Год Крысы. Видунья - Громыко Ольга Николаевна - Страница 9

– На кого отвлекся-то? – похабно зароготали парни.

– Дураки, – обиделся Цыка, – меня хозяин к Бывшему посылал, стегно вяленое отнести и три каравая с тмином. Он же хоть дурной-дурной, а платит получше здорового! Вошел я в избу, окликнул, гляжу – лежит на кровати, с головой в меховое одеяло укутался, дрожит мелко. Думаю – чего это он в такую жарень? Может, приболел, лихорадка его колотит? Подошел поближе – а оно как брызнет в стороны, как побежит по полу, по стенам! Не одеяло – крысы, сотни крыс! И матерые, и мелкота навроде мышей, а все туда же: обглодали дочиста, даже кровь с простыней выгрызли, только розовый костяк на кровати и остался. Бррр, теперь год сниться будет, как крысы из глазниц и реберной клети выбегают, меж костей протискиваются… Да мимо меня, да по мне, да во двор… я туда же – и блевать за угол! Весь обед там оставил, и до сих пор от еды воротит…

Забулькало – с питьем рассказчик сохранил более нежные отношения.

– Видать, помер старик, а они на запах стянулись, – рыгнув, заключил он.

– Ужас-то какой… – с содроганием протянула доярка, нарушив потрясенное молчание слушателей. – Я б там на месте сомлела!

– А я б, наоборот, не растерялся и хорошенько обшарил развалюху, – за глаза расхрабрился ее дружок. – Если Бывший до последнего не скупился, значит, еще полна была кубышечка.

– Не дотумкал, – с сожалением признал Цыка. – А сейчас поздно уже, я хозяину все рассказал. Небось сам завтра полезет, только голову с кузнецом для храбрости кликнет…

– А сейчас сбегать?

– Да ну тебя! – разозлился парень – и на себя, что дал маху, и на друга, что растравливает душу. – Сам беги.

«Храбрый» батрак еще немного поворчал, поязвил, но тоже никуда не пошел. Найдешь еще те деньги или нет – неизвестно, а вот прокляты они наверняка.

Рыска сжалась в комочек и натянула покрывало до макушки.

Только она знала, что крысы не стали ждать запаха.

Глава 3

Дождь хлынул перед самым рассветом, и под него Рыска наконец заснула – хотя громыхало и лупило по черепице так, что перебудило даже батраков внизу.

Зато и шелеста фасоли больше не слышно было.

Лило долго, щедро, доверху заполнив колоду для скота и все промоины на дороге. Обмелевшая река впервые за месяц дотянулась до камышей и накрыла отмель напротив вески. Жабы, невесть где прятавшиеся всю засуху, теперь важно шлепали по траве и ошметками грязи качались в лужах, побулькивая от удовольствия. Отмытые от пыли листья блестели, будто глазурованные, а между ними бусинками сверкали зеленые плоды: яблочки, сливки, грушки. До чего ж вовремя дождь пошел, еще день-два – и осыпались бы от зноя!

Расторговавшись, туча встряхнула потрепанным подолом, напоследок осыпав Приболотье мелким, мгновенно растаявшим градом, и уплыла в сторону города. Судя по выцветшим, поднявшимся ввысь облачным клубам, на его долю осталась одна морось.

Ради такого праздника детей разбудили не со вторыми петухами, а с третьими.[5]

– Вставайте, лодыри! – Фесся постучала в потолок черенком метлы, как раз под тем местом, где спал Жар. Мальчишка так и сел на тюфяке, проснувшись уже потом. – Я что, сама посуду мыть буду?

– Небось не растаешь, – пробурчал Жар, но покрывало отбросил. – Эй, малая, гляди, куда прешь! Я ж тебе вчера сказал – до прялки!

Рыска перевела заспанные глаза на потолок и ойкнула. Там, едва различимое в утреннем полумраке, висело серое яблоко осиного гнезда. У обращенного вниз выхода сидела, подозрительно сжимая и разжимая брюшко, полосатая стражница. Еще несколько ползали взад-вперед по стенкам, ожидая, когда станет посветлее и можно будет лететь на промысел.

– Ты, главное, башкой его не задень и руками рядом не маши, – предупредил мальчишка. – Тогда не тронут.

– А сковырнуть его никак нельзя? – жалобно спросила девочка. Ночью крысы, днем осы, вот попала!

– Попробуй, – вкрадчиво посоветовал Жар и быстро-быстро пополз к выходу. – Только подожди, пока я с чердака слезу!

Рыска смолчала – слишком хорошо помнила, как их соседка, баба Нюща, попыталась расправиться с осиным гнездом в стогу, вывернув его оттуда вилами. Гнездо оказалось здоровущим, с тележное колесо, и взвившиеся на его защиту осы гнали бабку, позабывшую про возраст и болячки, аж до самого ровка. Брошенные под стогом вилы удалось забрать только на третий день, когда осы смирились с потерей и разлетелись лепить новые домики.

Девочке хватило бы просто пригнуться, но она тоже предпочла ползти – чем дальше от ос, тем лучше. Заодно подробно разглядела, чем завален чердак: рассохшаяся лохань, проржавевший насквозь чугунок, старая одежда, обрезки досок, перевернутая, чтобы кошки в ней не гадили, колыбелька. У дальней стены, за фасолью, стопкой лежали вязанки свекольных перецветней,[6] такие древние, что почти все семена с них осыпались и смешались с мышиным пометом. Выбрось три четверти здешнего «добра» – никто никогда не хватится.

Едва нашарив ногой вторую ступеньку, Рыска широко зевнула, споткнулась и чуть не скатилась с лестницы кубарем.

– Вот неумеха! – замахнулся кулаком Жар. – Чуть на голову мне не свалилась!

Девочка показала ему язык и скорей шмыгнула в кухню, надеясь, что при взрослых мальчишка не посмеет ее колотить.

Батраки уже успели позавтракать и уйти, оставив на столе гору мисок, ложек и закопченный горшок.

– Молока вон с хлебом возьмите. – Фесся ожесточенно вымешивала тесто для сырников, в печи гудело недавно разожженное пламя: когда хозяйские дети продерут глаза, угли как раз созреют и в них можно будет поставить сковороду на длинной ручке. – И живо за работу, мне свободный стол нужен!

Рыска, давясь, скорее сгрызла свой кусок и недоуменно уставилась на Жара: тот едва двигал челюстями, лениво прихлебывая из кружки.

– Ну куда ты спешишь? – сердито прошипел он, когда служанка зачем-то выскочила в сени. – Не убежит твоя посуда!

– Так сказали же…

– Если делать все, что скажут, с утра до вечера спины не разогнешь!

– Ох, Жар, ремень по тебе плачет, – посетовала из-за двери Фесся. – Дождешься – попрошу Цыку его утешить! Рыска у нас малышка послушная, старательная, а ты ее чему учишь, а?

Девочка зарделась: она уж и забыла, когда ее в последний раз хвалили, а тем более называли малышкой. На Фессю она теперь глядела со щенячьим обожанием.

– Чему-чему… Уму! – еще тише пробубнил мальчик, но под грозным взглядом вернувшейся служанки затолкал в рот остаток хлеба и начал складывать миски стопкой.

В четыре руки мытье посуды пошло быстро и весело. Жар не умел ни долго злиться, ни молчать, ни, увы, работать. Поэтому всячески изгалялся, чтобы хоть как-то разнообразить эту скукоту: не отчищал горшок сплошняком, а ногтем выцарапывал на пригоревшей каше затейливые узоры, осторожно клал вымытую тарелку на воду в ведре для ополаскивания, сверху блюдце, на него ставил кружку и так далее, пока вся «баржа» с бульканьем не тонула, заливая пол водой. Фесся переступала через лужу и ругалась, но Рыска уже поняла, что злится она не всерьез, просто для порядку. Тем более что стопка вымытой посуды уверенно росла.

А вот когда за дверью в хозяйскую половину послышались голоса, Жар сам бросил дурачиться.

– Муха с Коровой спорят, – прислушавшись, злорадно сообщил он.

– Что?!

– Ну, женка с женой, – пояснил мальчишка. – Сейчас еще орать начнут, покуда Сурка нет.

– А где он?

– Поля с батраками пошел глядеть, хоршо ли полило. Я еще с чердака видел, как они по междурядью пробирались.

Ссорились хозяйки по сущей ерунде, из-за полотенца: то ли жена нарочно его выпачкала, то ли женка забыла положить на лавку чистое. Им вторили тонкие голоса детей, на которых попеременно цыкали обе спорщицы.