Прежде, чем их повесят.
Первый закон. Книга 2. - Аберкромби Джо - Страница 26

«Как раз такая женщина, какую выбрала бы мне в жены моя мать: прекрасная, умная и очень, очень богатая. Как раз такая женщина, какую выбрал бы в жены я сам, если уж на то пошло, когда был моложе. Когда был другим человеком».

Колеблющиеся огоньки свечей отражались в сиянии ее волос, сверкали в драгоценных камнях на длинной шее, мерцали в вине, льющемся из горлышка бутылки.

«Интересно, она пытается очаровать меня только потому, что в моих руках указ закрытого совета? Деловые интересы, не более того, — завязать хорошие отношения с влиятельным человеком. Или она надеется одурачить меня, отвлечь, заманить подальше от неприглядной правды?»

Их глаза на мгновение встретились. Карлота улыбнулась скупой понимающей улыбкой и снова перевела взгляд на его бокал.

«Я должен смотреть на нее, как бездомный мальчишка, что прижался грязным лицом к окну булочной и пускает слюни при виде сладостей, которых никогда не сможет себе позволить? Вряд ли».

— Куда делся Давуст?

Магистр Эйдер секунду помедлила, затем аккуратно поставила бутылку. Опустилась на ближайший стул, поставила локти на столешницу, оперла подбородок о ладони и посмотрела Глокте прямо в глаза.

— Я подозреваю, что он убит каким-то изменником внутри города. Скорее всего, агентом гурков. Возможно, я скажу вам то, что вы уже знаете, но Давуст подозревал, что внутри правящего совета города зреет заговор. Он доверил мне эту тайну незадолго до исчезновения.

«В самом деле?»

— Заговор внутри правящего совета? — Глокта покачал головой в притворном ужасе. — Неужели такое возможно?

— Давайте будем откровенны друг с другом, наставник. Я знаю, чего вы хотите. Мы, торговцы пряностями, потратили на этот город слишком много времени и денег, чтобы отдать его гуркам. И мне кажется, у вас больше шансов удержать его, чем у этих идиотов, Вюрмса и Виссбрука. Если в городе действительно есть изменник, я хочу, чтобы вы его нашли.

— Его… или ее.

Магистр Эйдер приподняла изящную бровь.

— От вашего внимания не могло ускользнуть, что я единственная женщина в совете?

— Не могло и не ускользнуло. — Глокта шумно втянул еще одну ложку супа. — Однако простите меня, если я пока не стану сбрасывать вас со счетов. Нужно нечто большее, чем вкусный суп и приятная беседа, чтобы убедить меня в чьей-то невиновности.

«Хотя, черт возьми, это уже гораздо больше, чем мне предлагали остальные».

Магистр Эйдер улыбнулась и подняла бокал.

— Что же мне нужно, чтобы убедить вас?

— Честно? Мне нужны деньги.

— Ах, деньги. Все неизбежно возвращается к ним. Выколачивать деньги из моей гильдии — все равно что копать колодец в пустыне: работа утомительная, грязная и почти всегда напрасная.

«Как допрос инквизитора Харкера».

— А какую сумму вы имели в виду?

— Ну, скажем, мы могли бы начать с сотни тысяч марок.

Эйдер чуть не поперхнулась вином.

«Скорее это похоже на тихое бульканье».

Она осторожно поставила свой бокал, деликатно откашлялась, промокнула губы уголком салфетки и, наконец, посмотрела на Глокту, приподняв бровь.

— Вы отлично знаете, что такая сумма нам не по силам.

— Тогда пока я ограничусь тем, сколько вы сможете мне дать.

— Хорошо, мы посмотрим, что можно сделать. Ваши запросы ограничиваются сотней тысяч марок, или я могу сделать для вас что-то еще?

— Да, есть еще кое-что. Мне нужно, чтобы торговцев убрали из храма.

Эйдер мягко потерла виски, словно требования Глокты вызвали у нее головную боль.

— Он хочет убрать торговцев из храма, — пробормотала она.

— Это необходимо, чтобы обеспечить поддержку Кадии. Если он будет против нас, мы не сможем долго удерживать город.

— Я годами твердила об этом нашим самонадеянным болванам. Но им так нравится топтать туземцев, это их любимое развлечение. Очень хорошо. Когда торговцы должны уйти?

— Завтра. Самое позднее.

— И они называли вас зарвавшимся! — Она покачала головой. — Ну хорошо. К завтрашнему утру я стану самым непопулярным магистром за всю историю, если мне вообще удастся удержать за собой мою должность. Но я попытаюсь продать вашу идею гильдии.

Глокта усмехнулся.

— Я совершенно уверен, что вы сумеете продать что угодно и где угодно.

— Вы хорошо торгуетесь, наставник. Если вам когда-нибудь надоест задавать вопросы, вас ждет ослепительное будущее в качестве купца.

— Купца? О нет, я не настолько беспощаден. — Глокта положил ложку в свою опустевшую тарелку и облизнул десны. — Не хочу показаться бесцеремонным, но как случилось, что во главе самой могущественной гильдии Союза оказалась женщина?

Эйдер помолчала, словно сомневалась, стоит ли отвечать на его вопрос.

«Или взвешивала, насколько откровенной можно быть».

Она смотрела на свой бокал, держа его за ножку и медленно поворачивая в руке.

— До меня магистром был мой муж. Когда мы поженились, мне было двадцать два, а ему около шестидесяти. Мой отец задолжал ему огромную сумму и предложил мою руку в качестве возмещения за невыплаченный долг.

«Ага, значит, и у нас есть свои горести».

Ее губы изогнулись в легкой презрительной усмешке.

— У моего мужа всегда был хороший нюх на сделки. Вскоре после нашей свадьбы его здоровье ухудшилось, и я начала все более активно заниматься его делами, а также делами гильдии. Ко времени его смерти я уже была магистром во всем, кроме титула, и мои коллеги оказались достаточно разумны, чтобы официально подтвердить мое положение. Торговцев пряностями всегда больше интересовали доходы, нежели общепринятые нормы. — Она подняла глаза и устремила взгляд на Глокту. — Я также не хочу показаться бесцеремонной, но как случилось, что герой войны стал палачом?

На этот раз выдержал паузу он.

«Хороший вопрос. И правда, как это произошло?»

— Для калек открывается не так уж много возможностей.

Эйдер медленно кивнула, не отводя взора от его лица.

— Должно быть, это было тяжело. Вернуться домой после долгого пребывания во тьме и понять, что друзьям ты совершенно не нужен. Увидеть в их глазах лишь чувство вины, жалость и отвращение. Обнаружить, что остался один.

У Глокты задергалось веко, и он осторожно потер его. Он никогда прежде ни с кем не обсуждал это.

«И вот, пожалуйста, говорю с совершенно незнакомым человеком».

— Не может быть никаких сомнений, я фигура трагическая. Раньше был полным дерьмом, теперь — пустая скорлупа. Выбирайте на вкус.

— Представляю, какую боль вы чувствуете, когда вас воспринимают вот таким образом. Много боли и много гнева.

«О, если бы ты только знала!»

— И все же мне это кажется странным решением: тот, кто подвергся мучениям, сам стал мучителем.

— Наоборот, нет ничего более естественного. По моему опыту, люди поступают с другими так, как другие поступили с ними. Вас продал отец и купил муж, а вы всю свою жизнь покупаете и продаете.

Эйдер нахмурилась.

«Теперь и ей будет над чем подумать».

— Мне казалось, боль могла научить вас состраданию.

— Сострадание? А что это такое? — Глокта сморщился, потирая ноющую ногу. — Печально, но факт: боль не дает ничего, кроме жалости к самому себе.

Костровая политика

Логен поерзал на жестком седле и прищурился, глядя вверх на нескольких птиц, круживших над огромной плоской равниной. Проклятье, как болит задница! Его ляжки были стерты, он задыхался от лошадиного запаха. Никак не мог найти удобное положение, чтобы не прищемить яйца: они все время оказывались стиснутыми. Он постоянно запускал руку за пояс штанов, чтобы их поправить. Чертовски неприятное путешествие, во всех отношениях.

На Севере он привык к дорожным разговорам. В детстве он говорил с отцом. В юности говорил со своими друзьями. Когда он ездил вместе с Бетодом, он разговаривал с ним — целыми днями, потому что тогда они были очень близки, почти как братья. Разговоры помогали не думать о волдырях на ногах, о голодном урчании в брюхе, о бесконечном треклятом холоде или о тех, кто вчера нашел свою смерть.