Ушедший мир - Лихэйн Деннис - Страница 8

Парень кивнул, снова затеребил поля шляпы. Поднял глаза на Джо:

– Джил Валентайн.

Джо продолжал слегка улыбаться, хотя ледяная рука сжала разом и сердце, и мошонку.

– Значит, это имя она тебе назвала?

– Джил Валентайн, – повторил парень и надел шляпу. – Удачного дня, сэр.

– И тебе, сынок.

– Надеюсь на скорую встречу, сэр.

Джо ничего не ответил, парень прикоснулся к шляпе, прощаясь с Маргарет, и ушел.

– Маргарет, – сказал Джо, – позвони Ричи. Скажи, я отменяю свой последний приказ, пусть занимается своими делами. Он сейчас на телефоне у парадного входа.

– Слушаю, мистер Коглин.

Джо улыбнулся подхалиму из военного министерства:

– Вы Дэвид?

Тот поднялся:

– Да, мистер Коглин.

– Проходите, – сказал Джо. – Насколько я понимаю, дяде Сэму нужен спирт, и побольше.

Все время, пока у него сидел посетитель из военного министерства, а потом тот другой, из «Оптовых поставок Вайли», Джо не мог отделаться от мысли о Джиле Валентайне. Джил Валентайн был у них примером для подражания. Он поднялся, как почти все остальные, в славные времена сухого закона как чертовски удачливый мастер перегонки и бутлегер. Но его главным талантом был музыкальный слух. Джил мог сидеть на эстрадном представлении в последнем ряду и безошибочно сказать, кто из двадцати певичек-танцовщиц на сцене станет настоящей звездой. Он мотался по ночным клубам и дансингам всей страны: Сент-Луис, Сент-Пол, Сисеро, Чикаго и дальше в глубинку, Хелена, Гринвуд и Мемфис, и снова в сверкающий огнями Нью-Йорк и блистательный Майами, – и он возвращался, представляя публике очередного великого артиста и его пластинки. К тому времени, когда сухой закон был отменен, Джил оказался одним из немногих, как и Джо, кто подготовился к плавному переходу в самый что ни на есть легальный бизнес.

Джил Валентайн тогда перебазировался на запад. По прибытии в Лос-Анджелес он уплатил положенную мзду Микки Коэну и Джеку Дранге, хотя больше почти не занимался ничем незаконным. Он основал студию звукозаписи «Стрела купидона» и принялся выпускать казавшуюся бесконечной вереницу шлягеров. Он продолжал выплачивать долю людям из Канзас-сити, которые помогали ему на начальном этапе, отфутболивая представителей всех других семей и контролируя клубы, где находил своих звезд. Весной тридцать девятого он организовал гастроли, в которых участвовали сразу сестры Харт с оркестром Джонни Старка, негритянские певцы Элмор Ричардс и Тутс Макгикс и два самых главных шансонье, от пения которых таяло сердце: Вик Бойер и Фрэнки Блейк. Во всех городах, где они побывали, приходилось давать по два дополнительных концерта. То был величайший гастрольный тур в истории Северной Америки, и все парни из Канзас-сити и все остальные по всей стране, кто вложил в это дело – не важно, много или мало, – все получили свою долю.

Джил Валентайн был как монетный двор США, только с вращающейся дверью вместо бронированного сейфа – он делал для своих друзей деньги со скоростью машины. Друзьям оставалось брать их и тратить. У Джила не было врагов. Он вел тихую жизнь в Холмбай-Хиллз со своей женой Мейзи, двумя дочерями и сыном, который участвовал в соревнованиях по бегу от школы Беверли-Хиллз. У Джила не было любовниц, не было вредных привычек, не было врагов.

Летом сорокового года кто-то умыкнул Джила Валентайна с парковки на западе Лос-Анджелеса. Полгода люди Коэна, люди Дранги и гангстеры со всей страны обшаривали Лос-Анджелес в поисках всеобщего золотого мальчика. Ломали руки, выбивали зубы, вышибали коленные чашечки, но никто ничего не узнал.

И однажды, когда почти все поверили пришедшему неизвестно откуда слуху, что Джила Валентайна видели попивающим пивко в Пуэрто-Нуэво, мексиканской рыбацкой деревне к югу от Тихуаны, его сын, забежав утром домой, обнаружил отца в холщовых мешках, расставленных по всему заднему двору их дома в Холмбай-Хиллз. Были отдельные мешки для руки, для кисти. В большом мешке лежала грудная клетка, в мешке поменьше – голова. Всего было тринадцать мешков.

Никто – ни боссы из Канзас-сити, ни боссы из Лос-Анджелеса, ни сотни людей, искавших Джила, ни его коллеги по законным и незаконным предприятиям – не понимал, за что его убили.

Через три года лишь немногие вспоминали его имя. Произнести его вслух означало признать, что существуют некие вещи, неподвластные самым могущественным синдикатам. Потому что смысл убийства Джила Валентайна сделался ясен лишь с течением времени, и он был прост: убить можно любого. В любой момент. По любой причине.

Представитель «Оптовых поставок Вайли» ушел, а Джо все сидел в кабинете, глядя в окно на свои многочисленные цеха и склады на территории порта. Затем поднял телефонную трубку и велел Маргарет поискать такое окно в его расписании на следующей неделе, чтобы он успел съездить в Рейфорд.

Глава третья

Отец и сын

Сын Джо Коглина, Томас, в свои почти десять лет не умел врать. Эту досадную черту характера он унаследовал явно не от отца. Джо родился в семье, где ветви многовекового фамильного древа давно согнулись под тяжестью менестрелей, трактирщиков, писателей, революционеров, магистратов и полицейских – среди которых все сплошь лжецы, – а его сын сейчас поставил их обоих в неловкое положение, когда мисс Нарциса спросила у Томаса, нравится ли ему ее прическа, а он ответил, что она похожа на парик.

Мисс Нарциса Рузен была экономкой в их доме в Айборе. Она наполняла продуктами холодильник, дважды в неделю отправляла в стирку постельное белье, готовила еду и присматривала за Томасом, когда Джо уезжал по делам, что случалось довольно часто. Ей было лет пятьдесят, и она красила волосы раз в пару месяцев. Это делают многие женщины в ее возрасте, но большинство все же делает на возраст поправку. А мисс Нарциса, которая ходила краситься в салон красоты «Континенталь», каждый раз выбирала цвет мокрого асфальта в безлунную ночь. Отчего меловая белизна ее лица еще сильнее бросалась в глаза.

– Но похоже ведь на парик, – сказал Томас, когда они ехали в церковь Святого Сердца в центре Тампы на воскресную мессу.

– Все равно не нужно было ей так говорить.

– Она сама спросила.

– Мог бы сказать ей то, что она хотела услышать.

– Но это ведь ложь.

– Ну, – протянул Джо, стараясь скрыть досаду в голосе, – это была бы легкая ложь. Большая разница.

– В чем разница?

– Легкая ложь маленькая и безобидная. Настоящая ложь большая и причиняет боль.

Томас смотрел на отца, щуря глаза.

Джо и сам не понял своего объяснения. Он попытался еще раз.

– Если ты сделаешь что-нибудь нехорошее и я, или кто-нибудь из монахинь и священников, или мисс Нарциса спросят, кто это сделал, ты должен признаться, потому что иначе ты солжешь, а это плохо.

– Это грех.

– Это грех, – согласился Джо, уже чувствуя себя так, словно его девятилетний сын водит его за нос. – Но если ты скажешь женщине, что ей идет платье, даже если на самом деле ты так не думаешь, или скажешь другу… – Джо пощелкал пальцами. – Как зовут твоего приятеля в таких больших очках?

– Мэтью?

– Точно, Мэтью Риджер. Так вот, если ты скажешь Мэтью, что он здорово играет бейсбол, ему же будет приятно, правда?

– Но я такого ему не скажу. Он подавать не умеет. И ловить. Его мячи летят у меня над головой выше футов на шесть.

– Ну а если он спросит, сможет ли он когда-нибудь научиться?

– Я отвечу, что сомневаюсь.

Джо поглядел на сына, изумляясь тому, что у них одна кровь.

– Ты весь в мать.

– Ты в последнее время постоянно это повторяешь.

– Правда? Ну, значит, так и есть.

Томас был темноволосый, как мать, но тонкие черты лица унаследовал от отца: нос и губы, четко очерченный подбородок и скулы. От матери ему достались темные глаза и, к сожалению, ее близорукость – очки он носил с шести лет. Он был довольно спокойным ребенком, но за этим спокойствием скрывались страстность и любовь к драматическим эффектам, что Джо тоже приписывал наследию матери. Кроме этого, за спокойствием скрывались хорошее чувство юмора и склонность к абсурду, которой в его возрасте отличался и сам Джо.