Лебединая Дорога (сборник) - Семенова Мария Васильевна - Страница 91

Взяв её в руку, Видга без лишних слов пододвинулся к краю откоса, примерился – да и покатил себе вниз по устрашающей крутизне, лихо огибая торчавшие камни, взлетая в воздух и с лёгкостью кошки приземляясь обратно на лыжи, – только визжал затвердевший на морозе снег да вилась за плечами белая пыль!

Что тут началось! Вершина обрыва потемнела от сбежавшихся. Кого-то столкнули вниз. Княгиня с боярышней бросили свою шубу, принялись протискиваться вперёд не хуже простых девок. Парни восторженно орали и хлопали себя по бёдрам. Лют в ревнивом бессилии стискивал кулаки. Утёр-таки ему нос сын урманского князя. Да как ещё утёр…

Видга остановился далеко на льду. И увидели, как он поднял руку с чашкой… и выплеснул из неё неразлитую воду. Всю не всю, но половину уж так точно…

И, не оглянувшись, легко заскользил домой.

Зимние дни неприметно катились один за другим, делаясь всё короче. Всякий вечер заставал Абу Джафара у княгини. Точно так же, как воевода Олег, слушал он её рассказы о давнем, смотрел берестяные свитки, листал диковинные латинские книги, которые Звениславка, хотя и не без труда, всё-таки одолевала.

Времечко летело быстро. Зима приближалась к середине. На обоих берегах готовились к встрече самого короткого дня, после которого солнце снова повернёт к лету. Если, конечно, люди сумеют его уговорить…

Только у одних это называлось Корочун, а у других – Йоль.

На первый день праздника в семье Олава Можжевельника было назначено великое дело. Роду предстояло пополниться новым наследником.

Пленный селундец, конечно, не имел никакого отношения ни к Олаву, ни к Олавссонам. Кормщик долго чесал в седой бороде, обдумывая это обстоятельство. Но после решил, что справедливые Боги навряд ли останутся недовольны. Зачем они подсунули Бьёрну этого датчанина, если не для того, чтобы он заменил ему брата?.. Не случайно же, действительно, всё это получилось…

Подготовка к обряду введения в род, называвшемуся эттлейдинг, началась загодя. Тремя большущими решетами отмерили ячмень и поставили пиво в такой большой бочке, что можно было утонуть. Старый Олав сам выбрал откормленного бычка-трёхлетку и велел заколоть.

Три – хорошее, счастливое число…

Когда бычка разделывали, то кожу с правой задней ноги снимали особенно осторожно. Из неё сошьют волшебный башмак: только тогда эттлейдинг будет иметь законную силу, только тогда прежние духи-покровители отступятся от Гудрёда, отдадут его новым… Правая сторона к худому не приведёт!

Пир собрали в длинном доме, где жил Халльгрим со своими людьми. Хоть и велел обычай сидеть за столом только членам семьи – но как обойти, как не позвать всех, с кем привелось жить так далеко от Торсфиорда! Халльгрим, правда, был зван вечером к конунгу. Ну что же – он посидит, сколько сочтёт нужным, потом отправится за реку.

Просторный дом принял в себя всех. Пришёл Эрлинг с женой и старшим сынишкой, пришёл Хельги Виглафссон. Сыновья Олава принесли на щите Торгейра херсира. Чтобы оседлать этот щит, Торгейр впервые самостоятельно поднялся. И гордо восседал на раскрашенном деревянном кругу, обняв двоих молодых великанов за плечи.

И Любомира шла с ним смотреть урманский обряд, невольно примериваясь к их широкому и бережному шагу. Уже своя для всех этих людей.

Хельги и Эрлинг сели по правую руку от Халльгрима хёвдинга, Вигдис устроилась слева, и Видга опустился на лавку рядом с ней, едва не заскрипев зубами от ненависти. Это место раньше принадлежало ему.

Друзья и родичи Олава предвкушали свершение таинства, которое должно было воскресить ему сына… Остальные рассчитывали крепко выпить и вкусно поесть. Заморыш Скегги несколькими днями раньше здорово простудился: огромная щука едва не уволокла его в прорубь, и, если бы не Видга, не отделался бы он промоченными ногами. Но даже Скегги, ёжась, вылез из-под одеяла, и глаза его блестели весельем. Можно было поклясться, что у него была готова новая песнь.

И только Видге было на этом празднике холодно и одиноко.

Сколько раз, оставаясь один, он мысленно видел двоих младших Виглафссонов сидящими под развешенным на стене оружием и Халльгрима, надевающего священный башмак. Сколько раз ему снилось, будто отец сажает его на колени сперва Хельги, затем Эрлингу и наконец Гуннхильд, в знак того, что они считают его полноправным членом семьи… а вот отец якобы силой заставляет его, Видгу, всунуть ногу – и именно правую – в башмак, хранящий его след, с тем чтобы духи материнского рода не обиделись на него за измену.

– Я ввожу этого человека к собственности, – говорил между тем Можжевельник. – К собственности, которую я ему даю, и к вергельду, и к подаркам, и к тому, чтобы встречаться и сидеть вместе, и к судебным вирам, которые надо платить и которые надо получать, и ко всем правам…

И Видга неслышно, одними губами, повторил слова, так и не обращённые к нему наяву:

– До огня и костра!

Чудес не бывает. Вот он и свершился, эттлейдинг, но не над ним. Когда он ещё раз посмотрел на Халльгрима, тот наблюдал, как Бьёрн, Гуннар и Сигурд по очереди подходили к башмаку, накрывая своим следом след недавнего чужака, утверждая его в семье. Гудрёд Палёный стоял очень бледный, только на щёках горели красные пятна. Верно, он уже крепко позабыл, что это такое – семья, братья, племянники… и широкая отцовская рука, лежащая на плече…

У Видги достало мужества вынести всё это не дрогнув. Ещё не хватало, чтобы весь дом видел и обсуждал его горе. Но и его решимость подалась, как глина под дождём, когда Халльгрим наклонился к Вигдис, сидевшей между ними, и шепнул ей на ухо:

– Если твоя родня будет неуступчива и не захочет, чтобы ты была мне законной женой… вот так введу в род твоих сыновей.

Видга при этих словах едва не выронил рог с пивом, который подносил к губам. Звонкий голос Скегги, которому как раз протянули его арфу, куда-то отдалился и смолк. Исчез длинный дом, исчезли столы и жаркий очаг. Видга увидел только то, как рыжая Рунольвова дочка, ни разу ещё не улыбавшаяся мужу на людях, чуть помедлила – и вложила свою руку в его…

…Как продолжался этот пир, Видга никогда впоследствии припомнить не мог. Он что-то ел, что-то пил, что-то кому-то говорил и, кажется, даже смеялся, ибо негоже воину выставлять на люди ни свою ненависть, ни свою любовь… Халльгрим никогда, ни разу не заговаривал с ним о введении в род…

Он еле вытерпел, пока наконец хёвдинг не пожелал Олаву доброго пира и не направился вместе с братьями к дверям. Он поднялся, и Халльгрим остановил его:

– Ты-то куда? Ты не едешь.

Видга ответил, задыхаясь под взглядами пировавших:

– Я… выпил много… я пойду пройдусь…

Он не умел врать. Но, наверное, вид его соответствовал словам.

Вслед за Халльгримом Видга вышел во двор, и жгучий мороз тут же заставил его плотнее запахнуть тёплую куртку. Одинокое облако лежало среди необыкновенно ярких звезд, зеленовато-серебряное и очень похожее на корабль… Оставшись один, Видга долго смотрел на него, совершенно уверенный, что вот сейчас вспомнит нечто очень важное. Но так и не вспомнил.

Потом невдалеке заржал запряжённый конь. Заскрипели ворота, и немного погодя на белом пространстве реки появился крытый возок, направлявшийся к тому берегу. А оттуда, легко одолевая расстояние, неслись в стылом воздухе обрывки песен, крики и весёлый шум. Это гардцы справляли свой диковинный Йоль.

Видга постоял ещё, думая о том, что и Смэрна, должно быть, ходила сейчас по искрившейся мостовой, со смехом требуя пряников у чьих-нибудь заиндевелых ворот… Мороз всё сильнее хватал его за уши. Он поглубже натянул шапку и оглянулся на дом. Нечего было и думать о том, чтобы вернуться туда и взять лыжи.

Он прокрался к воротам. Там, завёрнутый в тяжёлую шубу, неподвижно стоял Бёдвар Кривой… Скучно смотреть на праздники со стороны, и Бёдвара наверняка утешала только мысль о том, что Эйнар, друг и верный побратим, уж точно припрячет для него кусочек-другой повкуснее…