Десять прогулок по Васильевскому - Бузинов Виктор Михайлович - Страница 13

Теперь, когда окончательно стало ясно, где именно, в какой точке располагались строения на бывшем «Боновом дворе», открылась и их печальная судьба. Оказалось, что надстроенная деревянным этажом ломоносовская лаборатория, превратившись в жилой дом, существовала еще в советское время. Деревянный этаж был разобран на дрова в блокаду, а оставшиеся без кровли стены первого этажа были взорваны лишь в 1944 году. Некоторое время кирпичная кладка еще возвышалась над поверхностью земли, но, несмотря на просьбу Петрова провести консервацию руин, сделано это не было. Здесь появились дровяные сараи, голубятня, а окончательно стерла память о прошлом асфальтированная спортивная площадка.

«Бонов дом», где жил Ломоносов, тоже дотянул до своего двухсотлетия. Затем часть его в середине 30-х была сломана, ну, а в блокаду остатки дома разделили судьбу многих старинных деревянных построек — они сгорели в буржуйках ленинградцев.

Странное, смешанное чувство печали и недоумения охватывает меня всякий раз, когда, пройдя под арку дома №50 с Первой линии, я через дворы приближаюсь к месту недавнего раскопа Коренцвита. На кирпичной стене — не то неряшливая жестяная дощечка, не то бирка: «Здесь была химическая лаборатория М.В. Ломоносова…». И это все. Вся память о том, что было, и весь итог поискам. А где-то в мире пекут для туристов хлеба по шумерским рецептам, на ваших глазах изготавливают египетский папирус, заставляют машину Гутенберга оттискивать визитки. Везде, кроме нас, так и не постигших до сих пор, как, возвеличивая собственное прошлое, можно при этом превращать в деньги человеческое тщеславие и любопытство. Она ведь должна стоять здесь, маленькая, чем-то похожая на шатер лаборатория с нехитрым очагом и воздуховодом, точная копия той, чьи чертежи сохранило для нас время. И почему бы не возродить в ней изготовление смальт по технологии самого Михаила Васильевича? И почему бы не продавать эти ломоносовские смальты как сувениры? И почему бы не предлагать богатенькому туристу изготовить его портрет из ломоносовских разноцветных мозаик?

Но что толку в этих «почему?» Из них, как принято считать на Руси, кафтана не сошьешь и сыт не будешь. Сразу же, в одночасье…

…Пора завершать нашу несколько затянувшуюся прогулку. Повторяю, что, следуя по Кадетской, я уже рассказал и о большинстве домов Первой линии. Разве что упустил дом №26, где успел пожить перед самой революцией вице-адмирал Российского флота Александр Георгиевич фон Нидермиллер. Участник Русско-японской войны, он был одним из инициаторов строительства храма Христа Спасителя («Спаса на водах») в память о моряках, погибших при Цусиме. Был Нидермиллер и членом правления АО «Русское восточно-азиатское пароходство», а, кроме того, возглавлял в евангелическом обществе один из комитетов под названием «Морской дом», который должен был проявлять заботу о прибывающих в Петербург моряках. В Уставе общества говорилось, что заботы эти состоят «в предоставлении мореходцам дешевых и здоровых помещений, … в приискании занятий на кораблях, … и ограждении мореходцев в нравственном отношении».

Таким и останется в будущем предназначение дома, в котором жил Нидермиллер, — «содействовать», «предоставлять», «приискивать», «ограждать». Правда, уже не для мореходцев. После революции, с 1919 года здесь размещался филиал Василеостровского отделения рабфака Университета. Позднее дом перейдет в ведение городского отдела народного образования, и здесь будет находиться 13-я единая трудовая школа для национальных меньшинств, а затем другие школы, пока в 1974 году здесь не обоснуется университетский факультет журналистики, переехавший сюда с Филологического переулка.

Странным образом дом этот, каким-то боком, касается и моей судьбы. Здесь, во времена женской школы, училась моя первая любовь, а полвека спустя я рассказывал о его первом владельце вице-адмирале Нидермиллере в радиожурнале «Андреевский флаг», который вел несколько лет на Петербургском радио. Я заканчивал отделение журналистики еще до того, как был создан впоследствии переведенный на Первую линию факультет журналистики. Но вскоре после того, как он переехал сюда, по соседству с домом моего детства, мне предложили быть «почасовиком» на этом факультете…

Я давно уже не преподаю там. И вообще редко прихожу на Первую тревожить себя воспоминаниями. Они очень изменились за последние годы — эти две линии — Кадетская и Первая. Здесь стало больше офисов различных фирм, маленьких магазинчиков. Открылись рестораны, бары, кафе. Их множество. А ведь когда-то, в 60-е, на Первую и Кадетскую было две пивных и одна общепитовская столовая в доме, где некогда шумел знаменитый «Лондон».

Улицы отходят от летаргии. Европейки, немки по своему рождению, они пытаются вернуть себе европейский уклад жизни и даже некий шарм или шик, соседствующий, к сожалению, с нищетой безвременья.

За столиками, под полосатыми тентами неспешно потягивают пиво очень молодые и очень уверенные в себе люди. Два старика, еще не до конца опустившихся и даже аккуратно одетых, стоя чуть в отдалении, вежливо стерегут добычу. Они явно соперничают друг с другом, но при этом, по-джентельменски, не перебегают дорогу сопернику, первым начавшему вкрадчивое движение к освободившейся бутылке…

Мне тоже много лет. Я был молодым тогда же, когда были молодыми и они. И помню еще огромные тополя на Первой. До войны их было много, почти у каждого дома. Потом, уже в 50-е, их оставалось пять или шесть. Потом три. Потом они исчезли совсем.

Мой дед, человек совсем не сентиментальный, даже скорей с насмешливым складом ума, обычно, ведя меня домой из детского сада, останавливался у тополей и поглаживал их кору, словно ласкал: «Ну, как живете, старинушки…»

Я невольно повторяю про себя слова деда, когда после разлуки с островом ноги сами несут меня направо от метро, по Среднему в объятия Первой и Кадетской.

Дворец Петра II

и дом Льва Викторовича Голубева

прогулка третья

Итак, Филологический переулок. Маленький тупичок между домами № 11 и № 13 по Университетской набережной.

Мы сворачиваем в него недалеко от того места, где в первой половине XVIII века был сооружен через Неву наплавной Исаакиевский мост, получивший свое название от церкви Исаакия Далматского — предтечи Исаакиевского собора.

Кстати, собор остается за нашей спиной почти в створе переулка, который, судя по современным топонимическим справочникам, появился здесь 110 лет назад, хотя значился как безымянный и на более ранних планах Петербурга.

Есть, правда, одна трудность в знакомстве с Филологическим. Сегодня в переулке — стоянка легковых автомашин и, для прохода в него, надо договориться со сторожем, чтобы он отодвинул шлагбаум и придержал свирепого вида овчарку.

Но вот соблюдены все формальности и мы — в столь неожиданном здесь, на парадной набережной, старинном тупичке. Менее чем через двести метров он, оставив справа Ботанический сад Университета, упрется в те самые, принадлежащие ГОИ, Академии тыла и транспорта и еще кому-то «неизвестные земли», о которых я уже упоминал в предыдущих главах.

Стоя в этом, воистину, заповедном тупичке, мы имеем возможность лицезреть по крайней мере три объекта, над которыми вместе с парами бензина витают и тени прошлого.

Университетская, 13 — приземистое, двухэтажное, с лепниной по фасаду, уже давно пустующее здание Манежа бывшего Кадетского корпуса. По-видимому, Манеж строил в середине XVIII века баумайстер И. Г. Борхард. Он же, уже через 20 лет после смерти светлейшего князя, возводил и восточное крыло Меншиковского дворца. Но Манежем это сооружение было не всегда. Уже после того, как в нем перестали практиковаться кадеты, долгое время, буквально до 1917 года, здесь находилось Главное управление военно-учебных заведений и Архив, потом были другие хозяева. Ныне здание Манежа, по некоторым данным, приобрела под будущий ресторан одна западная фирма, и сейчас там закончен капитальный ремонт.