Второе падение Монсегюра - Иванов Анатолий Михайлович - Страница 4

Опять все хорошо, только откуда это взято? Ж. Дювернуа доказывает, что у катаров не было манихейской идеи об угрожающей миру доброго начала хаотической первоматерии[52]. Но у манихеев  хаотичной была не Материя,  а зона смешения (Кефалайа, с. 373, 455). А если злое начало не было хаотичным в исходной точке, то, вернувшись в нее, оно опять-таки хаотичным не будет. Сам же Р. Нелли видел отличие катаров от манихеев в том, что у первых оба начала были духовны, тогда как вторые отождествляли злое начало с абсолютным хаосом и слепой случайностью[53]. Что же получается? Когда ему нужно было доказать одно, он подчеркивал различия, а когда требовались другие доказательства, забывал о различиях и подменял одно другим?

Впрочем, если при изучении религий древнего Ирана не ограничиваться одним манихейством, изрядно подпорченным гностицизмом, а обратиться непосредственно к зороастризму, то в Ясне 30 Авесты тоже говорится о двух первичных духах. Катары вернулись на этот же уровень дуализма.

Р. Нелли находил дополнительный аргумент в пользу неравенства двух начал в том, что катары, от имени которых рассуждал опять-таки сам Нелли, ограничивали антагонизм Бога и Дьявола, Добра и Зла одним лишь видимым, пространственно-временным миром[54]. Однако человеческое мышление по сути своей таково, что никто, будь он даже катаром или г-ном Нелли, не может обойтись без пространственно-временных категорий, не в состоянии даже приблизительно представить себе, что находится или происходит вне времени и пространства, потому что находиться можно только в пространстве, а происходить что-то может только во времени. Неудивительно, что катарская философия содержала наибольшее количество темных и неясных мест именно в области эсхатологии, как отмечает сам Р. Нелли[55]. Иначе и быть не могло. И на то, что «все души будут спасены»[56], можно было лишь надеяться, но отнюдь не говорить об этом с достаточной долей уверенности. И не случайно система Иоанна из Луджио представлялась Р. Нелли «более темной» из-за ее «двойного пантеизма» (божественного и дьявольского). В соответствии с этой системой творения обладают той же субстанцией, что и их творцы, и так же вечны, как они[57]. Под вечностью мира катары понимали (или понимал за них Р. Нелли) вечность материального мира, превращенного в ад[58], поскольку Страшный суд уже состоялся и никакого конца света, соответственно, не предвидится[59]. Но, если все катары верили, что Земля и так представляет собой ад[60], то позволительно задать вопрос, может ли ад стать еще более инфернальным.

Р. Нелли полагал, что может, но лишь потому что страстно желал победы Доброго начала. Однако его одолевали сомнения, холодный ум исследователя боролся в нем с эмоциями, и когда разум побеждал, Р. Нелли допускал и такое толкование учения Иоанна из Луджио, в соответствии с которым космическая драма длится вечно[61].

Если вечна космическая драма и вечен материальный мир, то вечны и люди как материальные существа. Пусть даже они станут бездуховными, как американцы, потому что души улетят на свою небесную родину, откуда они когда-то выпали, как птенцы из гнезда, но хоть какие-то люди все равно останутся.

Мрачный взгляд на мир как на ад имеет достаточно долгую историю. Этот взгляд порождал отрицательное отношение ко всему материальному, в том числе и к человеческому телу, которое рассматривалось как оковы, узы, темница души. Еще древние пифагорейцы обыгрывали созвучие в греческом языке соответствующих слов «сома» и «сема»[62]. Такое же отношение к миру было характерно и для гностиков[63]. Из гностицизма учение о частицах света, поглощенных тьмой, перешло в манихейство, причем в последнем в роли спасителя этих частиц из тьмы выступал Митра[64]. Катары тоже считали душу заключенной в телесную тюрьму[65]. Согласно описанию Отто Рана они не чувствовали себя в этом мире как у себя и сравнивали эту Землю с тюрьмой, с адом, а смерть была для них всего лишь расставанием с грязной одеждой[66]. Последний образ замечателен своим почти буквальным совпадением со словами из «Бхагавадгиты» (II, 22):

Катары, как известно, тоже верили в переселение душ, однако так до конца и не разобрались, чей же это дар – Бога или дьявола? С одной стороны, материальное воплощение это то, что желательно Дьяволу, но, с другой стороны, божественная необходимость требует, чтобы реинкарнации выполняли функции очищения. Сатана надеется, что поймал души в цикл перевоплощений, но на самом деле души понимают в результате, что тело это зло, и освобождаются[67].

Согласно учению манихеев перерождение – это судьба тех, кто занимает промежуточное положение между праведниками и грешниками[68].

Удивляться появлению индийских мотивов в катарских верованиях не приходится, и не только манихейство выполняло тут роль посредника. Ж. Монсерра-Торран в статье «Социология и метафизика гнозы»[69] отмечает, что гностическое учение о божественной искре встречается и в Ведах. Так что Симона Петреман ошибалась, когда утверждала, что «никаких решительных доказательств нехристианского происхождения гностицизма не найдено ни в Новом Завете, ни в рукописях Наг-Хаммади, ни где-либо еще»[70]. Чешская исследовательница Алиция Доманска придерживается противоположного мнения: углубленный анализ этих рукописей доказывает, что основные концепции гностицизма были сформулированы еще до нашей эры[71], так что подтверждается тезис М. Лооса, согласно которому ранняя гностическая традиция первоначально не была тронута христианским влиянием; некоторые гностические тексты полностью свободны от христианского влияния, христианские элементы проникли в гностический миф позже[72], а также гипотеза Артура Древса о происхождении христианства из гностицизма.

В соответствии с гегелевской формулой «отрицание отрицания» неприятие мира гностиками, манихеями и катарами вызвало столь же резкое неприятие со стороны Л. Н. Гумилева, который решил уничтожить всех своих противников разом, придумав для них убийственное название «антисистема».

Ю. М. Бородай, гумилевский попугай, пересказывал его определение «антисистемы» следующим образом[73]; антисистема это жизнеотрицающий критический настрой, отвращение к действительности, стремление к ее рассудочному упрощению, а в пределе – к уничтожению. Л. Н. Гумилев называл гностицизм «грандиозной, увлекательной антисистемой»[74]. Ю. М. Бородай упрекал гностиков в том, что их мировоззрение было перевернуто с ног на голову: они перестали считать природу своей матерью и видели в ней узилище, которое надо разбить, чтобы освободить свою «душу». По мнению Л. Н. Гумилева, столкновение эллинства с иранством породило «могучую антисистему» – манихейство[75], Ю. М. Бородай добавлял еще, что она была к тому же и «свирепая». Сам Ю. М. Бородай освирепел до того, что с одобрением отнесся к уничтожению крестоносцами катарской ереси в Южной Франции. Исходя из катарского учения о переселении душ, можно подумать, что душа папского легата Амальрика, прославившегося фразой: «Убивайте всех! Господь разберет своих», благополучно обитает теперь в теле русского «философа» Бородая.