Пепел на ветру - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 34

«Это его стихи? – подумал Аркадий. – А о чем, собственно, они?»

Ничего не мог сообразить. Троицкий читал, точнее, пел. Аркадий почувствовал, что его тоже, как и петербургского поэта, тошнит. Хотелось еще пить и есть. Вина было в достатке, но остатки калачика куда-то задевались. Наверное, их скушала Гретхен. Закружилась голова. Огляделся – на стенах висели странные, не лишенные привлекательности гравюры, изображавшие сложные объемные геометрические фигуры, вложенные одна в другую. В углу стояла деревянная модель неизвестно чего, изящно сложенная из реечек. Но сесть или уж тем более прилечь было не на что – все стулья, кресла и обитый синим штофом диван были заняты.

«Не лечь ли во гроб?» – подумал Аркадий.

Заметив, что он оглядывается по сторонам, откуда-то вынырнул давешний человечек с бачками и пояснил:

– Космографическая тайна Иоганна Кеплера, платоновы тела и модель, с которой великий Леонардо рисовал иллюстрации для книги его друга Луки Пачоли о божественных пропорциях.

– И именно Кеплер в тысяча шестьсот девятнадцатом году – а вовсе не социал-демократы в тысяча девятьсот пятом! – сказал, ссылаясь на пифагорейцев: «Земля (Terra) поет mi, fa, mi, откуда можно догадаться, что в нашей юдоли царят Miseria (бедность) и Fame (голод)», – меланхолично добавил проходящий мимо Апрель (пьяненький Май прятал голову где-то у него под мышкой). – Ничто не ново, господа…

Аркадий заметил у стены что-то напоминающее не то небольшой ящик, не то чемодан, и со вздохом облегчения присел на него. Уперся локтями в колени и обхватил голову руками. С некоторым удивлением увидел совсем рядом со своим лицом ту самую туфельку, из которой пил кавказец. Туфелька вместе с ножкой покачивалась, а девушка сидела на высоком стуле и говорила невидимому для Аркадия собеседнику:

– Если тон Земли принять за основной, то сфера Луны в созвучии с ним дает кварту, сфера Солнца – квинту, а сфера звезд и планет – октаву. Так звучит музыка сфер, слабым отражением которой служит музыка земная. Она все время здесь, но ее способны слышать лишь избранные… Аркадий Андреевич, вот вам доводилось слышать музыку сфер?

– Э-э-э… даже не знаю, что вам и сказать… – пробормотал Аркадий, в голове которого как раз в это время нарастал высокий, противный, сверлящий изнутри череп звон.

Он отвернулся от девушки и увидел рыжие ботинки.

– К октябрю я точно определил, что моя орьентация – эсдекская. Экономический материализм как метод и кантианское оформление марксизма мне ясны, но… потом я опять заколебался: не являюсь ли я социал-символистом? Быть честным перед собой – это главное. Я не копаюсь в себе, в наше время это пошлость, я опять работаю с литературой. Вот, взгляните, здесь… Простите, – обратился к Аркадию хозяин рыжих ботинок, – вы не могли бы на минутку подняться?

Аркадий послушно встал. Человек в белой одежде распахнул чемоданчик, на котором он сидел, и Аркадий с изумлением увидел, что чемоданчик полон десятками тусклых, похожих друг на друга брошюр, в избытке выпускаемых эсдеками, эсерами, анархистами и большевиками.

– Не читайте это! – твердо сказал Аркадий хозяину чемодана, взяв его за локоть. – Ни за что не читайте! Верьте мне, я врач. Если все разом прочтете, ни в какой психиатрической лечебнице вас не вылечат…

– Да я и сам склоняюсь… – вздохнули Рыжие ботинки. – А вы, господин Кантакузин, как считаете?

Усилием воли Аркадий выпрямился и взглянул на человека, с которым беседовал хозяин чемоданчика. Тут же попытался оценить полученное впечатление. Не смог. Александр Кантакузин был похож на рисунок, который выполнил не лишенный художественных способностей старший гимназист или даже студент-архитектор, получив задание: «Нарисуйте молодого мужчину». В его облике все было в порядке. И не было ничего, за что взгляд мог бы зацепиться и сделать хоть какой-нибудь вывод.

«Если бы он оказался весь в блестках, с кольцом в носу и пером в заднице, мне, ей-богу, было бы проще!» – подумал Аркадий.

– Я не примыкаю ни к какой партии, – ровно ответил Кантакузин. – Спросите лучше у Лиховцева, он в Бутырках сидел.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Аркадий сделал два шага назад, прислонился к гробу и оглядел наконец всю сцену целиком.

Девушка беседовала с молодым человеком в светлой пиджачной паре, с шелковым полосатым платком, затейливо повязанным вместо галстука. Его светло-русые волосы падали на лоб косой челкой. По всей видимости, это и был Максим Лиховцев, докладчик о Ньютоне и «Астрогнозисе». Александр в синей студенческой тужурке смотрелся выше и стройнее приятеля. Темные волосы причесаны волосок к волоску и явно чем-то смазаны. Его собеседник в белой размахайке и рыжих ботинках выглядел сбежавшим с подмостков провинциальным артистом. Девушка смотрела только на Александра. Александр смотрел только на Лиховцева. Рыжие ботинки с потерянным видом оглядывали идеологически богатое содержимое чемоданчика. Лиховцев смотрел на Аркадия.

– Я очень сожалею, что не слышал вашего доклада, – сказал Аркадий. – Все говорят, что это было замечательно интересно.

– Ничего страшного. Скоро вы сможете прочесть в журнале. Полностью или автореферат, как пожелаете. Мы ведь затеяли журнал, вы знали?

Аркадий помотал головой.

– Время архинеудачное, мы понимаем, но надо стараться. Иначе реакция задушит в Москве абсолютно все живое. Вы согласны?

– Безусловно.

– Не желаете ли принять участие? Нас интересует широкий охват. Над чем вы сейчас работаете?

«Какая странная манера говорить – на восходящем тоне и заканчивая каждую реплику вопросом к собеседнику, – подумал Аркадий. – Но – импонирует, нельзя не признать… Надо еще эпатировать или уже довольно? Камарич что-то говорил…»

– Пилорический катар и его дифференциальная диагностика с полипами восходящей петли толстой кишки. Могу к следующему номеру вашего журнала оформить небольшую статью.

Максимилиан неуверенно улыбнулся. На лице Кантакузина его улыбка отразилась как в подмороженном и затемненном зеркале.

– Аркадий, пойдемте!

Камарич, уже в шинели, подал Аркадию пальто. Аркадий стоял, схватившись обеими руками за бортик гроба, и завороженно смотрел внутрь. Там размашистыми шагами, бойко шевеля чешуйчатыми, когтистыми лапами, деловито маршировала небольшая черепаха. Дошла до цветка, вытянула морщинистую шею и стала объедать лепестки. Ее панцирь представлял собой орнамент из платоновых тел.

– Что это, Лука? – шепотом спросил Аркадий.

– Это Гретхен, муза петербургского поэта. Он ее всюду с собой носит. Да пойдемте же! Извозчик ждет…

– Кто они? – в пространство спросил Максимилиан Лиховцев. – Мне кажется, что я где-то видел обоих…

– Врача, как его… Андрей Арабажин? – это вряд ли. – Опирающийся на друга Май отрицательно помотал головой. – От него земством за версту несет. И критическим реализмом. Мы для него – уроды, вроде препаратов в банке. А вот Лука Камарич – регулярно бывает в кругах, потому – легко…

– Он по профессии геолог, а по убеждениям, кажется, эсер. Из радикальных, – уточнил Апрель. – Думаю, что Арабажин тоже… по партийной части… Их по глазам видно.

– Макс, может быть, вы встречались в тюрьме? – ровно предположил Александр. – Раз они оба революционеры…

– Нет-нет. – Максимилиан потер пальцами высокий лоб. – Раньше… раньше… я сейчас вспомню… Оборона университета! Конечно! Алекс?

– Мне по этому поводу помнить нечего, – сухо возразил Александр. – Я тогда работал в библиотеке.

Но, против воли Александра, в воспоминания кузены погружаются вместе.

Весь сентябрь Москву трясло. Каждый день что-нибудь да бастовало: заводы Гоппер и Бромлей, фабрика Эйнем, аптеки, трамвайное депо, конная станция – работа вставала везде, где появлялись серьезные граждане от социал-демократической партии, умевшие очень доходчиво объяснять людям ближайшие перспективы. А точно никто ничего не знал. Газеты выходили через раз, да и те питались только слухами: телефонная связь бездействовала, и телеграф благодаря неизменным успехам неведомых охотников за медной проволокой молчал тоже. Почти встали и железные дороги. На улице темь, слепые окна, витрины заколочены щитами. Люди наполняли все сосуды водой, но водопровод пока работал.