Игуана - Миронов Георгий Ефимович - Страница 90

После повторного обыска на шее у Ивана нашли туесок на ремешке подвязанный, а в нем завернутая в мягкую тряпицу вещь красоты необыкновенной: панагия, вся в золоте и драгоценных камнях, с ликом дивно выписанным в миниатюре.

Спустя шесть часов братья Михайловы стояли перед Иваном Дмитриевичем Путилиным.

– Вы убили иеромонаха?

– Не мы.

– А как же так?

– А вот так, один я, не мы, а один я – Иван Михайлов, брат не при чем.

– Так чего ждешь? Рассказывай.

Рассказ Ивана Михайлова был короток.

«В восьмом часу вечера десятого января я пошел в монастырь, и сразу направился в келью иеромонаха Иллариона.

– С целью убить и ограбить?

– Никак нет, Вашбродь. У меня в тот момент и мысли такой не было. Хотел повидать отца Иллариона, я ведь и ему служил, когда в монастыре был. Дверь кельи заперта не была. Отворил я дверь, вошел в прихожую и громко сказал:

– Боже нас помилуй.

– Аминь, – ответил Илларион.

Я вошел в комнату.

Из другой комнаты вышел ко мне отче, неся в руке сахар. Самовар стоял в первой комнате, за перегородкой, на столе… На столике я заметил нож перочинный, посуду какую – никакую. Там ещё два ножа лежали, – один большой, чижолый, для колки сахара, другой – подлинней и потоньше – для резки хлеба. Я подошел под благословение. И получил его. Мы стали разговаривать. Иеромонах спросил меня, что я делаю, где служу. Я ему рассказал, что приехал в Псков приискать себе место на железной дороге. Я ведь ранее по этой части, стрелочником, у нас в Окуловке служил.

– Дело, чадо, дело, работать надо, – кивал мне отец Илларион. – Жизнь в лености Богу не угодна.

Он наколол короткий толстым ножом сахару, пригласил:

– А теперь, сын мой, давай со мной чай пить.

Я и раньше знал иеромонаха за состоятельного человека. А в ту минуту, как он позвал чай пить да встал с ложа, под подушкой то и блеснуло что-то. Золото, никак, – понял я. И вот в ту минуту, грешен, решил ограбить иеромонаха.

– Как ты убил, покажи.

– Я схватил его за подрясник, вот так, у горла, и он ударил меня наотмашь. Я пошатнулся, он схватил меня в охапку, но я успел схватить со столика перочинный нож и два раза ударил иеромонаха, вот так…

– Отец Илларион сопротивлялся?

Да…, он схватил меня за волосы, кусал мои руки. Хватал за ножи. Как-то вышло, что уж у него в руке был нож, и я пытался ухватить его, чтоб он меня не поранил. Нож в борьбе погнулся. Улучив момент, я схватил отца Иллариона за горло и большим ножом сильно пырнул его в горло. Он захрипел и вскорости испустил дух.

Убедившись, что он точно помер, я пошел обратно к койке, достал из под подушки вещицу, что заприметил. И точно – была она из золота, с драгоценными каменьями, дивной работы, аж дух захватывало. А еще, уж потом, я нашел деньги, спрятанные в конверт, процентные билеты, часы, монеты золотые. Надел на себя пальто монаха, которое нынче вон, на брате. Брюки также взял и ситцевую рубаху. А свое белье-рубаху и штаны, – сжег в печи, топившейся в келье. Я когда-то её, когда в монастыре работал, и растапливал. Знакомое дело. А как все завершил, так прямиком на станцию и поездом в одиннадцать уехал в Окуловку. Пальто дома отдал брату. Когда он нашел в карманах золото, кредитные билеты, вещи монаха, забоялся. Я ему все и рассказал. Он ещё пуще забоялся. А тут уж и вы приехали, начали нас искать, так он и ещё больше забоялся. Да только не виноватый он. Я один и убил. И сообщников никаких не имел.

– А что, правда хороша панагия, что ты у иеромонаха взял? Где она?

Панагии среди изъятых у задержанных вещиц не было.

Стали искать Климентьева. Вроде, только что здесь был.

Однако ж ни Климентьева, ни панагии так и не нашли.

Как ни искали.

На всю Россию розыск был учинен. А – не нашли. Сгинули обое – и панагия и сыскной агент Климентьев. Как будто их и не было…

«Максимовское дело». Следствие ведет прокуратура

Воровать на максимовском обогатительном комбинате начали с первого дня его работы.

Воровали все, или почти все. Ворованное мелкими и крупными частями, правдами и неправдами выносили за территорию комбината. А те, кто был готов перекупить максимовское золото, уже ждал их снаружи.

«Стрелки» проводились в городском кафе «Аэлита». Там на фоне огромной во всю стену фотографии березовой рощи и заключались договора о купле-продаже к обоюдному интересу.

Нельзя сказать, что райпрокуратура не реагировала на сигналы.

Но завод-предприятие режимное. Пока следователь райпрокуратуры закажет пропуск, пока пройдет на территорию, – глядь, а все возможные концы спрятаны глубоко и надежно.

Райпрокурор запросил облпрокуратуру, попросил помощи. А облпрокуратуре была придана в их бригаду следователь – криминалист межрапрокуратуры из Москвы знакомая читателю Верочка Пелевина.

Любили Верочку в прокуратуре прежде всего, конечно же, за хватку, криминалистический талант, юридические познания, но не в последнюю очередь и за красоту, так сказать, физическую: была она хороша собой, глазаста, розовощека, стройна, с косой толстой, и вообще являла собой облик типичной русской красавицы. Вот читатель уж и готов предложить свое «клише» – «кустодиевский тип», по имени выдающегося мастера нашего искусства Бориса Кустодиева, прославившегося среди других достоинств и умением писать красивых, типично русских женщин. Ан нет. У Кустодиева девушки и женщины покрупнее будут, или скажем прямо – потолще. Может в неулавливаемо далеком будущем и предстояло Верочке стать дебелой матроной. Но к осени 1998 г. была она чудо как хорошо, не только лицом, но и фигуркой – с округлыми коленями, длинными стройными ногами, крутыми бедрами, высокой грудью. Все как у Кустодиева, а все ж потоньше…

Опросила Верочка разных людей, как работавших на заводе, так и их родственников. Но не напрягала их допросами, все как бы шутя, в русле доброй беседы.

Вышла у неё такая картина.

Воровать – воровали. Весь вопрос, – как выносили. Каждый рабочий по цехам передвигался беспрепятственно. Доступ к золоту ничем и никем не ограничивался. Откусывай, отколупывай, ешь его, хоть на хлеб намазывай. А вот, дескать, вынести с территории – ни-ни. Контроль был строгим по всему периметру завода. Только вышел из производственного сектора – готовься к досмотру. Вплоть до полного раздевания.

– Золото есть? – спрашивают, например, для порядка на вахте.

– Как нет? Есть конечно.

– Раздевайся.

А золота-то и нет. Пошутил рабочий. А уж смеху вокруг этого раздевания!

Но так шутили редко. Чего вахту озлоблять? Чаще так:

– Есть что недозволенное?

– Никак нет.

– Проходи.

А то и так:

– Золотишка случаем не прихватил?

– Больно надо.

– А ну, покажь?

Первый, поверхностный обыск ничего не давал.

Тогда – с полным раздеванием. И обратно – ничего! Тупик!

А как же золотишко уходило с завода? А так вот и уходило.

Если, скажем, вахту в долю взять, то как? То – то и оно.

А если милицию? А и они что, не люди? Кому личный автомобиль помешал жить и трудиться. Милиционеры в городке все ездили на работу на своих машинах. А на вопросы Верочки отвечали:

– Машину тесть купил. Он в деревне на всем готовом, денег куры уж и не клюют даже. А что золото? Воруют? Ну, воруют. Кто? А кто его знает. Как? А это вам, следователям прокуратуры, должно быть известно.

Поговорили, называется.

Ну теперь вопрос, какое золото крали? На этот вопрос Верочка, опросив человек пятьдесят, ответ нашла. Песок, привозимый с приисков, даже не пытались; рудное золото, то, что в породе, ещё обогащать надо вручную. Хлопот. А наш человек любит, что была халява, но чтоб ещё и без особого труда. Так что брали исключительно уже готовые бруски переплавленного и очищенного золота. Спрятать такой брусочек в цехе – пара пустяков. Хоть в штанах, если штаны специально к этому приготовить, хоть бы и в рукавицу брезентовую.