку между большим пальцем и местом, где указательный палец переходит в ладонь. Затем сделал глубокий вдох, втянув порошок одной ноздрей, после чего повторил всю процедуру с другой.

— Уж очень крепкий, — он закашлялся, наверное потому, что никогда раньше наркотик так одуряющее не действовал на него, он всегда старался покупать чистый, без примесей.

Все его шесть с половиной футов качнуло и зазнобило так, что звон появился в ушах. Следовало бы давно покончить с этим, в который уже раз говорил он себе. И в тот же день нарушал свою клятву.

Темпус потянулся к оружию на боку, похлопав по нему рукой. С тех самых пор, когда он связался с этой компанией чародеев, оборотней и воров, ему нравилось называть свое оружие «Доброжелатель Риггли». Теперь, когда охватившая его эйфория начала проходить, он направил своего коня домой, выбрав дорогу мимо гавани, нанюхавшись наркотика, а вовсе не из-за недавних наставлений бога Вашанки и уж, конечно, не из страха перед ним! Просто он решил прогулять своего скакуна, прежде чем отвести его в конюшню церберов, которая находилась рядом с жилыми помещениями. Но что все-таки дернуло его появиться здесь, в этой стране илсигов? Ведь не из-за приличного жалования попал он в эти края, и не коммерческого интереса, который ему гарантировали здесь, в Рэнкане, местные финансовые воротилы, так люто ненавидевшие Императора, что были готовы оказывать поддержку такому ничтожеству, как этот Принц Кадакитис, зная, что неизбежно станут объектом нескончаемых насмешек. И не из-за строительства этого храма, хотя ему и нравилось заниматься этим. Причиной его появления здесь была давнишняя и не проходящая со временем привязанность к Принцу, такому мягкотелому и безвольному созданию, что везде и всюду его называли просто Китти-Кэт. Уже много лет тому назад Темпус покинул земли своих предков в Азеуре, передав власть своему брату, оказавшемуся незамешанным в дворцовых интригах. Сам же он написал философский трактат о смысле и значении существования в храме богини, пользующейся особым почитанием у верующих, и

— уехал. Да и был ли он, в самом деле, когда-либо молодым? Таким вот юным, как этот Принц Кадакитис, которого даже риггли презирали и в грош не ставили?

Это было уже при нем, когда Илсиги стали врагами, врагами Рэнканов. Он принимал участие в каждом сражении Рэнканов с Илсигами, и сам, больше чем кто бы то ни было, оплевывал их, видя, как они покорно, без единого слова, корчились в предсмертных муках. Поговаривали даже, что это он придумал оскорбительное и унизительное для них прозвище, однако он не делал этого, хотя и не отрицал, что способствовал его распространению.