Пелагия и красный петух - Акунин Борис - Страница 39

– Стало быть, он не случайно на базаре именно к Пафнутьеву подошел!

Матвей Бенционович кивнул:

– Собрал сведения, подготовился. И уж, смею вас уверить, не из-за корочки хлеба. О чем они говорили, Пафнутьев мне пересказать не смог. Кряхтел, щелкал пальцами, а ничего содержательного из Мануйлиных речей не привел. За исключением одного. – Прокурор сделал выразительную паузу. – «Божий человек» уговаривал купца отдать всё свое богатство нуждающимся, ибо только тогда возможно обрести истинную свободу и найти тропку к Богу. У богатого, внушал Мануйла, совесть шерстью поросла, иначе не смог бы он сдобными булками питаться, когда другим и черного сухаря не хватает. Станешь нищим, совесть твоя и обнажится, врата небесные-то и откроются. А стоят эти врата сдобы иль нет – это уж ты сам смотри.

– И что же, распропагандировал толстосума? – улыбнулся архиерей.

Бердичевский поднял палец: а вы слушайте дальше – узнаете.

– Частично. «Напугался я – жуть, – рассказывал мне Пафнутьев. – Бес в меня вцепился, не попустил всё богатство отдать». У него в божнице, за иконой, лежал сверток с «нечистыми» деньгами. Насколько я понял, боровские купцы имеют такой обычай: если получили неправедный куш – сбыли гнилой товар или обсчитали кого, нечестную выручку на время за икону кладут, чтоб «очистилась». Вот Пафнутьев и отдал борцу с богатством эти самые деньги – все, сколько их там было. Мануйла сначала ломался, брать не хотел – мол, ни к чему ему. Но потом, разумеется, преотлично взял. Говорит, пригодятся голым и голодным в Палестине. Там земля бедная, не то что Россия.

Матвей Бенционович не выдержал, рассмеялся – похоже, ловкий пройдоха вызывал у него восхищение.

– И что теперь? – заинтересовался Митрофаний. – Жалеет Пафнутьев о деньгах? Понимает, что его одурачили?

– Представьте себе, нет. Под конец разговора раскис, голову повесил. «Эх, говорит, стыдно-то как. Это ведь я не от Мануйлы, от Господа тряпицей с кредитками откупился. Надо было как есть всё отдать, вот душу бы и спас». Ну да Бог с ним, с Пафнутьевым и с его переживаниями. Главное-то не это.

– А что?

– Угадайте, что за сумму пожаловал купец.

– Откуда ж мне знать. Верно, немалую.

– Полторы тысячи рублей. Вот сколько в тряпице было.

Митрофаний разочаровался:

– Всего-то…

– В том всё и дело! – вскричал Матвей Бенционович. – Что за интерес для «варшавских» охотиться за такой мелочью, да еще идти на убийство? К тому же неизвестно, всю ли сумму Мануйла отдал «меньшому брату». Поди, львиную долю себе оставил. Я ведь с чего начал: Пелагия была права. Не в шкатулке тут дело, а в самом Мануйле. Так что версия с грабежом отпадает. Те, кого мы ищем, никакие не бандиты.

А кто же они?

– А кто же они? – Митрофаний сдвинул брови. – Кому Пелагия ненавистна до такой меры, что нужно ее то заживо муровать, то ядом травить?

– Про отравителя мы совсем ничего не знаем. Зато про первого злоумышленника нам известно довольно многое. От него-то мы и станем танцевать, – заявил прокурор с уверенностью, свидетельствовавшей, что план последующих действий им уже составлен. – Как по-вашему, что в истории Рацевича самое примечательное?

– То, что он из жандармов. И что его выгнали со службы.

– А по-моему, иное. То, что он выплатил долги. Собственных средств на это у Рацевича не имелось, иначе он не довел бы дело до тюрьмы и изгнания из корпуса. Ergo деньги на выкуп из ямы ему дал кто-то другой.

– Кто?! – вскричал преосвященный.

– Тут две версии, в некотором роде зеркально противоположные. Первая лично для меня весьма неприятна. – Бердичевский страдальчески поморщился. – Возможно, долг был не выплачен, а прощен – самими кредиторами. А кредиторами штабс-ротмистра, как известно, были ростовщики-евреи.

– Чтоб ростовщики прощали долг? Это что-то неслыханное. С какой стати?

– В том-то и вопрос. Что сделал или должен был сделать Рацевич в обмен на свободу? Зачем евреям понадобился специалист по сыску и насилию? Ответ, увы, очевиден. Евреи ненавидят пророка Мануйлу, считают, что он оскорбляет и позорит их веру. Видели бы вы, с каким ожесточением злосчастных «найденышей» гонят от синагоги.

Чувствовалось, что Матвею Бенционовичу тяжело говорить такое про соплеменников, однако интересы следствия вынуждают его к беспристрастности.

– Ах, владыко, наше еврейство, еще недавно тишайшая из общин, в последнее время словно взбесилось. В его толще пробудились самые разные силы и течения, и все как на подбор ярые, фанатичные. Масса еврейского народа заколыхалась, задвигалась, готовая ринуться то в Палестину, то в Аргентину, то, прости Господи, в Уганду (как вы знаете, англичане предложили именно там основать новый Израиль). А более всего возбудились иудеи Российской империи, потому что угнетены и бесправны. Наиболее молодая и образованная часть, искренне пытавшаяся обрести в России настоящую родину, столкнулась с неприязнью и недоверием властей. Ведь еврею у нас стать русским трудно и почти невозможно – постоянно найдутся охотники помянуть про «вора прощеного». Или слышали шутку: когда крестишь жида, окуни его башкой в воду, да подержи минут пять? Многие из неудавшихся ассимилянтов разочаровались в России и хотят построить свое собственное государство в Святой Земле, подобие земного рая. А строительство рая на земле – дело жестокое, без крови не обходится. Да я бы и сам, если б мне не повезло встретить вас, вероятнее всего оказался бы в лагере так называвмых сионистов. По крайней мере, это люди с чувством собственного достоинства и волей, совсем непохожие на лапсердачников. Однако и лапсер-дачники стали не те, что прежде. У них появилось ощущение, что проклятье, два тысячелетия висевшее над еврейством, заканчивается, что близится восстановление Иерусалимского Храма. Тем острее грызня между группами и группками – литовскими евреями и малороссийскими, традиционалистами и реформаторами. Всякая юдофобская сволочь зашевелилась неспроста, распространяя слухи о ритуальных убийствах, тайных синедрионах и крови христианских младенцев. Ритуальных убийств, конечно, никаких нет и быть не может, на что евреям гои и их некошерная кровь? Другое дело – свои. Тут, глядишь, вот-вот до кровопролития дойдет. Особенно из-за палестинских дел. В Святой Земле появилось что делить. Никогда еще пожертвования не лились туда таким потоком. Вы уж простите меня, владыко, за эту лекцию, я к ней прибег для полноты картины. А еще более того – чтобы обосновать свое решение.

– Поедешь в Житомир? – проницательно взглянул на него архиерей.

– Да. Хочу посмотреть на штабс-ротмистровых кредиторов.

Митрофаний подумал немного, одобрительно кивнул.

– Что ж, дело. Однако ты говорил, версий две?

Статский советник оживился. Очевидно, вторая версия нравилась ему куда больше, чем первая.

– Известно, что черта оседлости, в которой находится Волынская губерния, – арена деятельности разного рода антисемитских организаций, в том числе и самой крайней из них, так называемых «Христовых опричников». Этим жидоненавистникам мало погромов, они не останавливаются и перед политическими убийствами. Пророка Мануйлу «опричники» должны ненавидеть еще больше, чем коренных евреев, ведь он, по-ихнему, предатель веры и нации, ибо уводит русских людей из православия в жидовство. Вот я и предположил: не выкупили ли Рацевича «опричники»? Что, если они решили воспользоваться человеком, которого погубили евреи?

– Что ж, это очень возможно, – признал Митрофаний.

– Опять-таки получается, что мне нужно в Житомир. Что по первой версии, что по второй, концы следует искать там.

– Так ведь опасно, – затревожился епископ. – Если ты рассуждаешь верно, то они люди отчаянные – что первые, что вторые. Узнают, зачем пожаловал, и убьют тебя.

– Откуда ж им узнать? – хитро улыбнулся Матвей Бенционович. – Меня там не ждут и знать не знают. Да и не обо мне нужно думать, владыко, а о ней.