Мой инсульт был мне наукой. История собственной болезни, рассказанная нейробиологом - Тейлор Джилл Болти - Страница 19

Тем временем Стив, ничего мне не говоря, позвонил моей маме, Джи-Джи (G. G. ― прозвище моей матери, инициалы ее имени и девичьей фамилии Глэдис Гиллман), чтобы сообщить ей о случившемся. Джи-Джи и Стив были знакомы много лет по ежегодным съездам NAMI, на которые оба ездили. Они относились друг к другу с симпатией, и я уверена, что этот разговор был тяжел для обоих. Стив рассказывал, как позвонил ей и попросил ее сесть. Затем объяснил, что у меня произошло обширное кровоизлияние в левое полушарие мозга и что я нахожусь в Массачусетской больнице общего профиля. Он заверил, что врачи добились стабилизации моего состояния и что они делают все возможное.

Вечером того же дня моя начальница Франсин тоже позвонила Джи-Джи и убедила ее за пару дней привести дела в порядок, чтобы после этого надолго приехать в Бостон. Франсин понимала, что мне, вероятно, потребуется операция. Она надеялась, что Джи-Джи сможет приехать и заботиться обо мне в Бостоне или поблизости. Джи-Джи не колебалась. Она потратила десять лет жизни, пытаясь помочь моему брату избавиться от душевной болезни, но ничего не смогла добиться. Тем не менее она чувствовала, что сумеет помочь другому своему ребенку восстановиться после неврологической травмы. Все эти годы в бесплодных попытках победить шизофрению моего брата не не разочаровали ее, а помогли составить четкий план, как помочь мне в излечении.

Глава 9

День второй: на следующее утро

Я проснулась рано утром следующего дня, когда в палату ворвалась студентка-медик, чтобы записать мою историю болезни. Как это ни странно, ей забыли сообщить, что после перенесенного инсульта я не могла ни говорить, ни воспринимать человеческую речь. В то утро я поняла, что важнейшей задачей больницы должна быть защита "уровня энергии" пациентов. Эта девушка была энергетическим вампиром. Она хотела добиться от меня хоть чего-то, несмотря на всю хрупкость моего состояния, но ничего не могла дать мне взамен. Она пыталась сделать все как можно скорее и явно отставала от своего графика. Из-за спешки она обращалась со мной грубо, и я чувствовала себя чем-то, что завалилось в щель и что пытаются оттуда достать. Она говорила со скоростью миллион миль в час и кричала так, будто я была глухой. Я сидела и поражалась ее неадекватности и невежеству. Она спешила, а я перенесла инсульт ― не самое удачное сочетание. Она смогла бы добиться большего, если бы подошла ко мне мягко, терпеливо и по-доброму, но, поскольку она настаивала, чтобы я общалась с ней в ее темпе, ни одна из нас не осталась довольна. Ее требования раздражали, меня сильно утомила эта встреча. Я поняла: придется расходовать свою драгоценную энергию с предельной осторожностью.

Главный урок, который я усвоила в то утро: в том, что касается моего восстановления, именно от меня в конечном итоге зависит успех или неуспех тех, кто обо мне заботится. Именно я решала, проявлять себя или нет. Я решила проявлять себя перед теми медиками, которые подпитывали меня энергетически, устанавливая со мной контакт, касаясь моего тела мягко и подобающим образом, устанавливая со мной зрительный контакт и разговаривая спокойно. Я позитивно реагировала на позитивное лечение. Те же медики, которые не пытались установить контакт, вытягивали из меня энергию, и я защищалась от них, игнорируя их требования.

Решение восстанавливаться было для меня сложным и тяжелым выбором, потребовавшим немалого когнитивного напряжения. С одной стороны, я была в восторге от того блаженства, которое давало свободное плавание в вечном потоке энергии. Там было чудесно. Мой дух сиял, огромный, свободный и спокойный. Очарованная всепоглощающим блаженством, я должна была найти ответ на вопрос, что именно означало для меня восстановление. Я понимала, что работающее левое полушарие имеет свои преимущества. Оно позволит мне вновь научиться взаимодействовать с окружающим миром. Однако в моем увечном состоянии концентрация внимания на том, что я воспринимала как полную неразбериху, означала боль в чистом виде. Учитывая, каких сил потребует восстановление, стоило ли ставить перед собой такую задачу?

Честно скажу, что у нового способа существования были некоторые плюсы перед старым. Я не хотела отказываться от своих новых открытий ради восстановления. Мне нравилось знать о своей текучести. Я была в восторге от сознания единства моего духа с вселенной и его плавания в окружающем потоке. Меня очень увлекала возможность жить, настолько тонко настроившись на восприятие энергетической динамики и языка жестов. Но более всего меня приводило в восторг чувство глубокого душевого покоя, наполнявшее теперь самые основы моего существа.

Мне хотелось оказаться там, где люди будут сдержанны и способны оценить мое чувство душевного покоя. Я обнаружила, что из-за обострившейся способности к сопереживанию у меня развилась повышенная чувствительность к стрессу, который испытывают другие. Если восстановление означало, что придется чувствовать то, что постоянно чувствуют они, зачем мне такое выздоровление? Мне легко было отделить свои проблемы и эмоции от проблем и эмоций других людей, решив наблюдать, но не взаимодействовать с ними. Как сформулировала Марианна Уильямсон, "могу ли я вновь присоединиться к этим крысиным бегам, не становясь при этом снова крысой?"

Другой студент-медик, Эндрю, пришел ко мне в то же утро, чтобы провести еще одно неврологическое обследование. Я была так слаба и обессилена, что не могла даже сидеть без поддержки, не говоря о том, чтобы стоять. Однако благодаря тому, что он обращался со мной мягко, но уверенно, я чувствовала себя в безопасности. Он говорил спокойным голосом, смотрел прямо в глаза и, если нужно, повторял сказанное. Он уважал во мне человека, в каком бы состоянии я ни находилась. Я была уверена, что из него выйдет хороший врач. Надеюсь, так и случилось.

Моим неврологом была доктор Энн Янг, возглавлявшая тогда отделение неврологии Массачусетской больницы общего профиля (я называю ее королевой неврологии). Я много лет слышала об этом знаменитом враче, когда работала в гарвардском Банке мозга. Она входила в состав консультативного комитета при Банке, и всего за две недели до моего инсульта мне довелось сидеть рядом с ней на обеде, организованном консультативным советом во время ежегодной нейробиологической конференции в Новом Орлеане. Во время того обеда я рассказывала о своих усилиях, направленных на увеличение числа образцов мозга, передаваемых на исследования людьми, у которых были диагностированы психические заболевания, а также их родными. Доктор Янг познакомилась со мной "с профессиональной стороны", так что к тому моменту, когда она обнаружила мое имя в списке пациентов, которых ей предстояло обойти в то утро, между нами уже были установлены особые, доверительные отношения.

Мне повезло, что среди многочисленных микросхем, работа которых нарушилась у меня в мозгу, была и микросхема, ответственная за смущение. Совсем как утка-мать, ведущая за собой своих многочисленных утят, доктор Янг, совершая утренний обход, появилась в дверях палаты в сопровождении студентов-медиков. Впоследствии я с ужасом вспоминала, что в тот момент меня как раз обтирали губкой, и королева неврологии со своей свитой застала меня в чем мать родила, на карачках и кверху задом.

У доктора Янг был добрый и ласковый взгляд, и она улыбнулась, посмотрев мне прямо в глаза. Подойдя, она сразу взялась рукой за мою ступню ― совсем как хороший лошадник, который, когда подходит к лошади, касается ее спины. Доктор Янг помогла мне улечься поудобнее. Затем она встала рядом, мягко положив ладони мне на руку, и тихим голосом заговорила ― не со своими студентами, а со мной. Она наклонилась над краем кушетки ближе к моему лицу, чтобы мне было ее слышно. Хотя я и не вполне понимала ее слова, мне было ясно, что она хотела сказать. Эта женщина понимала, что я не глупая, а больная, и было ясно, что она знает: ее задача состоит в том, чтобы разобраться, какие микросхемы у меня в мозгу по-прежнему работают и какие его части требуют лечения.