Обещание весны - Бэлоу Мэри - Страница 33

— Да. Но я не жалею, Перри. Честное слово. Он снова сжал ее руку и сказал:

— Нам пора возвращаться. Хотя идти спиной к ветру куда как приятнее. Не знаю, наберусь ли я храбрости повернуть назад.

— В таком случае нам останется только подняться вверх по скалам. Прилив усиливается с каждой минутой.

— Что верно, то верно, — признал Перри. — Я уверен, что ты справилась бы с подъемом, но вряд ли тебе под силу тащить за собой меня. Ну что ж, давай возвращаться. Уф! Так я и знал!

— Ох, Перри… ветер просто не дает дышать.

— Я уже жалею о том, что мы не предпочли провести Рождество только вдвоем. Мне очень нравится гулять с тобой. Впрочем, надо быть признательна тебе за то, что у нас так много добрых соседей и друзей.

— Совершенно с тобой согласна. И не прикидывайся будто ты не радуешься предстоящему вечеру. Музыка в гостиной, игры, возможно, танцы. И столько приятных разговоров и вкусной еды.

— Кажется, моя супруга хорошо меня изучила, — улыбнулся Перигрин. — Душа моя, у тебя множество ягод падуба не только на носу, но и на щеках. И таких ярких, надо тебе сказать!

— Охотно верю. Судя по всему, ветер разукрасил мое лицо не хуже, чем твое.

По мере того как веселье в доме набирало силу, становилось ясно, что Грейс была права. Перигрин переворачивал страницы нот для Хетти Мортон и Анны Кэррингтон, поскольку другие молодые джентльмены не уделяли внимания таким юным особам. Он посидел за карточным столом с женой пастора, старшей мисс Стэнхоп и мистером Кортни и поиграл с младшими ребятишками пастора. Затем Перри танцевал со своей женой и со всеми леди, которые оставались без партнера. А во время игры в жмурки его обвинили в мошенничестве, так как он два раза подряд безошибочно ловил мисс Летицию.

Поздно вечером, когда после ужина наступил перерыв в развлечениях, Грейс остановилась возле пианино, перебирая клавиши. Перри и еще несколько гостей на другом конце комнаты весело подшучивали над мистером Кортни, который утверждал, будто да сможет проглотить ни кусочка съестного до самого Нового года.

— Утешайтесь по крайней мере тем, что не доведете себя до полного истощения, — заметил мистер Кэррингтон. — Вы можете себе позволить потерять по меньшей мере тридцать фунтов незаметно для окружающих.

— Уильям! — как всегда, вмешалась его жена. — Прошу вас, мистер Кортни, не обращайте на него внимания.

— Кажется, мне лучше бы наняться к арабам и таскать грузы через пустыню, — благодушно заявил мистер Кортни. — Там, говорят, не хватает верблюдов.

— Ой, посмотрите-ка, посмотрите, — смеясь, вмешалась в разговор миссис Картрайт. — Досмотрите, где стоит леди Лэмпмен!

— Наверное, пианино передвинули, — улыбнулся лорд Эмберли. — Омела должна была висеть прямо над табуретом.

— Готова держать пари, что леди Лэмпмен ее не заметила.

— Ну, Перри, — обратился лорд Эмберли к своему другу, — что ты намерен по этому поводу предпринять?

Перри встал, и почти все леди при этом заулыбались. Старшая мисс Стэнхоп покраснела, а мисс Летиция прижала руки к груди.

— Грейс, — произнес Перигрин минутой позже, — понимаешь ли ты, какая опасность нависла над тобой?

— Прошу прощения? — поднимая на него глаза, растерянно произнесла она, все еще сосредоточенная на музыке.

— Разве ты не видишь угрозу у себя над головой?

Грейс все с тем же растерянным выражением запрокинула голову, но увидела над собой только лицо Перри.

— Ты стоишь прямехонько под омелой, — продолжал он. — Неужели ты думаешь, что я откажусь от такого приглашения?

И он поцеловал ее в губы — достаточно страстно, чтобы удовлетворить зрителей. Подняв наконец голову и улыбнувшись жене, Перигрин услышал аплодисменты, смешки и чье-то восклицание: “Браво!”

— Перри, — покраснела Грейс. — Все смотрят.

— Боюсь, что так. И тебе лучше уйти отсюда, иначе я буду вынужден поцеловать тебя еще раз.

Грейс отошла с некоторой поспешностью, хотя у неё было тепло на сердце, когда муж взял ее под руку повел к смеющимся гостям. Впрочем, это тепло согревало Грейс с нынешнего утра, когда они с Перри обменивались подарками и принимали поздравления слуг, и сохранилось до вечера, проведенного с добрыми друзьями. “Если бы всегда было так!” — подумала Грейс.

Возвращаться домой в карете было холодно, хотя под ногами лежали нагретые кирпичи, а колени укутаны теплым пледом. Перигрин обнял Грейс за плечи, и она положила голову ему на грудь.

— Устала? — спросил он.

— Я хочу, чтобы каждый день было Рождество. В нем есть что-то особенное, правда, Перри?

— Да, — ответил он, приподнимая подбородок Грейс и целуя ее в губы.

Немного странно, думала время от времени Грейс в тумане удовольствия и пробуждающегося желания, сидеть вот так в холодной карете рядом с мужем, с которым прожила уже два года, и целоваться всю дорогу, нежно и неторопливо трогая губы губами и касаясь языка языком, поглаживая пальцами в перчатках лица друг друга, бормоча слова, которые ничего значили для слуха и так много — для сердца.

Было точно так же странно и очаровательно прямо с дороги попасть в спальню, где Перри немедленно отпустил на всю ночь горничную и слугу, сам раздел ее, как уже сделал однажды при других обстоятельствах, и целовал, и ласкал ее, и уложил в постель, и они занимались любовью снова и снова, пока не ли, обнявшись, в полном изнеможении.

И странно было думать, что он любит ее, любит всем существом своим и всегда, а не только потому, что это рождество, когда все должны любить друг друга.

— Перри, — пробормотала она в его теплую грудь. Он поцеловал ее в макушку, и оба уснули.

Рождественский настрой души, вероятно, сохранился бы у них надолго, если бы Грейс не получила письмо от Этель. Магия праздничного дня и ночи не угасла бы и в послерождественские дни и связала бы Грейс и Перигрина еще более крепкими узами, чем прежде. Но письмо пришло и снова вбило между ними клин.

Ничего особенно неприятного в самом письме не содержалось. Этель сообщала семейные новости, интересные и Грейс, и Перигрину, выражала надежду, что обещанный приезд состоится в феврале или самое позднее в марте, хотя в то время, как она писала письмо, все в Пангем-Мэнор страдали от холода.

Неприятное заключалось в двух добавлениях к письму, вложенных в конверт. Первым из них была списка Этель, адресованная только Грейс, вторым — запечатанное письмо для нее же. Оно было написано виконтом Сандерсфордом, как поясняла Этель в своей записке, добавляя, что не хотела брать у него это письмо и тайно пересылать Грейс. Она считала, что Мартин сильно рассердится, если узнает правду. Однако лорд Сандерсфорд был чрезвычайно настойчив и заверил ее, что Грейс ждет его письма. Виконт сказал, что если он сам открыто пошлет письмо, то это, несомненно, огорчит сэра Лэмпмена. Этель так и не поняла, правильно ли она поступила, согласившись принять послание виконта.

Грейс пала духом. Она сидела у себя в гостиной, держа нераспечатанное письмо Гарета. И не хотела его открывать. И хотела внушить себе, что Гарет мертв. Она его не любила. Удивлялась, как могла любить раньше. Хотела забыть о нем. Но Гарет не был мертв, и забыть она не могла. Нравилось ей это или нет, но лорд Сандерсфорд оставался частью ее жизни.

Она очень долго сидела с письмом в руке. Потом встала, почти бегом спустилась по лестнице, открыла дверь кабинета Перри в спешке, не постучавшись, и замерла на пороге, увидев его беседующим с управляющим.

— Прости, — сказала Грейс. — Прости, пожалуйста. — Мужчины тотчас встали.

Перигрин подошел к ней и взглянул в лицо.

— Что случилось? Я тебе нужен?

— Это может подождать, — заверила Грейс. — Извини, пожалуйста.

Он удержал ее и повернулся к управляющему:

— Извините меня, мы поговорим позже.

Тот молча поклонился и вышел.

— В чем дело, дорогая? Этель сообщила дурные новости? Что-нибудь с твоим отцом?