Игуана - Миронов Георгий Ефимович - Страница 51

Ирония же судьбы состояла в том, что старичок действительно помер.

Но к тому времени у Манефы уже развивалась некая странная головная болезнь, при которой большую часть суток она жила в прошлом, – годов так на тридцать назад, и выходило, что весь период её жизни со стариком из памяти выпадал напрочь. Может, что наследственное… Родителей она почти не помнила. Отца совсем, а мать – пунктирно. А может это от того, что в Доме ребенка её часто роняли, а детдоме ещё чаще били, а в лагере, когда насиловали охранники, чтоб не верещала, закрывали рот куском старого, дурно пахнущего клифта. Вот, может, от нехватки кислорода и развилась мозговая болезнь. Теперь уж и не угадаешь, от чего. Но факт – то остается фактом, – недавнее прошлое в результате выпало из биографии Манефы Разорбаевой практически навсегда.

Осталось только некое трепетное отношение к стене, за которой, она это помнила чисто по слуху, – была некая страшная пустота. И, – однажды, когда чердак у неё совсем съехал и она начала собирать свою коллекцию, Манефа, проснувшись поутру в хорошем молодом состоянии, проломила стенку в углу, и в образовавшуюся дыру сунула узелок с сокровищами. Дыру она потом заставила старым комодов.

Коллекция у Манефы с годами росла, росла и дыра: теперь в неё пролезал сверток, коробка из-под обуви, и даже «балетный» чемоданчик. Там, в этой странной пустоте, они, свертки, чемоданчик и коробки, располагались так, чтобы, сунув руку в дыру, можно было их в любой момент вытащить и полюбоваться сокровищами.

Единственная проблема состояла в том, что с каждым годом ей все труднее было оттаскивать от стены старый комод, обнажая «вход» в свою сокровищницу.

Ну, да ведь у каждого истинного коллекционера есть свои проблемы.

Счастье и горе реставратора Нины Ивановой. Кража в «Пушкинском»

Митя и Федор встретились на следующее утро в генпрокуратуре.

В последний раз, когда Митя был здесь, на Большой Дмитровке, у приятеля, все было проще: Федя позвонил в Отдел пропусков, оттуда на вахту, там сержант записал фамилию Мити в амбарную книгу и, проверив удостоверение ФСБ, мельком глянув на курносую физиономию Мити, приветливо махнул рукой в сторону двери из проходной:

– Прошу.

На этот раз все было строже: пропуск ему Федя должен был заказать в 9 утра, за пропуском надо было постоять в короткой очереди к окошку минут пять, ещё пять-шесть минут этот пропуск выписывали. У Мити создалось такое впечатление, что это время ушло на запрос в информационную базу данных ФСБ и МВД. Вероятно, ответ был получен положительный, и пропуск-длинную полоску бумаги-ему выдали. Правда, уже без улыбки.

Потом он проходил антитеррористические воротца, пришлось сдать под расписку оружие, и только после всех строгих процедур его допустили в святая святых правопорядка – на круглую площадь квартала, занимаемого комплексом зданий генеральной прокуратуры.

Федя сидел в большой комнате на шесть человек рядом с залом заседаний коллегии. На его группу силовой защиты на время коллегий возлагалась дополнительная функция охраны первых лиц государства, если таковые на коллегию являлись. За последние два года дважды приезжал Черномырдин. Тогда работали в режиме второго круга «лички». А министры МВД, ФСБ и другие «смежники» приезжали со своей охраной, и группу Феди не беспокоили.

Митя свернул от старательно брызжущего фонтана, на круглой площади направо, вошел в подъезд, уловил чутким носом, что сегодня у прокуроров на завтрак. На завтрак, а точнее, на обед, который сейчас уже готовился, но столовая открывалась лишь в 12, была отварная щука, сырники со сметаной, беляши, суп гороховый и борщ, котлеты с макаронами, каша рисовая, множество салатов и компот.

– Все как у людей, – удовлетворенно подумал Федя, вспоминая запахи столовой на Лубянке. Там его «фирменным блюдом» был бифштекс рубленый с яйцом. Как ни странно, что-то произошло за постперестроечные времена в пищеблоках правоохранительных органов. Ни на Огарева б, ни на Петровке 38, ни на Большой Дмитровке 15 его любимое блюдо не готовили. А он любил густо посолить и поперчить беложелтую вялую лепешку яичницы, шапкой накрывавшей хорошо прожаренный бифштекс, и-вперед и с песней, как говорил его первый командир в армии полковник Бобренев.

Запахи столовой всколыхнули множество приятных воспоминаний, но Федя передернул крутым плечом и со словами «Не очень-то и хотелось» сел в лифт и нажал кнопку пятого этажа.

В комнате с табличкой, указывающей не на специализацию группы, а лишь на номер апартаментов-»541 '» – за компьютерами сидело пять человек. Четверо были совсем молодыми, а пятый-лет пятидесяти, с фигурой борца и сообразительными глазами, выглядел старшим в этой группе. Но, как знал от Федора Митя, Пал Палыч был рядовым сотрудником, перешедшим «со своим званием» капитана в группу из ОМОНа. Получил чин юриста первого класса, соответствующий капитанскому, все положенные ему прибамбасы, и не сильно обижался на судьбу. После тяжелого ранения, полученного, когда ОМОН брал банду Витязя в Балашихе, ему постоянные боевые контакты не рекомендовались. А в группе Федора Шурова работа была разнообразная, – и аналитическая, и физическая, похоже, мужик здесь приживется. Четверо включая бывшего омоновца, с разной скоростью что-то делали на компьютерах. Похоже, отбирали информацию из ЦИОС МВД, ФСБ, налоговой полиции и таможни на конкретных лиц. На дисплеях у каждого была картинка, при всех отличиях в чем-то похожая: фото, текст, колонки данных и разная человеческая «фурнитура» – группа крови, «пальчики», укрупненная фотография сетчатки глаза и прочее.

Федя говорил по телефону. Судя по тому, что он держал у виска белую трубку, Митя вычислил, что говорит он скорее всего со своим начальником полковником Патрикеевым. В свой прошлый приезд он был удостоен от друга доверительной информации: белые аппараты старомодной конструкции перешли в группу от Генпрокурора и его заместителей. Теперь у них – новейшей модели и современного дизайна. А вот внутренние свойства сохранились: аппараты в комнате 541 и новейшего дизайна в кабинетах руководства были заблокированы от прослушивания.

– Есть, Егор Федорович. Идем. Он уже пришел. Через минуту будем.

Опустив трубку на рычажок и чуть прихлопнув сверху, чтобы сработал контакт отбоя наверняка, Федя повернулся на крутящемся кресле:

– Полковник ждет нас.

Встав с кресла и сладко потянувшись, он кивнул своим сотрудникам:

– В рабочем режиме, мужики, – к 12 надо полковнику дать все сведения по турецким, испанским и американским связям Игуаны. А мы к нему. Вернусь самое большее через полчаса. Если будут звонить, я у руководства. Если Кира Вениаминовна из ФСБ – это срочно, или если Верочка Пелевина из межрайонной – у неё убийство в условиях неочевидности, – выведите на полковника или на мой мобильный. Всё. Вперед и с песней.

– Бывшего нашего командира – полковника Бобренева часто вспоминаешь?

– Частенько. Это ж молодость, с ней всегда часто вспоминаешь.

– Так мы ещё и не старики. Кстати, «Бобер» во времена нашей с тобой юности был всего лишь майором и старше нас лет на десять. Где он сейчас, не слыхал?

– Ушел с оперативной работы. Хотя физически в отличной форме. Он советником у Председателя Верховного суда, генерал майор юстиции, а должность между прочим, генерал-лейтенанта, так то… «Наша служба и опасна и трудна». Мы только с тобой засиделись в званиях.

– Ну, не всем быть генералами, – чуть обиженно бросил Митя, – зато я вот женился…

– Да ты что? На свадьбу то пригласишь?

– В обязательном порядке у шафером назначен.

– Кто назначил?

– Будущая жена и сын…

– Вот так вот значит… Поздравляю.

Тем временем они прошли запутанными коридорами (здание Генпрокуратуры состояло из соединенных зданий, построенные между Глинищевским переулком и Столешниковым, этажи не всегда совпадали и при переходе приходилось не раз то подниматься на три-четыре ступеньки, то спускаться, то долго идти по коридорам, застеленным нарядной ковровой дорожкой.