Черный бор: Повести, статьи - Валуев Пётр Александрович - Страница 74

Оглядываясь на залитую слезами и кровью область религиозных гонений, мы с ужасом размышляем о неисчислимом числе жертв, о свирепости казней и о тех бесчеловечных мучениях, которые предпосылались казням. Но не на одних только жертвах этих гонений останавливается наша мысль. На загадочном числе погибших и на сумме ими перенесенных страданий она остановиться не может. Она невольно обращается и к другой сумме, еще более значительной, к сумме нравственных страданий тех, кто переживал погибавших, кто с ними был близок, кто с ними был связан самыми драгоценными для человеческого сердца узами, кто страшился за них, кто мог тщетно надеяться, мог напрасно умолять, кто знал о пытках, часто был свидетелем казней и до конца своей жизни должен был о том хранить неизгладимую память. Перед этим страшным, скорбным итогом сам собой ставится вопрос: к каким результатам приводило до сих пор и, в конце концов, привело его вековое приращение?

История свидетельствует, что цели гонений достигались только там, где преследование переходило в истребление. Альбигенсы исчезли. В Испании инквизиция выжгла начатки протестантизма. Но герцог Альба не успел их выжечь в Нидерландах. Гуситы не исчезли, но только видоизменились, или скрылись временно, и потом слились с другими протестантами. Тридцатилетняя война не воспрепятствовала половине Германии сделаться и остаться протестантской. В Англии католическая иерархия восстановилась рядом с англиканством и диссентерами. Во Франции, несмотря на гугенотские войны и на отмену Нантского эдикта, реформаторы свободно исповедуют свою веру. В Италии и в самом Риме римская курия пользуется меньшим влиянием, чем в других католических странах. Везде изменилась церковно-общественная почва. Она изменилась наперекор действиям церковных и гражданских властей, и прежде на ней возможное — ныне бесповоротно стало невозможным.

Никто не сожалеет о том, что теперь костры не пылают и палачи прямо не призываются к служению церкви. Но в наш век всякого рода анализов, в том числе и анализа исторического, небесполезно вдумываться в вопрос: много ли пользы приносило то служение в прежние времена? Религиозные настроения и движения масс не могут быть насильственно возбуждаемы и направляемы в предопределенном смысле. Гнет вообще вызывает не фанатизм содействия, а фанатизм отпора. Между тем в выделяющемся из масс и отделяющемся от них меньшинстве, пользующемся большим досугом мышления, насилие и суровый догматизм возбуждают колебания и сомнения, постепенно переходящие в сознательное, систематическое и строптивое отрицание. Религиозные смуты и гонения предуготовили удобную почву для Бэйля, Гиббона, энциклопедистов, для тюбингенской школы и для современных ученых, как, например, профессор Гексли. Христианский кодекс Священных Писаний подвергся разлагающему критическому разбору, и влияние этого разбора ясно отражается на первом из двух потоков, о которых упомянуто в начале настоящего очерка. Нельзя забывать, что всякая критика воспринимается легче и сразу производит более ощутительное впечатление, чем всякое назидание, и что это впечатление почти одинаково при критике мелочной и поверхностной и при критике, имеющей другие свойства. Не без основания сказано одним из самых даровитых наших писателей, что «если мы, верующие, перестанем быть мелочными догматиками, то мы этим отнимем самое сильное оружие у мелочной критики».

Пора гонений миновала. Епископ Вальдарес, архиепископ Гардинер и аббат Арнольд в наше время и впредь невозможны со всей их обстановкой. Но нельзя сказать, что дух религиозной нетерпимости ослабел в одинаковой мере с возможностью переходить от разномыслия к преследованию. Полувраждебные взаимные отношения разных христианских исповеданий до сих пор служат союзниками рационалистическому взгляду на христианство. Всматриваясь в современные обстоятельства, мы должны сознавать, что мы далеки от единения церквей. Но, быть может, от нас зависело бы менее быть далекими от мира между церквами и более постоянно памятовать сказанное нам, в Нагорной проповеди, о миротворцах, милостивых и кротких.

Граф П. А. Валуев

РЕЛИГИЯ И НАУКА

Четырнадцать лет тому назад покойный профессор Кавелин, стараясь определить задачи психологии, отозвался в следующих выражениях о тогдашнем направлении человеческой мысли, настроении духа и состоянии общественных нравов в христианском мире[75].

«Посреди современного, великого движения умов, посреди великих событий, которые коренно пересоздают быт, нравы и верования европейских народов, все слышнее и слышнее звучит одна зловещая нота — упадающий интерес к лицу как нравственной личности. Вместе с тем и сами люди более и более чувствуют и сознают свое бессилие и ничтожество. Нравственная личность как будто сходит со сцены, а на место ее выступают безличные массы. Многие видят в том успех. Другие упадок. Как бы то ни было, но не подлежит сомнению, что душа, видимо, оскудевает в людях и в их взаимных отношениях. Великие утешители жизни, поэзия и искусство, заметно падают; быстро исчезает та добродушная веселость, то радостное настроение, та беззаботная бодрость, которые сближают людей, установляют между ними прочные связи, подымают общежитие и общественность и с которыми живется так легко, даже при самых трудных и прискорбных обстоятельствах. Народонаселение всюду быстро растет, сношения между людьми ежедневно усиливаются, обмен услуг и мыслей возрастает в поражающей прогрессии, а в нравственном смысле люди больше и больше становятся похожи на троглодитов — так равнодушны, холодны, недоверчивы, подозрительны становятся они друг к другу, так мало между ними искренности, задушевности и сердечного доброжелательства. С виду общественная жизнь никогда так не процветала; на самом деле каждый глубоко ушел в самого себя, старается отгородить себя от других каменною стеной и думает только о себе, мало заботясь о других. Действительное одиночество, при кажущейся общительности, сушит и портит людей. Цвет, краски и благоухание жизни теряются, даже потребность в них, смысл к ним постепенно вымирают из поколения в поколение. Оттого нравы, при видимой утонченности, на самом деле грубеют; самый горизонт воззрений суживается, мысль теряет размах и полет, а с утратою широты мысли и убеждения человек мельчает характером, делается менее и менее способным настойчиво преследовать задуманные планы и цели, теряет твердость и выдержку, бежит труда, сразу хочет получить то, что приобретается лишь долгим напряженным усилием, и при первой неудаче оказывается жалким и малодушным. Характеры бледнеют и исчезают вслед за художественным творчеством и чувством. Так, или почти так, иногда теми же словами, жалуются все, от мала до велика, образованные и простые люди, у нас и в Европе»…

«Христианство, — мы касаемся здесь только его исторического значения, — окончательно разорвало всякую связь между внешним, материальным и идеальным миром и совершенно перенесло центр тяжести в последний… Для человека наступила пора обновления… Идеал христианина есть душевная жизнь, нравственное совершенство… В истории это была минута действительного возрождения человека к новой жизни, небывалой, перед которой всякая другая жизнь казалась бледною и жалкою. С христианством апогея идеального развития была достигнута. Оно завершилось, и с тех пор началось обратное движение от идеального мира к внешнему, реальному. С одной стороны, предстояло пересоздать действительность по христианскому идеалу <…>; с другой — необходимо было открыть научное основание евангелических истин. Формулировать их по правилам строгой науки и таким образом, связав цепью причин и последствий с наглядными истинами, сделать их доступными не для одних верующих, а достоянием науки и знания. Эта двойная задача выпала на долю новых европейских народов».

<…>«Надо перестать убаюкивать себя фразами, которым мы сами больше не верим, искренно и строго проверить наши взгляды и доискаться, путем науки и положительного знания, до причин нашей нравственной скудости, при огромном умственном богатстве. Такое исследование приведет нас к психологии, потому что в нашей душе, в ее жизни и отправлениях, скрываются источники наших радостей и печалей, истины и лжи, добра и зла, правды и неправды. Если миру суждено быть обновленным, то это может совершиться изнутри нас. Без участия нравственных, психических элементов и деятельности немыслимо никакое обновление».