Год Крысы. Видунья - Громыко Ольга Николаевна - Страница 17

– Куда-а-а? – одновременно распахнули рты дети.

– Пристань, казарма ихняя, путницкая. В каждом большом городе есть. Там и молодых натаскивают, и бывалые, если мимо идут, переночевать-поесть могут, чтоб по кормильням не вшиветь.

– Что, дед, опять байки травишь? – бросил проходящий мимо Цыка. – Скажи лучше, куда горшок из сеней делся – ты ж вечно тут на порожке сидишь, бороду проветриваешь!

– Какой горшок? – изумился дедок.

Дети переглянулись и начали потихоньку пятиться от крыльца.

– Да женка уже всех этим горшком достала, взялась после ужина какой-то хитрый сыр делать, мельничиха способ подсказала. А горшка-то и нет! Что побили – никто не признается. Кому он понадобился – непонятно: здоровенный, старый.

– Тетя, я его нашел! – Торжествующий голос Пасилки одновременно пробился из-под крыши и донесся из сеней. – Так и знал, что его крысята к себе утащили! Сейчас прине… ай! Ай-яй-яй-яй-яй!!! Ма-а-а-ама!!!!

А вот теперь уж Жар с Рыской развернулись и задали стрекача.

Глава 6

Смешки смешками, а слух, что на хуторе появилась видунья, быстро расползся по округе.

– Ну, чего вам всем надыть? – для порядка ворчал дедок, отпирая ворота (Цыка чаще гнал незваных гостей, грозя спустить псов). – Сходили б к настоящему путнику либо к гадалке в стойбище, чего к девчонке-то прицепились? А ежели она ошибется? Неученая же! Будете потом плеваться да проклинать ни за что.

– Ни-ни, что ты, родненький! – смущенно шелестела в ответ очередная бабенка. – Мне путник и не нужен, я только того, совета спрошу… а дальше уж своим умом.

Звали Рыску. Девочка жутко смущалась, краснела и комкала край передника, упрямо глядя в землю, пока гостья излагала дело. Истории были разные: и смешные, и страшные, и глупые. Кто-то обходился несколькими фразами и задавал четкий вопрос, другие долго ходили вокруг да около, мялись, сами себе перечили – тут речь чаще всего шла о делах сердечных, и, похоже, женщинам больше хотелось выговориться, чем получить ответ. В конце гостья сбивчиво благодарила, совала «видунье» узелок с каким-нибудь лакомством, яблоко или мелкую денежку, неловко гладила девочку по голове и исчезала, пока хозяева не заметили.

Рыска сердито встряхивала косичками – ладони почти у всех гостей были потными и трясущимися – и с облегчением возвращалась к работе, чувствуя себя обманщицей. Ну откуда ей, в самом деле, знать, выходить ли вдове замуж за работящего пьяницу из соседней вески? Где лучше сохранятся этой зимой тыквы – на чердаке или на сеновале? Изменяет ли муж толстой некрасивой тетке, или это просто ее страхи? Девочка честно пыталась прислушаться к внутреннему голосу, но ничегошеньки не слышала. Приходилось отдуваться самой, отвечая что первым в голову придет.

Поток просителей, как ни странно, ширился. Сам Сурок несколько раз вызывал Рыску к себе и указывал на стол, где было разложено несколько свернутых квадратиками записок. Девочка обреченно тыкала пальцем в любую, после чего хозяин либо довольно ухмылялся, либо мрачнел и отсылал племянницу вон. Угадывала или нет, никогда не говорил.

– Дают – бери, глупышка! – убеждал Жар, щелкая дареные орехи или хрустя яблоком. – С дурака грех не взять, если сам дает!

Но Рыске «нечестные» гостинцы в горло не лезли. Монетки она прятала под тюфяком и ни разу даже не проверила, на месте ли они.

Куда больше девочку радовал другой внезапно открывшийся талант. Теперь ее не только не отсылали спать по окончании ужина, а, напротив, приваживали и улещивали. Девочка оказалась изумительной рассказчицей. У нее даже голос менялся, становясь бархатистым, прочувственным, с головой окунающим в байку. Особенно Рыске удавались сказки – не детские, про зайчиков да лисичек, а длинные, страшные, но непременно с хорошим концом. Воображение у нее было такое, что из оброненной батраком фразы вроде «ох и славна трава по ту сторону оврага, вот кабы коровы летать умели» девочка могла с лету сочинить историю, где и коровы летали, и кошки доились, и прекрасный воин, потрясая волшебной кочергой, мчался по облакам на верном скакуне навстречу треххвостой жабоптице.

Вначале Рыскиными слушателями были Жар, Фесся да дедок, потом к ним постепенно присоединились доярки, а за ними и батраки. Даже скептичный, вечно хмурый Цыка один раз остановился в дверях, послушал, хмыкнул: «Вот уж врушка искусная!», но задержался у косяка, пока сказка не окончилась. А как все хохотали, когда дверь ударила по лбу подслушивающему Пасилке! Тот, правда, вопил, что случайно проходил мимо и вообще «все папе расскажет», однако позориться перед Сурком не стал.

Вечера тем временем становились все длиннее, темнее и холоднее. В преддверии урожая Сурок взял двух новых работников, благо по дороге мимо хутора нескончаемой чередой тянулись разоренные засухой пахари. Все они надеялись найти работу в городе, однако с готовностью брались за что угодно, нанимаясь за бесценок, а то и вовсе за еду. Попадались и лихие люди, но от крупных шаек Богиня пока миловала, а с тремя-четырьмя удавалось справиться своими силами. Про банду из Ледышкина яра больше не слышали – то ли откочевала куда, то ли развалилась, а может, попыталась заглотнуть кусок не по горлу и пала под клинками путников.

После одной из шумных осенних свадеб голова Приболотья завернул к Сурку на кружку пивка – судя по тому, что прижимистый хуторянин сам его пригласил, кружка была далеко не первой.

– Таки влепит нам тсарь год Крысы, – уныло сообщил голова, глядя, как Фесся управляется с большим запотевшим кувшином.

– После Пустополья же объявляют, – лениво возразил Сурок.

– Да и так все ясно. – Мужик осторожно пригубил. Пиво у богатого соседа было не чета свадебному: крепкое, душистое, даже пена вкусная. – Ты сколько снопов с рядка снял? Три? Брешешь, на общинном и то по два с половиной было! А в Калинах и четверти не вышло. Это на нижней пашне, где даже гнилое зерно всходило! А на верхнюю жнецов вовсе не засылали – незачем.

– Ну мало ли… Ринтар-то большой, на севере, может, и уродило, – без особой уверенности предположил хуторянин.

– Зато на юге подчистую выгорело. Не-е-ет, кум, не отвертимся. – Голова подпер щеку ладонью и пьяненько шмыгнул носом. – С урожайных земель – двойной налог, с пустых – половинный. И весь наш доход – в тсарскую казну…

– А ты будто так про два с половиной наместнику и отписал? – хмыкнул Сурок.

– Тьфу на тебя! Ну поставил чуть побольше, чем у соседей… Если донесут, отбрешусь: мол, удалась полоска с краю, а прохожие и обзавидовались.

– Так чего тогда ноешь? – Хуторянин зажевал пиво свежей колбаской, голова тоже потянулся к блюду. Шутка ли – первый год Крысы за десять лет! Последний случился, когда проклятые савряне пожгли вески и потравили поля к востоку от столицы и зимой от голода перемерло больше народу, чем в битвах.

– Ну мало ли… Боязно. Как пить дать, – голова отхлебнул, – болезни по весне начнутся. А мы у самых болот, тут вся дрянь по реке приходит да оседает.

– Боязно, боязно… Вот когда начнется, тогда и будешь плакаться.

– А в прошлый раз, помнишь? К берегам подходить боялись, трупы в камышах качало!

– Сравнил послевоенщину с простой засухой!

Но подвыпившему голове так хотелось одержать верх в споре, что он бездумно ляпнул:

– А с чего ты взял, что в этот раз без войны обойдется?

Сурок аж поперхнулся.

– Ты что, друг, ошалел? – выдохнул он, едва откашлявшись. – С кем нам воевать-то?

Рыска с Жаром, затаив дыхание, подслушивали у приоткрытой двери; Фесся уже один раз об них споткнулась и шепотом обругала.

– Да все с ней, с Саврией! У них-то нынче тоже неурожай. Народ голодный, злой, а мирный договор как раз этой зимой истекает.

– Продлят! Что они, дураки – в год Крысы воевать? А обозы как снаряжать? Корой да шишками? – все больше распалялся и багровел хуторчанин. – И на кой мы им сдались, такие же нищие? Победят – еще и нас кормить придется!