Адриан Моул: Годы капуччино - Таунсенд Сьюзан "Сью" - Страница 48

Я сидел в своей комнате и заворачивал в цветную бумагу книжные талоны, когда кто-то с агрессивной настойчивостью начал трезвонить в дверь. Мама крикнула из компьютерного алькова:

— Господи, кто-нибудь откроет эту чертову дверь ?

Уильям успел раньше меня.

На пороге стоял Гленн Ботт и смотрел сверху вниз на единокровного брата. В руках он сжимал большой конверт. Не говоря ни слова, он протянул конверт мне.

Не говоря ни слова, я конверт взял.

Гленн не осмеливался посмотреть мне в глаза.

Уильям спросил:

— Хочешь посмотреть мою ферму динозавров?

Гленн кивнул, и Уильям потащил его по лестнице вверх. Я направился следом, на ходу вскрывая конверт. Внутри находилась рождественская открытка. Типичный папаша в кардигане, с трубкой в зубах, сидит в кресле у пылающего камина, рядом на маленьком круглом столике красуются графин с виски и стакан. Сверху золотым тиснением выведено: «Папе на Рождество».

Пусть веселье Рождества

Папу радует весь год.

И желанья папы все

Сбудутся наперечет.

Если грустно станет мне,

Вспомню я о папе.

И порадуюсь в душе

Я такому папе.

Внизу подпись — «Папе от Гленна».

Я поблагодарил его, и мальчишка нахмурился. Что ж, улыбки от него не дождешься. Он выглядел помесью классика английской поэзии Уильяма Брауна (такой же хохолок волос, торчащий на затылке) и более молодой, более светловолосой, более худой версии Гордона Брауна, нынешнего министра финансов.

Я не знал, что сказать мальчишке, и возблагодарил Бога за то, что Уильям общителен от природы. Но когда Уильям захотел в туалет, и мы остались одни, мне ничего не оставалось, как признаться, что я в, оттого, что не способен осуществить самое заветное желание Уильяма — подарить полный комплект телепузиков.

Значит ли это, что я подсознательно предупреждал мальчишку о своей родительской профнепригодности?

Наконец Гленн выдавил:

— А как мне вас называть? Папой или Адрианом?

— Папой, — ответил я.

С той минуты Гленн стал называть меня папой по меньшей мере один раз в каждом предложении. Своего отца я не звал никак.

Когда вернулся Уильям, Гленн встал и сказал:

— Мне надо идти, папа.

Мама ждала внизу у лестницы. Она слегка изменилась в лице, когда увидела Гленна. Мальчик густо покраснел, когда я их представлял, и мама, вопреки обыкновению, не смогла найти слов. Пришлось без лишних разговоров выпроводить мальчишку за дверь. Напоследок он сказал:

— Я еще приду, папа.

После его ухода, я помчался в магазин при «Бритиш петролеум» и в панике купил пластмассовый футбольный мяч. Может, удастся вызвать у мальчишки хотя бы мимолетный интерес к этой британской игре.

Вернулся домой и обнаружил маму на кухне вместе с Иваном. Она с какой-то безнадежностью говорила:

— Подожди до тех пор, когда его увидишь .

— Полин, у этого ребенка нет тех преимуществ, что у наших детей: читательских билетов, полноценной пищи и т. д.

Это шутка: меня растили на полуфабрикатах.

Тут в разговор вмешалась Рои:

— Да он раскатывает на велосипеде стоимостью фунтов в двести.

— Наверняка краденый, — вздохнула мама.

Я бросился на защиту Гленна:

— Он мой сын и член семьи Моул. Мы должны научиться его любить.

Мама снова вздохнула:

— Я постараюсь не испытывать к нему неприязни, Адриан, но на любовь требуется время.

Рози еще больше настроила маму против Гленна, сообщив, что он псих и его три раза временно исключали из школы. Первый раз за то, что он бросал свои башмаки через дуб, растущий на территории школы (один башмак зацепился за нижнюю ветку), второй — за то, что заявил, будто мусака[88], которую подали на обед, — это «говно», а в третий — за то, что заявил преподавателю сравнительной религии, что Бог — это «большая сука», раз он позволяет случаться голоду и авиакатастрофам.

Утомительный день. Уильям встал в 5.30. Попытался отвлечь его от рождественского чулка и убедить вернуться в кровать, но малыш находился в лихорадочном возбуждении и несколько раз пытался ворваться в гостиную, куда Санта-Клаус положил подарки. Как и было условленно, я позвонил отцу и Тане, и сказал им, что Уильям вот-вот «вскроет». Затем постучался в дверь комнаты мамы и Ивана и повторил им то же самое. Крикнул Рози, чтобы просыпалась, и пошел вниз ставить чайник. Это была всего лишь первая моя домашняя обязанность в этот день. Иногда я жалею, что не живу в дофеминистские времена, когда мужчину, полощущего под краном чайную ложку, именовали «большим оригиналом». Отличные, наверное, были времена, когда всю работу делали женщины, а мужчины бездельничали, почитывая газеты.

За приготовлением брюссельской капусты, моркови, картошки и т. д. расспросил отца о тех благословенных временах. Взгляд его мечтательно затуманился.

— Золотой был век, — сказал он, едва не задохнувшись от нахлынувших чувств. — Жалею только о том, что тебе не довелось пожить в нем взрослым. Я приходил с работы домой, обед уже стоял на столе, рубашки выглажены, носки выстираны. Я не знал, как включать плиту, не говоря уж о том, чтобы готовить на этой хреновине. — Он прищурился, и голос его превратился в шипение: — Эта трахнутая Жермейн Грир[89] разрушила мою жизнь. Твоя мать навсегда изменилась, после того, как прочла эту поганую книжулю.

Норфолкские Сагдены, родители моей матери, заявились в час дня. Меня изумило, что власти в Суонси разрешили дедушке Сагдену водить машину. У него катаракта и нарколепсия — состояние, которое вгоняет его в сон каждые двадцать минут.

— Да он надолго не засыпает, — сказала бабушка Сагден. — Так, на секундучку-другую.

После приезда они пять минут сидели перед телевизором и, завороженно раскрыв рты, пялились на экран. В их краях слабый сигнал. Спросил маму, сказала ли она Сагденам о Великом обмене партнерами в семействах Моул и Брейтуэйт.

— Нет, — ответила она, — они фермеры-пенсионеры, которые всю жизнь выращивали картофель. Новость смутит их.

Я определенно увидел смущение в глазах бабушки Сагден, когда Иван под омелой заключил маму в объятия и добрых две минуты целовал ее по-французски. Я с радостью оставил их за этим занятием и удалился на кухню. Где пришел в ярость, увидев, что проклятая индейка так и не разморозилась!

С чего бы это? Она провалялась в ванной, по меньшей мере, шестнадцать часов.

Рози целый час сидела со своим новеньким феном «Ровента» и, врубив его на полную мощность, обдувала полости индейки теплым воздухом. К тому времени, когда мы достали это чудовище из духовки, уже темнело, и все обожрались шоколадом и пирожками. Должен признаться, дорогой Дневник, что последние десять минут перед подачей рождественского ужина были, наверное, самыми напряженными в моей жизни. В сравнении с этим подача обеда на шестьдесят человек в «Черни» — сущий пустяк. Сколько месяцев я талдычил маме, чтобы она починила большую конфорку на электрической плите, так… нет, это было бы слишком разумно для нее!

Наконец, когда все овощи сгруппировались по блюдам, а жареный картофель, свиные сардельки и тефтели художественно улеглись вокруг индейки, до моего сознания достучалась ужасная истина: я забыл приготовить подливку! В обычной семье на такое бы попросту наплевали: побольше кубиков для соуса «Бисто», добавить бульонных кубиков «Оксо» и дело в шляпе. Но Рождественская Подливка Моулов обросла за многие годы мифами и легендами.

За подливочный стандарт несет ответственность моя покойная бабушка Эдна Мей Моул. Сначала гусиные потроха тушат в течение двадцати четырех часов, затем бульон разбавляют и снимают пену, и лишь тогда и только тогда медленно и осторожно добавляются соответствующие компоненты подливки, пока нужный оттенок коричневого цвета — не слишком насыщенный, но и не слишком тусклый — не забурлит в Кастрюле для Рождественской Подливки.