Тень колдуна - Асприн Роберт Линн - Страница 19

— Вода! Это просто вода!

И все же он был очень осторожен, когда, смакуя, пил эту воду, прекрасную воду, сладкую воду, словно только что пролившуюся с благодатных небес. Он сделал глоток, подождал, но каких-либо болезненных последствий не ощутил, напротив, почувствовал себя гораздо лучше.

Секунду спустя он обнаружил, что не может разглядеть собственной руки, и, посмотрев вниз, не увидел своего тела, включая одежду и оружие. Тем не менее он отлично видел все вокруг, хотя сумерки и не рассеялись.

— Это была колдовская вода — проклятое зелье сделало меня невидимым!

Он вскоре получил подтверждение своим словам, когда стоял, тесно прижавшись к стене, пропуская трех вооруженных рыжих волков, проковылявших мимо на своих кривых ногах. Они непрестанно озирались кругом, и каждый из них несколько раз скользнул по нему взглядом. Однако они ничего не увидели и прошли дальше.

Ганс улыбнулся и, прежде чем продолжить путь, удостоверился, что волки не услышат шороха его сапог по земляному полу.

Он осторожно пошел в том же направлении, что и волки, стараясь не выдать себя случайным шорохом.

Он начал понимать, что его невидимость была скорее благословением, нежели проклятием. Будучи неразличим, он сумел избежать многих опасностей, включая хрупкую молодую женщину, сплошь укрытую алыми волосами, с коротким кнутом в левой руке. Невидимый, он даже хотел было подшутить над ней, поддразнить и напугать, но решил, что надежнее будет оставить ее в покое. Когда же он двинулся дальше, в коридоре появилось еще одно безумное видение: огромный петух с голубыми перьями, важно расхаживавший на ногах, длиной с человеческие, и совсем по-человечески бормотавший себе под нос:

— Надо найти Ганса. Надо найти этого проклятого Ганса. Надо найти…

Это было уж слишком. Охваченный порывом гнева, невидимый Шедоуспан запустил метательную звездочку прямо в жирный бок этого невообразимого создания.

— Ты нашел его, паршивец!

Петух умчался прочь, издавая нормальное петушиное заполошное кудахтанье и роняя на бегу капли крови и голубые перья.

Мрачно улыбаясь, Ганс собрал оброненные перья. Их оказалось семь. Ему было приятно, что он попал в петуха, каких бы размеров тот ни был. Чуть позже он прижался к стене и пропустил мимо себя чудовищную птицу — петух пронесся обратно по коридору, по меньшей один раз в упор глянув на Ганса. Шедоуспан заметно повеселел, зашел в круглую комнату и прислонился к стене отдышаться.

Тут-то на него и накинулись летучие мыши с большими ушами, которые улавливали малейший звук.

Охваченный ужасом, Ганс не менее сорока раз взмахнул ибарским ножом, разгоняя визжащую черную стаю. Ему удалось убить одну летучую мышь и отрубить крылья двум другим, поразив трех нападавших из примерно восьмидесяти. Еще одна мышь мягко упала на пол, когда он дотронулся до нее одним из голубых перьев. Между тем его самого основательно побили крыльями, исцарапали когтями и два раз укусили прежде, чем он сумел выбраться, проскочив в ту же самую дверь, в которую вошел.

Мыши не стали преследовать его, а лишь застрекотали вслед, словно дверной проем был стеной. Ганс отметил опасное место, оставив большой лоскут черной ткани перед дверью.

Он опять повеселел, несмотря на ноющую боль многочисленных ран, неглубоких, но саднящих... пока не увидел пробегавшую мимо гигантскую собаку. Она лязгала двухдюймовыми зубами и истекала слюной... гигантская короткошерстная собака, изо рта которой свешивалось несколько клочков черной ткани.

Впору было разрыдаться.

Шедоуспан не разрыдался. Ему уже доводилось сегодня плакать, поэтому он предпочел забыть увиденное.

«Я разорвал свою тунику, — думал он, тяжело переставляя ноги в сумерках, которые казались бесконечными. — Если я не найду лоскутки, то по крайней мере буду знать, что их подобрала собака. Но даже если я найду один или несколько — как мне узнать, что они лежат именно там, где я их оставил... а может, их случайно или намеренно переложили, чтобы запутать меня?»

Черт с ней, с разметкой дороги. Черт с ней, с туникой.

И то хорошо, что он сохранил быстроту реакции и сноровку. Немногие смогли бы избежать опасности, когда прямо под ними разверзается плита пола. Шедоуспан смог и даже испытал при этом некоторую радость. Ему удалось увернуться от очередной ловушки, но все здесь было настолько пропитано ужасом, что Гансу потребовалось все его желание жить, чтобы противостоять созданной Корстиком империи зла.

А он устал, и раны его болезненно кровоточили.

Шагая по твердому земляному полу среди давящего однообразия серых каменных стен, он миновал два поворота и остановился. Вновь пришлось распластаться по стене: в нескольких футах от Ганса голубой петух стучал желтой негой по деревянной пластинке в стене и жадно пил мерзкую жидкость, которую этот стук исторгал из стены. Ганс смотрел на эту картину, затаив дыхание, хотя невероятное уже становилось для него понятным. Мурашки вновь побежали у него по спине…

Внезапно метательная звездочка отвалилась от петушиного бока и со слабым звоном упала на пол, подняв облачко пыли. Дрожь пробила Ганса, когда подобранные им голубые перья вдруг сорвались с его пояса и метнулись, словно брошенные ножи, чтобы присоединиться к своим товарищам на теле гнусного создания.

Они зарылись в оперение, очевидно, врастая в кожу.

Существо приосанилось, словно только что разбуженное на своем насесте первыми лучами солнца, выразило хриплым клекотом свое ликование, встряхнуло перьями и испустило долгое, исполненное наслаждения «Аа-аа-ах!». А мгновение спустя проскрежетало: «Так-то лучше! Все на месте! Теперь осталось только найти этого Ганса!»

Когда мерзкая птица прошествовала мимо, Шедоуспан отметил, что на ней не осталось никаких ран.

Ганс подобрал свою смертоносную звездочку, на которой, как ни странно, не было видно следов крови, посмотрел на деревянную пластинку, огляделся и присел. Он несколько раз постучал по дощечке, сделал несколько глотков, и раны перестали мучить его. Те, которые он мог рассмотреть, например, глубокие порезы на предплечье, за пару минут затянулись струпьями; еще через несколько минут струпья отвалились, открыв неповрежденную, розовую, как у младенца, кожу.

— Корстик, должно быть, сделал это ради собственного избавления, — пробормотал он, наслаждаясь звуком собственного голоса, — на тот случай, если окажется запертым здесь со всеми этими чудищами, и ему потребуется быстрое исцеление. Черт! Как кстати оказалась бы сейчас та бутылочка — я мог бы наполнить ее жидкостью и всегда иметь под рукой лекарство на все случаи жизни!

Да, бутылочка была бы как нельзя кстати. Он даже начал прикидывать, не накапать ли снадобья в ножны от одного из своих кинжалов, но потом отверг эту мысль.

Проблема заключалась в том, что, выпив густой целительной жидкости, он вновь стал испытывать сильную жажду.

Выбрав один из проходов на развилке, он мысленно окрестил его туннелем Вечности. Вскоре он входил в большой зал, обрамленный все теми же серыми каменными стенами. В стенах были еще три двери, а справа виднелась длинная широкая лестница. Он взглянул вверх... и испытал новый приступ паники, от которого ноги ослабли в коленях. Лишь хриплый вздох вырвался из пересохшего рта, пока он смотрел вверх, не в силах отвести глаз от уходящих ввысь ступеней.

Ганс начал подниматься, но на середине лестницы застыл, потеряв дар речи от страха. Новый приступ ужаса потряс его, словно удар неведомой силы.

Она стояла на верхней ступени, словно готовилась спуститься. Необычайно высокая, смертельно бледная женщина в черном бархатном платье до полу с глубоким вырезом.

Она была воплощением образа, который столь часто являлся во сне многим, многим мужчинам, но столь редко встречался в жизни: высокая полногрудая женщина с белой-пребелой кожей и надменным скуластым лицом. Полные алые губы, глубоким внутренним огнем горят черные, словно сердце Корстика, глаза; спрятанные в них угольки были живыми и горячими. Высоко взбитые пышные волосы цветом напоминали шевелюру Ганса и ее собственное бархатное платье: черные, блестящие. Широкий черный пояс из замши обвивался вокруг соблазнительных бедер. С кожаной пряжки свешивалась длинная цепь, звенья которой были толщиной с мизинец Ганса.