Самая страшная книга 2016 (сборник) - Гелприн Майк - Страница 50

Итак, в мальчишеском возрасте я бросил живопись. Долгое время меня вообще ничто не занимало, я рос, учился как все, был в меру любопытен и в меру общителен. Так продолжалось, пока мне не стукнуло шестнадцать. А в шестнадцать я сделался мужчиной. Вернее, меня им сделали.

Ей было за тридцать. Соседка, портниха-надомница, отчаянная стерва и выпивоха, она приходила к нам поболтать с моей матерью и снять с нее мерки. А однажды, столкнувшись со мной на лестнице, зазвала к себе. Воспоминание о том, что произошло в провонявшей табачным дымом и дешевыми духами хрущевке, не оставляло меня долгие годы.

– Ты не по этой части, пацанчик, – сказала соседка после того, как долгих два часа пыталась нанизать себя на мой упорно теряющий возбуждение член. – Ну ничего, ничего, ты всегда можешь подрочить, так ведь?

Она заржала, и меня едва не стошнило. Я опрометью бросился вон.

Я избегал женщин долгие годы. Одна мысль о том, что могу услышать нечто подобное вновь, доводила меня до исступления. До тех пор, пока я совсем недавно, года два назад, не понял, что нужно делать. И тогда, наконец, успокоился.

Все оказалось тривиально. Надо просто-напросто доминировать. Самые гордые красотки становятся крайне деликатными и обходительными, когда, например, отрезаешь им грудь. Или выкалываешь глаза. Особенно если сначала слегка придушить…

Моя восьмая невеста необыкновенно хороша. Лучше всех предыдущих. Что ж, я заслужил такую, она должна достаться мне, и она мне достанется. Не сопливому слабаку, который в лучшем случае ею попользуется. А мне, тому, кто разделит с ней ее последние минуты. И наслаждение, которое она мне доставит, будет самым лучшим и самым важным деянием в ее жизни. Не говоря о том, что последним.

Я вышел из дома в десять вечера, из общественного автомата набрал ее номер. Проигнорировал предложение автоответчика оставить сообщение и повесил трубку. У моей невесты однокомнатная квартира в Свиблово, видимо унаследованная. Правда, жених я из разряда тех, кто на жилплощадь не претендует.

Через полчаса я повторил звонок. С тем же результатом. И еще через полчаса. Пятый звонок пришелся на полночь. На него также не ответили, и это означало, что свадьба, вполне возможно, состоится сегодня. Потому что наступил час, который издревле называют часом волка. Мой час.

Я завел машину и погнал в Свиблово. Через двадцать минут припарковался рядом с метро. Вылез наружу, сделал последний звонок. Вот она, улица Амундсена, и неопрятные, жмущиеся к земле торговые палатки вдоль нее. Райское местечко для тех, кто понимает.

Сначала Митя решил, что его проверяют. Пора бы, третий курс РАПа, не заборостроительный техникум как-никак.

Однако вскоре пришло понимание, что не проверяют, а подозревают. Сначала встрепанный толстяк орал: «Ты ее убил! Зарубил топором! Признавайся, как убивал, гнида!» Когда толстяк устал и, отдуваясь, замолк, его сменила женщина в форме майора юстиции. Орать она не стала, а догадалась спросить, какая у Мити группа инвалидности. Митя назвал группу и даже продемонстрировал на ручке от швабры, что не может толком ее удержать. А уж топор тем более не поднимет, разве что примотает рукоять скотчем к запястью.

А потом Мите показали снимки – страшные, чудовищные фотографии изуродованных, мертвых девушек, и он узнал всех.

Теперь орал уже сам Митя.

– Я убийца! – надрываясь, кричал он. – Я их всех убил, каждую! На расстоянии. Сам придумал их, сам убил! Раскроил им топором головы, понятно вам?!

Женщина-юрист достала из сейфа Митину медицинскую карту.

– У вас группа крови другая. Впрочем, пробы спермы надо взять на всякий случай. Но это после, а пока расскажите нам, зачем вы составили этот список.

– Я хотел написать об этом, – Митя сник. – Выдумывал место действия, имена героинь. Записывал детали, которые приходили в голову.

– При каких обстоятельствах вам приходили в голову эти детали?

Никакая сила на свете не заставила бы Митю признаться, при каких обстоятельствах случались его видения.

– По-разному, – буркнул он. – Сегодня на лекции, например.

Следователь переглянулась с толстяком и подалась вперед:

– С этого места подробней, пожалуйста.

Его отпустили часов в десять, было совсем темно. Немыслимо болела голова, но принять таблетки там, в допросной, Митя не решился. Он оглянулся, забросил две желтые капсулы спазмовералгина в рот, проглотил и потащился к метро.

На «Новокузнецкой» было не по-московски пустынно, лишь две девчонки пробежали мимо, смеясь. «Телки придурочные, – раздраженно подумал Митя. – Нет чтоб споткнуться». Сзади послышался вскрик. Он обернулся. Одна девчонка лежала на асфальте, другая тянула ее за рукав. Митя злорадно усмехнулся. Ему полегчало. Голова потихоньку проходила, мысли обретали равновесие.

Сегодняшний допрос кое-что изменил в его жизни, и изменил существенно. Митя узнал, что его героини жили и умирали взаправду. А значит, его жестокие сексуальные фантазии, проверенное средство от комплекса неполноценности, внезапно оказались реальностью.

Здоровым молодым идиотам никогда не понять, каково жить от приступа к приступу. Как существовать, пытаясь подольше продлить состояние условного здоровья, с ужасом и обреченностью ловить грозные признаки подступающего обострения.

Обычно обострение начиналось как следствие осознания себя, ничтожного и беззащитного, в обществе здоровых недоумков. Особенно доставали девицы с их царственным презрением. И тогда на помощь приходило воображение.

Однако даже в мыслях Митя не мог заставить действовать непослушные части тела. И тогда он выбрал себе оболочку: доцент из НИИ проблем правосудия, апатичный седоватый красавец. Тот читал на первом курсе лекции по юридической психологии и отличался от прочих полным отсутствием индивидуальности. Мите легко удавалось заполнить его пустующее тело своей непримиримой, мстительной душой.

Вечером, лежа в постели, Митя устраивал сеансы «психологической разгрузки», заставляя доцента действовать. Образы жертв возникали сами по себе вместе с именами. В жизни Митя ни разу их не видел. Хотя однажды, когда в трамвае на него наорала вагоновожатая, он послал доцента, чтобы тот разыскал и наказал ее.

Иногда видения становились особенно яркими, до деталей, до запаха, крепкого запаха крови и мужской секреции. Митя упивался такими сценами, в этот момент казалось, что он повелевает миром. Умиротворенный, он жил почти как человек. Вплоть до следующего приступа.

Мысли вернулись к допросу. Хорошо, что он ничего не сказал про Машку Алферьеву. Выкрутился: мол, блондиночка привиделась, но не очень четко, имя еще не придумал.

Митя добрался до «Третьяковской», спустился по эскалатору, с облегчением сел в полупустом вагоне на свободное место и задремал.

«Станция „Свиблово“. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны».

Митя протер глаза. Как всегда после спазмовералгина, голова будто ватой набита. Почему он пропустил свою остановку? Черт, все мысли заспал. Ну да ладно, надо выйти наружу, и там он наверняка разберется.

Я узнала этого человека. Передо мной, скособочившись и накренившись, словно небрежно врытое в землю огородное пугало, стоял придурок Квазиморда. Личной персоной.

– Ты… – выдавила я из себя. – Ты что? Что здесь делаешь? – Страх отпустил меня и обратился в отвращение и злость. – А ну пошел вон, урод!

– Д-дура, – сказал он и шагнул ко мне. – Я з-здесь для того… Для того чтобы…

– Скотина, – я кинулась к нему и наотмашь хлестнула по щеке. Раз, другой. – А ну дай пройти. Дай пройти, урод!

Он даже не стал защищаться. Лишь мучительно скривил и без того кривую рожу да скрючился пуще прежнего.

Я оттолкнула его и помчалась к дому.

«Этого только не хватало, – било мне в висок. – Ко всему не хватало мне только этого гада».

Телефон зазвонил, едва я, наскоро смыв под душем пошлость, подлость и грязь этого дня, выползла из ванной.