Планета Вода (сборник с иллюстрациями) - Акунин Борис - Страница 51

Много лет он приучал себя к сдержанности, которая стала второй натурой, так что ни в какой ситуации, даже самой критической, Эраст Петрович не выказывал эмоций – и вдруг сдавленно воскликнул: «Нет! Нет!».

Воистину чудо из чудес.

– Какой нетерпеливый! – рассмеялась за дверью Аннет, решившая, что возлюбленный зовет ее. – Еще пол-минутки!

Да-да, прошло именно семнадцать лет… Она приняла постриг в Москве. И восприемника, кажется, звали так же, как этого викария – отец Серафим. Точно!

Игуменья Феврония – это… она?!

Когда-то давно Эраст Петрович любил одну женщину, и она тоже его любила, по-видимому, сильно. Она вообще была сильная. Но она была еще и религиозна, и своего Бога любила больше, чем Фандорина. Когда пришлось выбирать – ушла, остановить ее он не смог. Ушла не от него, а из мира. Напоследок Эраст Петрович получил письмо с мольбой не искать встреч, дать ей возможность обрести покой. Не исполнить такую просьбу было нельзя.

Первое время он часто вспоминал ее. Потом реже. Потом почти перестал – еще и потому, что история, из-за которой они расстались, была очень уж тягостная, терзающая душу. Но иногда, пускай нечасто, всё же приходило в голову, что та женщина где-то живет и, может быть, тоже изредка о нем думает. Мысль эта почему-то была отрадна – особенно, если в ту минуту Фандорин ощущал на плечах чугунную тяжесть экзистенциального одиночества. Впрочем, только в такие моменты он, кажется, о монахине и вспоминал.

Хотя нет, это случалось еще в одной ситуации. Подчас, находясь рядом с очередной необязательной спутницей, каковых было много, Эраст Петрович вдруг начинал перебирать в памяти других, обязательных женщин, каких в его жизни было только три, и всякий раз казалось, что это – единственная и что существовать без нее невозможно. Фандорин пытался представить себе, как было бы, если бы карма позволила ему остаться с первой, или второй, или третьей. Новопреставленная игуменья Феврония (что за бредовое имя!) была третьей, по счету последней. После нее никакой обязательной женщины на его пути уже не встретилось.

– Можешь входить, милый! – промурлыкал из спальни нежный голосок. – …Милый, что же ты? Я готова!

Но в гостиной было тихо, лишь шелестел на сквозняке, которым потянуло из прихожей, лист валявшейся на полу газеты.

С посольского телеграфа можно было напрямую связаться с министерством внутренних дел. Проведя на прямом проводе около часа, Фандорин со всей точностью установил, что ошибки, увы, нет. Убитая в лесной глуши игуменья – та самая женщина, которая жила с ним когда-то под одной крышей, а потом ушла и на много лет исчезла, чтобы возникнуть вновь на сером газетном листе, под другим именем, в траурной рамке. Однако подробностей странным образом не знали и в министерстве – даже те, кому это полагалось по долгу службы.

Старый знакомый, член министерского совета, оправдываясь, сказал, что Эраст Петрович совсем оторвался от российской действительности – на то, чтобы вести контроль за расследованием уголовных преступлений в отдаленных губерниях нет ни времени, ни сил. Генерал еще и съязвил: «Может, отправитесь из Парижа в Заволжск, займетесь делом матушки Февронии? Очень обяжете».

Фандорин коротко отбил: «Еду».

Послал посольское авто домой, за дорожным чемоданом – тот всегда был наготове. Протелефонировал Аннет. Извинился, сказал, что уезжает в Россию по срочному делу. Вероятно, на несколько недель.

При всем легкомыслии Анетт обладала отличным чутьем. Впрочем, кошке и положено.

– Вы вернетесь? – тихо спросила она после долгой паузы. Тут же спохватилась, быстро прибавила: – Я ничего не требую и не буду обижаться. Просто, когда у мужчины такой голос, значит, появилась другая… Нет-нет, я ни о чем не спрашиваю. Захотите – вернетесь.

– Я вернусь, – сказал Фандорин, поежившись. – Что мне делать в России? Исполню, что д-должен, и вернусь.

– Буду вас ждать один месяц. Дольше – не обещаю.

Приятно иметь дело с женщиной, которая не создает проблем. И не обманывает.

– Месяца хватит с лихвой, – уверил ее Эраст Петрович.

С Масой разговор предстоял более трудный.

По дороге на вокзал Фандорин заехал в «узилище», как он называл квартирку на Фобур-Сент-Оноре, где японец отсиживал назначенный ему тюремный срок.

Если Эраст Петрович лишился гармонии из-за революционных событий, то с его компаньоном точно такая же беда приключилась несколько раньше – во время русско-японской войны. Душевный раздор между долгом перед родиной и долгом перед господином, сражающимся с этой родиной, покрыл стриженную бобриком голову Масы ранней сединой. Японец изо всех сил старался держать нейтралитет, но это не всегда получалось: когда жизнь господина оказывалась в опасности, Маса приходил на помощь – даже если это наносило ущерб Сыну Неба, богоподобному императору Муцухито.

После подписания Портсмутского мира Маса поставил ультиматум: он больше не может существовать с таким чувством вины и просит отпустить его в Японию. Там он придет с повинной в полицию и получит положенное по закону наказание за пособничество врагу.

Драма была нешуточная. Фандорин хорошо знал своего слугу: не отпустишь – еще, чего доброго, наложит на себя руки. Люди с высоко развитым чувством ответственности, особенно японцы, подобны динамитной шашке. Если не погасить фитиль – взрываются.

Пришлось как следует поработать мозгами, воспользоваться старыми связями. Полномочный представитель богоподобного микадо во Франции барон Китано четверть века назад, когда Эраст Петрович работал в Иокогаме, был молодым шалопаем, служившим в японском МИДе, и они славно лупцевали друг друга бамбуковыми мечами в Зале Воинского Пути, а потом ходили пить горячее сакэ и ледяное шампанское.

Составили заговор. Посол вызвал к себе дезертира Масахиро Сибату и сурово объявил, что тот приговаривается к трем годам тюремного заключения, а поскольку перевозить преступника на другой конец земли накладно для казны, сидеть надо будет под домашним арестом. Предполагалось, что 5 сентября, в первую годовщину подписания мира, Масу выпустят по амнистии, однако до того дня оставалось еще больше двух недель.

И очень хорошо, сказал себе Фандорин. Путешествие в прошлое нужно совершать в одиночестве. Разбираться с собственным чувством вины тоже следует без помощников.

Масу он застал в обществе консьержки, которая жалела арестанта и всячески о нем заботилась. Судя по беспорядку в одежде молодой дамы и пятнистому румянцу на ее щеках Фандорин явился не вовремя.

– Зря вы так про меня подумали, господин, – укоризненно сказал Маса по-японски, заметив, как Фандорин покосился на дверь спальни. – Мы с Дзянна-сан никогда не занимаемся этим на кровати. В японской тюрьме заключенным кровать не положена, там всё строго. Я утоляю телесный голод только на жестком полу и без криков радости.

Он встал у окна и поклонился японскому флагу, висевшему над входом в резиденцию барона Китано. Квартира для домашнего ареста была специально снята прямо напротив дома посла, так что Маса мог считаться состоящим под караулом.

– Я еду в Россию, – сказал Фандорин. – Вернусь, и мы опять будем вместе. Я читал в «Ёмиури», что ожидается большая амнистия для дезертиров военного времени.

Маса резко обернулся.

Долго смотрел на Эраста Петровича.

– …Что случилось, господин? Я давно не видел у вас таких глаз. Семнадцать лет, – уточнил он. – Я сбегу из-под ареста и поеду с вами. Будда с ней, с амнистией. Потом досижу. Дзянна-сан, парудон. Мэруси и орэбуару, – поклонился он консьержке.

– Останьтесь, сударыня, – поднял руку Фандорин. – Маса, есть путешествия, которые человек должен совершать в одиночестве.

Японец нахмурился.