Стратегия. Спасатель - Денисов Вадим Владимирович - Страница 54

Потом мы начали разбираться с «пулей». То, что становится понятным простому мотострелку после первых же ночных стрельб на полигоне и первого же полевого выхода с учениями, парням, прошедшим у своего главаря SAS-обучение, почему-то было неведомо. Я зарядил карабин трассерами.

— Смотрите, до одинокого дерева восемьсот двадцать метров.

Ба-бах! Ба-бах!

— Видите, сколько времени летит пуля? Далеко не мгновенно, вполне можно успеть. Просто упади после вспышки, сразу же. Только не бегать в стороны! Вероятность бокового сноса пули всегда куда выше ошибки по высоте точки прицеливания. Пыхнуло — падай.

Сначала не поверили.

Я опять принялся за рассказы.

У тунгусов, по мере освоения основных стрелковых упражнений и в сочетании с постоянной охотничьей практикой, мальчиков начинали учить особым умениям. Стрелок-тренер располагался в сотне метров от ученика и выпускал тупую деревянную стрелу. Поначалу ученику нужно было просто уклоняться, потом — отбивать снаряд в сторону, а после — ловить стрелу в полете. Постепенно дистанция выстрела сокращалась, а самые умелые и ловкие достигали таких высот, что в них было невозможно попасть с двадцати метров. Практиковалось и дуэльное упражнение типа стрельбы через костер, когда соперники сидели по разные стороны жаркого костра, пламя и горячий воздух искажали силуэт противника. Тренировка велась тупыми стрелами, через костер же, а сидячее положение обучаемых исключало возможность их эффективного маневрирования — стрелы противника нужно было отбивать или ловить.

— Зачем вы заранее забиваете в голову вредную мысль, что сами не сможете научиться подобному? Просто поймите, что у баллистики на все есть свое время, и никакого мгновенного волшебства…

Ладно, еще полчаса, и можно будет выдвигаться к настоящему объекту. Ребята умелые, физика у парней зверская, работать могут часами.

Не скрою, я и подглядывал, выбирал годное и ценное. С удовольствием наблюдал за работой кисти, когда Биш рубил своим кукри ствол деревца, — позавидовал, когда увидел, как братья с разбега запрыгивают на большой вяз. Многое они умеют, но…

Есть и еще одна большая проблема, с которой, как уже стало ясно, мне нипочем не справиться. Гуркхам непременно нужно столкнуться с филиппинцами в рукопашной, хоть на каком этапе, хоть самую малость — бзик у них такой и старые счеты, сравнение клинков, у кого длинней.

Напрасно я убеждал вставших на преступный путь огольцов, что все решала и решает по сей день «длинная рука», рассказывал им про копья и луки, современные «томагавки» и удары авиации. Описывал групповой лучный бой северных и таежных народов, где никто не собирался в лобовую кидаться друг на друга и устраивать свалку. Малочисленные народы Севера отлично понимали, что все решает оружие дальнего боя — луки и копья. Мечи, секиры, боевые топоры и ножи вообще никогда и ни у кого не были оружием определяющим, тем более на Севере. Сказывался и дефицит железа. Большинство имеющихся мечей у простых воинов были изготовлены из бедренных костей лося.

Правда, практиковалось метание боевого топора, что нашло отражение в современных «северных спортивных дисциплинах» — на празднике День оленевода, например, можно понаблюдать. Вполне естественно, что в реальном бою никто не собирался швырять в противника настоящие сверхдефицитные железные топоры — бойцы использовали особым образом обточенные куски дерева, отчасти напоминающие бумеранг, аналоги мы видим у североамериканских индейцев в прототипах томагавков.

Ближний же бой — всегда редчайшее исключение.

Бесполезно, им нужны свежие уши, отрезанные у еще живого противника.

Спор у них старый: что в резне круче — кукри или баронг, наш противник, лихие мусульманские ребятки с Северного Борнео, такие ножики-мачете очень любят. Баронг — штука интересная, пробовал я как-то таким поработать. В общем-то это разновидность мачете с тяжелым и широким листовидным клинком в одно лезвие, хотя тут бывают исключения, обычно чуть больше сорока сантиметров в длину. Гарда у баронга отсутствует напрочь, а вот навершие у ножика характерное — выраженный «клюв», отличный фиксатор кисти при рубящих ударах.

В общем, ожидаются обоюдные молодецкие понты. А мне надо думать, как их уберечь.

Интересно, а что я бы предпочел в таком раскладе, спроси меня тот же Джай?

Пальму я предпочел бы, короткий вариант.

Оружие китайского генезиса, короткое ножевидное копье с длинным и широким лезвием занимает почетное место в комплексе вооружения всех северных народов. В Сибирь его привнесли тунгусы, у которых оно называлось onneptun.

Дикая вещь. Некоторые современники первых русских поселенцев называли пальму «большим охотничьим ножом» и отмечали, что рукоять имеет длину до полутора аршин и ширину в «хороших два пальца». Это универсальный инструмент — если бы нам пришлось продираться пехом, а не на катере, пароходе и джипе, непременно заказал бы себе в дорогу такой девайс. Древко при ходьбе служит опорой. Пальма обычно и применялась-то в дороге как своеобразное мачете — тунгусы всегда были самыми непоседливыми и любопытными из всех племен, всегда в пути. Ну и как средство обороны от хищника годится, секущий удар страшен, да… если пуль оказалось недостаточно. Наиболее умелые и опытные аборигены не боятся с пальмой выходить против самого свирепого медведя, хотя остальные — поспокойней и порассудительней — предпочитали рогатину с перекладиной. Честно говоря, исход такого поединка бывает разным: иногда смельчаку его отвага стоит жизни. При переселениях семьи и кочевьях всего рода работа пальмы заключалась в расчистке пути для передового верхового оленя. Глава семьи, следуя впереди, держал пальму одной рукой, зажимая древко под мышкой, и рубил ветки прямо перед головой оленя. Пальма — оружие секущего и колющего типа и изначально задумывалось как оружие войны. Очевидно, что постоянная практика работы с ним помогала северным охотникам и в боевых условиях.

Короткий вариант, с древком всего в пятьдесят сантиметров длины, удобен для всего, кроме «поколки», охоты на воде.

С такой штукой можно и подраться. А вот нож…

Меня тунгусы так учили: носимый поясной нож никогда не занимал весомого положения в боевом комплексе северян, это просто рабочий инструмент. В бою, конечно, и про него не забывали, одна из описанных современниками забав лесных тунгусов состояла в поединках на специально делаемых для этой цели деревянных охотничьих ножах.

Но фанатизма не было. Не было и никакого «фехтования» с кинематографическими ухищрениями, атака с ножом происходила проще и грубее — как и должно быть. Стремительный подход и один выверенный удар. И здесь интересна легенда начала прошлого века о введении в оборот слова «нганасан», согласно которой один из казачьих предводителей бесцеремонно спросил у представителя народа, мол, «кто такие?». Тот ответил что-то резкое на родном языке. Тогда урядник подвытащил саблю, чтобы плашмя, как он привык, перетянуть инородца меж плеч, для острастки. Но таймырский охотник, прекрасно поняв жест, тут же выхватил поясной нож и с криком «нганасан!», что можно перевести как «я — мужчина!», воткнул его в грудь казака. Так якобы боевой клич гордого воина, которого не так-то просто запугать, и прижился как название. Легенда мало соотносится с современными научными представлениями, однако отлично показывает тактику применения оружия последнего шанса.

На хрен бы мне уповать на последние шансы?

Лучше уж я с маузерами — два верных дружка не подведут.

В специально подобранном лесочке я учил их всякому-разному с самого раннего утра. Может, у «диверсионных военных» это как-то называется, типа «диверсионное слаживание», не знаю, не из их числа. Не знаю даже, есть ли у них вообще такая дисциплина.

Я не военный — обыкновенный лесной убийца.

Потомок Чингачгука.

Хотя для кого-то, может, Федя — простой русский «лаоваи»…

Место тут хреновое.

Во всяком случае, для скрадывания.