Самая страшная книга 2016 (сборник) - Гелприн Майк - Страница 13

Я видел, как он сидит, как старательно пережевывает отравленную пищу, и его черные, точно смола, глаза. И как он смеется, глядя сквозь меня.

Я понимаю, что описываю странные, даже жуткие вещи. На комплексе творится что-то необъяснимое, но… что мне остается? Связи с ЦУПом нет. Члены экипажа превратились в отшельников. Любое совместное дело, направленное на выживание, выливается в конфликт.

Все это ненормально. А вот вести дневник – это кажется правильным. Единственно правильным. Это успокаивает, какое бы безумие не выплеснулось на страницы.

Потому что, когда я пишу, все уже случилось. Прошлое, которое оказалось не настолько сильным, чтобы отнять у меня будущее.

Я еще здесь.

Мы здесь.

29 мая

Много размышляю.

Заметил одну странность. Злость, желание причинить боль возникает, только когда кто-то есть рядом. А когда я один, обволакивает некая отстраненность, вот как сейчас, во время написания дневника. Очень трудно вспомнить смысл слова «паника». Очень трудно поверить в то, что отражаешь на бумаге.

Это похоже на анестезию чувств…

1 июня

Станция поросла космическими грибами. Изоляцию проводов и труб покрывает густой налет плесени, стены затянуты живой пленкой. Кормовая часть модуля «Квант» окутана белым налетом. Микробы, которые не боятся ни холода, ни радиации, плодятся и размножаются. Окисляют все, что способно к окислению. Им здесь нравится.

Мне – нет. Постоянно кружится голова, тошнит, скачет температура.

(?) июнь

Володя плавает по станции со сложенными на груди руками и закрытыми глазами. В волосах запекшаяся кровь – наверное, от ударов. Иногда он говорит: «ЦУП затопит станцию». Или: «Вернулись другие». Или: «Оно посмотрело на них». Он говорит сам с собой, на мои вопросы почти не реагирует, хорошо если приподнимет веки и глянет, и то недобро.

(?) июнь

Научился «отключаться» от разговоров в голове. Представляешь тумблер – щелк! – и нет голосов. Только собственные мысли…

(?) июнь

Вчера Володя убил Алексеевича.

Мы все торчали в базовом блоке, впервые за последний месяц или два. Командир крутил педали, я читал «Мастера и Маргариту», Володя смотрел в иллюминатор, а потом выплыл и вернулся уже с молотком.

Он орудовал им долго, словно автомат, словно Луцкий с мачете в моей галлюцинации. Я даже не попробовал его остановить – просто смотрел, вздрагивая при каждом ударе, но не чувствуя ни страха, ни жалости. Молоток не отскакивал от черепа Алексеевича, я почти видел, как внутри полой ударной части движутся металлические шарики, рассеивая энергию отдачи.

А потом Володя покинул станцию. Вошел в скафандр и улетел.

Он улыбался через стекло шлема, когда пустота засасывала его.

Я запихал Алексеевича в «Квант». Едва удалось.

(?)

У меня прекрасные жена и сын… я их так люблю… мне так повезло…

Но сейчас я в аду. В аду, который не могу понять, но который очень хорошо понимает меня.

(?)

В иллюминаторе нечто черное, враждебное, бесконечное, мертвое. Космос.

Что мы знали о нем? Что хотели узнать? Мы собирали информацию по крупицам, словно снимали чешуйки отмершей кожи с тела необъятного монстра, всматривались в телескопы, посылали сигналы… но что, если тьма почувствовала нас, увидела нас, услышала нас?

Что, если на мгновение, бесконечно малое земное мгновение, угольная бездна приблизилась к станции и приникла лицом к иллюминатору? Что, если она заглянула в тех, кто был тогда на «Мире», и осталась в них едкой плесенью?

Что, если Безяев и Луцкий никуда не улетали? (Кто тогда сел в транспортник вместо них? Кто? Она? Пыльца ее взгляда?)

Что, если они улетели, но пустота запомнила их? Но как же тогда другие… все эти люди, которых я вижу на борту? Кто они? Как она увидела их? Или в одном человеке можно рассмотреть всех остальных?

Что, если теперь она смотрит на меня их глазами? Что, если я…

????

Утром я видел Настю. В бытовом отсеке. С молотком. С тем самым молотком, которым Володя убил командира. Прежде чем скрыться за углом и исчезнуть, она обернулась. Лицо моей жены – призрака, галлюцинации – покрывала пленка из волокнистых грибов…

Мне кажется, что я долго не выдержу. Что предел уже близко… за следующим люком, за круглым стеклом, что прячет Солнце, и Землю, и слепки времен года, которые меняются каждые полтора часа… Еще один шаг, одно слово, одно видение – и в голову хлынет тьма, хаос, безразличие смерти.

Или все это уже было? Уже пройдено?

Я боюсь телефонного сеанса связи с семьей, с Настей. ЦУП давно не организовывал «встреч», ЦУП молчит, но теперь это не кажется предательством… Нам всем надо немного тишины и одиночества, полного одиночества, чтобы отдохнуть, справиться… переждать.

Переждать что?..

Все.

Пускай она забудет о нас, пускай ее глаза (глаз?) закроются…

…

Слезла кожа с пяток… теперь как у младенца… правда, эта плесень, она примеривается и ко мне… салфетки справляются плохо…

Снова отказала система «Воздух».

…

нетнетнетэтогонетничегонет язадыхаюсьвоздухзадыхаюсьэтонеяпочтивсегданеянея спаситенасспаситенасспаситеменяменяменяспасите

…

Вернулся Володя. Скребется в люки, стучится в иллюминаторы.

Я не пущу его. Не хочу. Не могу.

Это не он.

Шлем его (уже не его) скафандра покрыт плесенью, но визор тщательно протерт, и я вижу черные глаза и синюю кожу за ним. Силовая и герметическая оболочка перчаток повреждена, одного пальца нет.

Володя облетает станцию снаружи, но всегда возвращается к иллюминатору бытового отсека. Иногда я прихожу туда, и мы смотрим друг на друга через сверхпрочное кварцевое стекло.

Станция движется по терминатору, от чего кажется, что вечер затянулся, и я барахтаюсь в нем, как насекомое в клею. День-ночь. Это раздражает, уж лучше бы что-то одно – свет или тень. Без разницы.

…

А что, если нет никакой бездны? Нет глубины, сотканной из пустоты и звезд, взгляд которой способен…

Что, если есть только человек?

…

Что, если в иллюминаторе только мы?

Мы и плесень.

Михаил Павлов

Работа. Возможно совмещение

Солнце искрилось в октябрьской слякоти, суетливый Челябинск шуршал автомобилями по влажным дорогам, дышал и слепо тыкался своими многоэтажками в голубое, так внезапно очистившееся небо. Николай на ходу достал мобильник, глянул время. Всего-то два часа, но день, похоже, был потерян. Все эти глупые собеседования! Мы с вами свяжемся, мы вам перезвоним, а когда через неделю звонишь сам – нет, вакансия уже закрыта, нет, ваша кандидатура нам не подходит, нет, нет, нет. Николай всего этого терпеть не мог. С его опытом, почти шесть лет в оптовых продажах, работа сама должна его искать, а не он ее! Все катилось к черту. Сначала Гульнара от него ушла, да и фиг с ней, дура, просто недальновидная дура, но скоро уже за жилье платить, а это серьезнее. Можно, конечно, вернуться в Миасс, родня только рада будет, но что станет с его гордостью? В тридцать два снова жить с мамой и бабушкой? Насупившись, глубоко сунув руки в карманы короткого черного пальто, Николай стремительно впечатывал ботинки в грязный асфальт проспекта Победы. Около «Бургер Кинга» девчонка-промоутер что-то быстро пробормотала и протянула ему листовку. Он сделал вид, что не заметил, и прошел мимо. Парень в спортивной куртке, шедший впереди, выудил белую пачку из кармана, Николай сморщился еще до того, как до него долетел запах сигаретного дыма. Попытался обогнать прохожего, перебежать дорогу, пока мигает зеленый на светофоре. Загорелся красный, они оба остановились. Николай выругался про себя и отвернулся, табачную вонь он тоже терпеть не мог. Взгляд его скользнул по противоположной стороне проспекта, затем – по обклеенному афишами столбу в двух шагах слева. Тут он и увидел то самое объявление. Вообще-то их было даже несколько, одинаковых, наклеенных поверх других, оборванных и старых. Текст, напечатанный крупным жирным шрифтом на белой бумаге, сразу бросался в глаза: