Гинекологическая проза - Бялко Анна - Страница 7

– Надо спрашивать, не «далеко?», а «надолго?», – поправил Слава. – Насчет квартиры не знаю пока, типа на полгода, а насчет меня – что тут загадывать, поживем – увидим.

Так началась Ирочкина семейная жизнь. Реакцию родителей (а тут даже папа не молчал) можно не описывать, практически все родители реагируют схожим образом, когда послушные доселе отпрыски вырываются из-под опеки, но крики Ларисы Викторовны... Хотя, решили не описывать, так и не будем.

На самом деле с внешней точки зрения семейная жизнь немногим отличалась от прежней; Ирочка работала, Слава тоже, по вечерам ужинали, ходили куда-нибудь погулять, или Слава садился писать диплом (он защищался в этом году, его звали остаться в аспирантуре, но он отказывался, ссылаясь на необходимость зарабатывать деньги, и собирался всерьез заниматься «программизмом»).

Несмотря на кажущуюся жизненную стабильность, Ирочкины страхи не прошли, а, напротив, укрепились и дали корни – теперь тем больше было ей терять. Алинин дух продолжал незримо витать над жизнью – то Славина старая бабушка назовет, оговорившись, Ирочку Аленькой, то кто-то из приятелей Славы ляпнет что-то такое...

Ирочка дергалась при этом, как от удара, ей казалось, что все сравнивают ее с Алиной, и так как сравнение это явно не могло быть в ее, Ирочкину, пользу (Алина всегда всем нравилась), она начинала думать, что вот и Слава тоже постоянно их сравнивает и долго потом не могла заснуть, перебирая в памяти те и другие Славины слова, взгляды, жесты, трактуя их так и эдак... Хотелось быть такой же, как Алина, и одновременно ни в чем на нее не походить... Терзаемая внутренней борьбой, Ирочка не высыпалась, болела голова, почему-то даже на руках проступали иногда странные красные пятна. Ирочка несколько раз показывала их врачам, те говорили: «аллергия» или «крапивница, видимо, нервное», прописывали витамины и цинковую мазь.

Странным образом, при таких глубоких душевных страданиях, Ирочка никогда не пыталась поговорить со Славой на больную тему и выяснить напрямую, как и к кому он относится. За все время был у них лишь один такой разговор, когда-то на заре их совместной жизни, да и тот дал скорее обратный результат. Начался он случайно, Ирочке позвонила Марина, то-се, заболтались, в это время вернулся с работы Слава. Пока он переобувался в прихожей, Ирочка закруглилась быстренько, но Слава успел уловить, с кем она болтала, и за ужином спросил, как бы между прочим:

– Слушай, а Маринка тебе про Альку ничего не рассказывала, как она там живет?

Поскольку Ирочка уже заранее, с самого его прихода, была в напряге, врасплох Слава ее не застал, и она с готовностью, но без подробностей выдала рассказ об Алинином романе с фирмачом.

– Так я и знал, что пропадет она в этой конто– ре, – уронил Слава.

– Почему пропадет? Ей-то, по-моему, как раз неплохо, – подняла на него брови Ирочка.

– Погибнет. Петьку жалко.

– А что тебе Петьку-то жалеть, – сорвалась Ирочка. – Он ведь не твой.

– Верно. Но знаешь, я к нему очень привязался за это время. И он ко мне. Он меня папой звал, смешной такой. Да ладно, что говорить. – Тут Слава резко встал из-за стола, вышел из комнаты и больше за вечер не проронил ни слова.

У Ирочки разговор оставил, естественно, тяжелый осадок, но кроме всего прочего, следствием его явилось решение детей пока не заводить. Не то чтобы она вообще собиралась рожать в скором времени, ей казалось – рано пока, но тут она еще раз твердо про себя решила этого не делать. «Еще не хватает, – думала Ирочка, – чтоб он моего ребенка с Алининым сравнивал. Нет, ждать, ждать, чтоб забылось все получше». Вот, собственно, и все. Несложная мысль, рожденная привычным страхом.

В конце лета у Ирочки на работе произошли перемены. Перемены, довольно резкие подчас, происходили во всей окружающей жизни: как грибы, росли вокруг разные частные фирмы, совместные предприятия, валютные рестораны и магазины, но тут волна докатилась и задела непосредственно Ирочку.

Олег собрался уходить. Начальству он это свое решение объяснял как-то невнятно, мямлил что-то невразумительное о желании завершить учебу, но Ирочке, отозвав ее в уголок, сообщил нечто совсем другое:

– Я тут место одно нашел, они делают, примерно, что и мы, но у них партнеры в Германии, и такая база... Я таких машин даже не видал, а уж работать на них... Такие штуки можно делать, закачаться... Я, между прочим, им и про тебя сказал, что есть человек, рисует классно, в паре со мной работает. Дернули туда вместе, хочешь?

Ирочка, зная Олега, понимала, что того, кроме компьютеров, вообще в жизни ничего не волнует, но, будучи более прагматичной, не могла не думать о вещах грубых и земных:

– Машины, это прекрасно, а денег там платят? Или так только?

– Денег? Черт знает, платят, наверно, это ж нем– цы. Стой, что-то он говорил мне такое, вроде у них в валюте, марки какие-то, но я могу точно узнать, если хочешь. Ирка, брось, соглашайся, там такая техника, кайф.

Техника техникой, для Ирочки это было последнее дело, она перемен не любила, но то, что Олег уйдет, было ясно, как белый день, а работать без него было бы совсем не так радужно. К тому же, если правда платят в валюте... Стоит подумать.

Платили, действительно, в валюте, и не в марках, а в долларах, причем столько, что с учетом постоянно растущего курса думать тут было не о чем. Презрев законное возмущение начальства и отцовское бурчание: «Ну как ты не понимаешь, мне же перед людьми неудобно», Ирочка работу сменила.

Новая работа была недалеко от старого Ирочкиного жилья, несколько троллейбусных остановок. Поначалу было неясно, радоваться этому, или огорчаться. С одной стороны, такое соседство естественным образом предполагало частые визиты в родительский дом и плотное общение с Ларисой Викторовной, которое в последнее время Ирочку утомляло. Всякая же попытка избежать визита трактовалась как глубокое оскорбление и вызывало потоки упреков, что было ничуть не лучше. С другой стороны...

Другая сторона проявила себя не сразу. Примерно через две недели спустя ухода Ирочки со старой работы, Слава собрался в поход. Собрался и ушел, практически в одночасье. Он и вообще был легок на подъем, а тут позвонили, что-то где-то изменилось, кто-то куда-то не может, короче, послезавтра отъезд, человека не хватает. Слава сказал: «Понял», перезвонил себе на работу, договорился за свой счет, или чтоб подменили, или еще как-то. Подробности остались неизвестны. А в результате вернувшаяся вечером домой и ничего не подозревающая Ирочка обнаружила посреди комнаты исполинских размеров рюкзак с запиской на нем: «Буду поздно. Завтра уезжаю». Все. И никаких комментариев.

По Славином появлении комментариев не прибавилось. Тот искренне считал, что поход – дело настолько святое, что в пояснениях не нуждается, и Ирочкины слезы и упреки воспринимал с детским изумлением. Чего тут плакать-то, и поход всего недели на две, ну, может, чуть больше, залезем-вылезем, все дела. Почему заранее не сказал? Сам ничего не знал, и потом, вот же записка... Ну, может, и аврал, так что? Не ходить теперь?! Он, может, всю жизнь мечтал побывать именно в этой Малой Мухозасранской пещере и не откажется от такой возможности ни за коврижки. Ну и что, что с работы попрут, во-первых, не попрут, а и так – другая найдется, несерьезно.

Через сутки, проводив Славу с Павелецкого вокзала, Ирочка вернулась домой. Всю долгую дорогу (метро с пересадкой, автобус, там еще пешочком пройтись, жили они неблизко, в Сокольниках) она держалась, стараясь думать о чем-нибудь постороннем, но когда вошла в такую пустую и сразу почужевшую квартиру... Весь вечер проплакала, утром ушла на работу, там было полегче, но к концу дня стало ясно, что провести еще один такой вечер она не в состоянии. Вопрос, куда деваться, не стоял – конечно, к родителям, благо близко. Лучше уж слушать материны поучения типа: «Ну вот, я же тебе говорила», чем гулкую тишину пустоты и собственные мысли о том, что из этих пещер не всегда подымаются тем же целым составом. Впрочем, туда двое суток на поезде, еще не доехали, но все равно радости мало.