Лебединая Дорога (сборник) - Семенова Мария Васильевна - Страница 44

Торгейр кивнул и с натугой отвёл больную руку за голову.

– Это был конец лета, и ночи уже сделались тёмными… Мы пришли в селение и увидели, что все жители собрались в большом доме на пир. Поэтому никто не слыхал, как мы входили во двор и выходили обратно.

– Плохо ты поступил, – проворчал Хельги. – Я не стал бы так делать, потому что я воин, а не вор!

Торгейр кивнул снова.

– Ты прав. И я всё думал потом, не из-за этого ли не стало нам удачи. Тогда один из моих людей на полпути к кораблю сказал так же, как ты сейчас. Его слова показались мне справедливыми, и мы вернулись. Я приказал трубить в рог, чтобы предупредить пировавших… Тогда они вышли из дома, и мы сразились…

Торгейр замолчал. Хельги продолжил за него:

– Одних из вас перебили, а другие попали в плен и стали рабами, так? Это там тебе изувечили руку?

Торгейр медленно покачал головой:

– Нет… для чего калечить раба? Те, к которым я попал, жили совсем небогато. На таких нападают ради славы, а не для добычи.

Они даже не всех детей, которые рождались, оставляли в живых, потому что не всех могли прокормить.

– Как у нас! – сказал Хельги. – Только у нас никто не считает, что это хорошо.

Торгейр усмехнулся:

– А ты думаешь, там не любят детей? Однако там ходят в море разбойничать по большей части оттого, что есть надо, а земля не родит. У моего хозяина было шестеро сыновей и всего одна дочь. Были ещё, но тех он велел вынести. Поэтому там мало женщин, и говорят, что раньше у некоторых было по нескольку мужей.

Хельги перевернулся на живот и положил подбородок на сжатый кулак.

– У тебя, херсира, был хозяин!

Торгейр продолжал:

– Потом мой хозяин купил себе молодую жену. Но сам он был уже дряхл и вскоре умер, и она досталась в наследство его старшему сыну, потому что не была ему матерью. Так уж у них принято. Старика понесли на костёр. И с ним двоих моих парней… Пруссы молились у священного камня и устраивали скачки на лошадях, деля имущество. И жрец-вайделот указывал в небо факелом и говорил, что умерший едет на огненном коне… А мои ребята мне крикнули – удачи тебе, Торгейр херсир!

Он помолчал немного.

– Они были храбры… И я всё это время рассказывал о них себе самому, потому что больше было некому. Я сам с собой разговаривал на нашем языке, я боялся, что позабуду его…

Хельги сказал:

– Если бы ты заговорил немножко пораньше, я не поленился бы разыскать того вайделота. А что было потом?

Сын Гудмунда невесело скривил губы:

– Что дальше… Одни меня продавали, другие покупали. Я стоял на торгу в Ратисбоне, и хозяин платил за меня пошлину, как за вьючную лошадь, – одну сайгу. И мой корабль снился мне по ночам. А потом я попал на запад, к саксам. Саксы, я слышал, когда-то верили в наших Богов, но теперь там от тех времен мало что осталось. Они теперь всё христиане и на шеях носят кресты. И мне, как ты видел, тоже подарили свой крест, и такой, что навряд ли я когда-нибудь его потеряю. Я убежал, меня поймали и наказали мою руку, которой я кого-то там ранил… А через некоторое время мой владелец решил поехать в Бирку на торг, и ему показалось, что я могу быть полезен. Он привёз меня в Хамбург. Это такой город, и оттуда рукой подать до нашего моря, и мне хотелось отгрызть свою ногу вместе с цепью и удрать ещё раз, хоть вплавь… Я заболел, и меня едва не выбросили на улицу умирать. А на корабле мне пришлось петь вместе с монахами и молиться, когда молились они. Так что если захочешь узнать молитвы Белого Бога, я могу рассказать их тебе, Виглафссон. Мы шли теми же местами, где я ходил на своём корабле, и берег был в тумане, но на нём белели кости моих людей… А когда монахи засуетились, я подумал, что это венды, и решил, что незачем ещё раз даваться живым…

Торгейр закусил губы. Хельги сказал ему:

– Я смотрю, недаром у тебя полголовы седых волос. А ведь мы родились в одно лето.

– А потом я услышал на палубе ваши голоса и то, как тебя называли хёвдингом. Я узнал корабль…

Хельги сказал:

– Ты будешь ходить на этом корабле, пока не добудешь для себя другого.

14

Великое море Нево широко лежало под светлым полуночным небом… Море и небо были одинаково гладкими и розовыми, как перламутр. Только у горизонта проступала какая-то тёмная полоска, и Сигурд кормщик всё косился на эту полоску, потому что ему казалось, будто она росла.

После битвы с ижорами Халльгрим хёвдинг велел держаться подальше от берегов… Не высаживались даже на ночь, но это никого не тяготило – погода стояла ласковая. Можно было идти вперёд от зари и до зари.

Вёсла кнарра падали не спеша, чтобы зря не тревожить спавших в трюме и под скамьями; только изредка под палубой принимались плакать малыши, и матери быстро их успокаивали. Иногда Сигурд слышал голос своей смуглянки Унн, напевавшей что-то сынишке, и тогда ему хотелось улыбнуться.

Гребцы трудились слаженно и в охотку, и делать ему было почти нечего.

Сигурд думал… О том, что дома, в Халогаланде, в эту пору года было много, много светлее. Если бы не горы, солнце знай ходило бы по небу кругами, светя в полночь, как в полдень… Очень далеко был теперь этот дом, их Морской дом. Два с половиной месяца пути, а сколько ещё впереди? А едва в десятке шагов на палубе кнарра чуть слышно постанывал во сне раненый брат. И от этого мысли Сигурда были совсем не веселы.

Он всё пытался представить себе, как они войдут в гавань Стейннборга. И встретятся там с Торлейвом конунгом. Сигурд никак не мог привыкнуть к тому, что Торлейв конунг не ходил в море на корабле, а всё больше ездил на лошади. И, по слухам, даже сражался не слезая с седла… Сигурду упорно виделся могучий викинг вроде Халльгрима хёвдинга. И на таком же, как у Виглафссона, длинном драккаре. Он отчалит от берега, чтобы их встретить. И спросит, держа руку на рукояти: с чем пожаловали? С миром или с немирьем? Они покажут белый щит и ответят, что с ними Ас-стейнн-ки. И останутся у него жить, и скоро станут своими и в походах Торлейва конунга, и на пирах в его дружинном доме. И мёртвые станут уходить в курганы, насыпанные на земле Гардарики…

Однако следить за тёмной полосой Сигурд не забывал.

Что же это было? В конце концов он даже поднялся на ноги, желая разглядеть получше. Рябь? Сигурд покосился на два драккара, шедшие рядом, и увидел там Бьёрна и отца. Двое кормщиков, как и он сам, посматривали на север.

Спустя некоторое время полоса подошла совсем близко: сплошной стеной молока с озера надвигался туман…

– Эгей! – негромко, чтобы не разбудить спавших, окликнул Олав Можжевельник. – Переговариваться будем, поняли?

Молоко залило нос кнарра, чуть отступило, нахлынуло снова… И Сигурд перестал ясно видеть даже собственные ноги.

– Эгей! – позвал он. С драккаров немедленно отозвались дружеские голоса.

Стараясь держать весло ровно, Сигурд закутался в плащ и принялся следить, как на ворсинках сукна появлялись и пропадали капельки влаги. Корабли не столкнутся, не спутаются вёслами: не в первый раз… Кормщики сумеют править по голосам.

Потом кнарр начал раскачиваться. Длинные, очень пологие волны чуть приподнимали его и опускали. Они тоже шли с севера, – где-то там, видно, штормило, но сюда докатывалась лишь мёртвая зыбь.

Сигурду вдруг показалось, что всё море Нево, как живое, шевелится под ним, беспокойно ворочаясь в своём каменном ложе.

– Эгей! – полетело в туман.

Совсем рядом во мгле наметилось какое-то движение, белые пряди тумана раздвинулись, появился Эрлинг.

– Что случилось? – зевая, спросил меньшой Виглафссон. Сигурд ответил не сразу – он прислушивался. И только когда прозвучали ответные оклики, проговорил виновато:

– Ты спал бы… Просто туман.

– Вижу, что туман, – сказал Эрлинг. – Ты так до утра горло себе надорвёшь.

Сигурд спросил его:

– Я тебя разбудил?

Приёмыш мотнул головой.

– Не нравится мне всё это, – сказал он погодя. – А ну, покричи-ка ещё разок.