Темные (сборник) - Гелприн Майк - Страница 62

Следующий.

Дюнан призраком бродит по городу. Каждая церковь, каждая больница, каждый дом – все забито ранеными. Мешанина запахов, стонов, криков, боли, скрипа повозок превращает Кастильоне в чистилище. Выгребную яму человеческого безумия. Он пытается помочь всем, обращается к жителям; слова «все братья!» – звучит, как заклинание. Их, словно мантру, повторяют губы женщин, подносящих влажную корпию к губам. Нужна вода, нужны бинты, нужен табак… голова идет кругом, сильные руки хирурга слабеют после бесконечного числа операций – их поддерживают помощники.

Дюнан старается изо всех сил: добывает еду, организует перевязочные, превращает в госпиталь чуть ли не каждый дом. Он добивается от французского штаба освобождения пленных австрийских врачей, и те с головой погружаются в работу. Смысл понятий «свои», «чужие» остался на поле боя, увязнув в изрытой сражением земле.

Наступает вечер, эхо вчерашних смертельных боев по-прежнему скрипит в колесах повозок, нагруженных ранеными. Умерших сбрасывают в огромные ямы, их нарядная разноцветная форма разорвана и запачкана кровью. Тела сваливают, как тряпки, и, кажется, не все в ямах мертвы, но проверять некому – мертвецов тысячи…

Подполковник де Нешеза убит пулей в сердце.

Лейтенант алжирских стрелков Ларби бен Лагдара – труп мусульманского офицера в ярком восточном мундире лежит в куче из убитых улан, зуавов, алжирских и австрийских стрелков.

Сердце полковника де Мальвиля, раненного в схватке при Каза-Нова, останавливается.

Забрасывают землей майора де Понжибо.

Хоронят молодого графа де Сен-Пэра, произведенного в батальонные командиры всего неделю назад.

Мертв сублейтенант гвардейских стрелков Фурнье. Военная карьера, оборванная в двадцать лет хорватской саблей.

Подполковник Жюно, герцог д’Абрантеса, начальник штаба генерал де Файи… Мертвы. Убиты. Здесь. В Сольферино.

Зловоние поднимается тяжелыми невидимыми тучами. Мухи пируют на почерневших телах. Лица неопознанных мертвецов покрыты копошащимися черными вуалями. Хищные птицы клюют плоть.

Все – все прокляты смертью и войной.

Любимый сын, единственная кровинка, над каждой болячкой которого плакала нежная мать. Прекрасный офицер, оставивший семью с обещанием вернуться. Покинувший невесту молодой солдат.

Все. В пыли. В грязи. На дне огромной ямы.

Когда-то окрепшее благодаря заботе родителей тело – теперь обезображено, вздуто, истерзано картечью, огнем, изрубленное саблей. Несколько лопат земли и извести – на некогда красивое лицо. И деревянный крест. Потом. Если повезет.

Дюнан обессилен и утомлен, под вечер он уезжает в поле. Перед внутренним взором стоят тени ужаса, изуродованные лица и тела, жаждущие избавления. Смерть обрела новую форму, потеряла прежнюю удаль, решительность и бесстрашие, переполнявшие ее вчера. Смерть преобразилась, стала мучительной и бесславной. Пехоту невозможно отличить от кавалерии, улана от артиллериста – война уравняла всех. Лишь командирам достается немного больше внимания – родным сообщат об их смерти.

Остальные – обойдутся.

Сумерки пожирают остатки солнечного света, призывая безразличную ночь. Французские офицеры и солдаты ищут своих однополчан, земляков, друзей, товарищей. И если улыбается удача (страшно, но зачастую удача оборачивается зияющими ранами, предсмертной судорогой, плотно стиснутыми зубами – это удача последнего прощания с умирающим в мучениях другом), опускаются на колени, жмут руку, перевязывают раны грязными платками, стараются помочь хоть чем-то. Только не каплей воды. Желанная влага – безумная роскошь, оскал брошенного в пустыню Тантала. Юноши и мужчины плачут над ранеными, безмолвно, почти без слез.

Старик со шрамом на лице находит в канаве молодого товарища, того, с кем еще вчера сидел у костра. Правая нога юноши раздроблена, живот вспорот осколком гранаты, глубокая рана забита землей и клочками одежды – оскал, пылающий жаром заражения. Глаза открыты, и, кажется, он видит старика с белым глазом. Далекий отблеск улыбки кривит сухие губы.

– Не вышло… отец… не повезло… умереть… быстро…

– Не повезло, – качает головой одноглазый, сжимая горячую кисть. Судорога выгибает юношу, и тот кричит. – Потерпи. Уже скоро.

Старик выбирается из канавы и какое-то время смотрит в другую сторону – на распухшие языки костров. А когда крик обрывается, закрывает глаза. Ждет. Удара, впившихся в спину когтей.

Но смерть уходит… он слышит ее голодный ненасытный рык…

Старик поворачивается к черному лесу и провожает взглядом бегущего на четырех лапах демона.

Итальянские вечера скоротечны, ночь опускается, чтобы скрыть залитую кровью землю. Чтобы обезличить крики несчастных. Людей на поле становится меньше, хромая, с тяжелой душой возвращаются они в лагерь. От водоемов поднимается дымка, легкая, полупрозрачная.

Стоя на обочине, Дюнан закрывает глаза рукой, он устал, он выбит из колеи… он забыл, зачем приехал, забыл, зачем шел, зачем жил…

Дюнан отнимает руку и видит черного пса. Животное рыщет среди тел, вынюхивает, скулит. Оно приближается, поднимает морду и смотрит в упор. В черных, будто выжженных глазах горят красные искры. Пес подвывает, опускается на брюхо, подползает к протянутой руке, дает погладить, потрепать за ухом, поднимает морду и… в глубоких глазницах разгораются алые костры.

И Дюнан видит горящих в них людей.

Целая вереница фур и повозок ушла к Валеджо. Паромные переправы, ругань, спешка, опрокинутая поклажа, перевернутые фургоны, стоны изувеченных солдат… Но сколько раненых осталось лежать под холодным оком разгорающейся луны!

В домах, монастырях, церквях, на фермах и под открытым небом развернуты лазареты, в предобморочном состоянии работают без сна и отдыха французские хирурги. В пункты помощи тянутся раненые – кто своим ходом, кто на носилках. Тысячи костров пылают на холмах, солдаты сушат промокшую одежду, ищут крупицу тепла среди горящих обломках австрийских снарядных ящиков, отгоняют призраков. Те, кого не свалил сон, уходят на поиски воды для кофе и супа. Ранцы с припасами остались на поле боя, брошены по команде, и теперь фантомная тяжесть на плечах терзает надеждами на еду и питье (но больше всего гложет тоска по мелким вещицам, напоминающим о матерях, сестрах или невестах). Офицеры и солдаты падают у грязных луж, рвут пальцами корку из подсохшей крови и жадно пьют…

Французские аванпосты стреляют по своим солдатам, приняв их за австрийцев. Гусары раздают принесенную издалека воду, милосердно поят умирающих. Им самим остается совсем немного, но когда кофе сварен – стрельба и суета ночи-обманщицы переворачивает горячие кружки с драгоценным напитком. Кавалеристы падают на камни и землю – в черный сон. Голодные и смертельно уставшие.

Утро собирает урожай ночных смертей. Зелено-черные лица, наполненные землей рты, пена на посиневших губах, содранные ногти, изломанные судорогой тела. Пережившие рассвет стонут от ран и жажды. Солнце встает над трупами людей и животных – ими заполнены канавы, овраги, дороги, луга. Окрестности Сольферино превратились в зловонное кладбище. Поля вспаханы снарядами, пшеница и кукуруза уничтожена.

Дома разрушены, перекошены, искусаны пулями и осколками. Из подвалов выходят местные жители. Словно поднимаются из своих могил, склепов после бесконечной темноты и ужаса… и понимают, что настоящий ад и истинный кошмар развернулся здесь, между холмами, во дворах и домах.

Живые выбираются из-под земли, чтобы оказаться среди мертвых…

Тысячи трупов. Чудовищный черно-красный гобелен, слепок войны из крови и плоти, покрытый грязью, присыпанный пеплом, усеянный пустыми ранцами (выпотрошенными алжирскими стрелками и ломбардскими крестьянами), ружьями, кепи, касками, металлическими мисками, поясными ремнями, клочьями одежды и обломками оружия. Деревенское кладбище похоже на свалку обмундирования.

Ломбардские крестьяне сдирают обувь с распухших ног – не только с трупов, но и с раненых. Алчность и бесчеловечность соседствуют с благородством и состраданием.