Белая акула - Бенчли Питер Бредфорд - Страница 1

Питер Бенчли

Белая акула

Часть I

1945 год

1

Вода в устье реки уже несколько часов оставалась неподвижной, как черное стекло; ветра, который мог бы побеспокоить ее, не было.

Потом внезапно, словно под воздействием какой-то огромной твари, поднимающейся из глубины, вода забурлила и вспучилась, угрожая взорваться.

Наблюдавший со склона холма человек сначала не обратил на это внимания как на очередное обманчивое видение, вызванное его усталостью и игрой света от закрытой облаками луны.

Но пока он всматривался, водяная гора все росла и наконец рассыпалась, пронзенная чудовищной головой, едва заметной – черное на черном, отличимой от воды только по мерцанию капель, стекающих по глянцевой коже.

Левиафан еще приподнялся над поверхностью – острый нос, гладкое цилиндрическое тело, затем снова беззвучно осел и без видимых движений поплыл по шелковистой глади в ожидании – в ожидании человека.

В темноте трижды мигнул свет: короткая вспышка, длинная и еще раз длинная; точка, тире, тире – международное обозначение буквы W кодом Морзе. Человек ответил, зажигая таким же образом три спички. Затем поднял ранец и начал спускаться.

Его одолевал собственный смрадный запах, тело чесалось, болели натертые места. Грязная одежда, снятая с трупа на обочине дороги (свою сшитую на заказ форму и ботинки ручной работы он закопал в слякоти в воронке от снаряда), была неудобна и кишела паразитами.

Но по крайней мере, прошел голод. В сумерках человек устроил засаду на чету беженцев, кирпичом размозжил им головы и обожрался мерзких мясных консервов – парочка выклянчила их у оккупантов-американцев.

Убийство тех двоих развлекло. Многие умерли по его приказу, несчетному числу он принес смерть, но никогда не убивал своими руками. Это оказалось на удивление легким делом.

Путешествие длилось уже несколько дней. Пять? Семь? Он не имел ни малейшего представления. Минуты тревожного сна в отсыревших стогах сена неразличимо перепутались с часами, когда человек тащился по разбитым дорогам в обществе жалких отбросов безвольных народов.

Его спутником и наказанием стало изнеможение. Десятки раз он падал в канаву или плюхался в росшую кое-где высокую траву и лежал, тяжело дыша, пока к нему не возвращались силы. Ничего странного в его усталости не было: человеку исполнилось пятьдесят, он был тучен, и в последние десять лет максимальная физическая нагрузка для него заключалась в том, чтобы согнуть руку в локте, поднося стакан ко рту.

И все же усталость бесила, отождествляясь с изменой. Он и не должен был находиться в хорошей физической форме, так как никто не предполагал самой возможности бегства. Он – не атлет и не воин, а гений, изобретший нечто не имеющее аналогов в истории человечества. Ему было предначертано всегда вести, учить, воодушевлять, а не бежать, подобно испуганной крысе.

Раз или два изнеможение почти соблазнило его уступить, сдаться, но он сопротивлялся, полный решимости осуществить свое предназначение. Миссия, возложенная на человека приказом фюрера за день до того, как тот покончил с собой, будет осуществлена – неважно, какой ценой и когда.

Будучи ученым, он не занимался политикой и не интересовался мировыми проблемами, но твердо знал: значение его миссии выходит далеко за рамки науки.

Сейчас изнеможение, страх и голод исчезли, и, осторожно спускаясь по крутому склону, Эрнст Крюгер улыбался. Годы работы дадут плоды; его вера будет вознаграждена.

Он никогда всерьез не сомневался в том, что они придут, – ни в бесконечные дни бегства, ни в бесконечные часы ожидания. Знал: его не подведут. Может быть, немцы не так умны, как евреи, но на них можно положиться. Что им сказано, то они и делают.

2

Когда Крюгер добрался до галечного пляжа, его ждала надувная лодка. Один матрос сидел на веслах, другой стоял на берегу. Оба во всем черном: туфли, брюки, свитера и вязаные шапочки, а руки и лица измазаны жженой пробкой. Они не произнесли ни слова.

Стоявший на берегу протянул руку, предлагая забрать у Крюгера ранец. Тот отказался. Прижимая ранец к груди, он шагнул в лодку и, опершись на плечо гребца, пробрался на нос.

Тишину нарушил звук трущейся о гравий резины, а потом стали слышны только мягкие всплески весел, раздвигавших прохладную воду.

Еще двое стояли на палубе подлодки. Когда резиновое суденышко коснулось борта, они помогли Крюгеру подняться и проводили к переднему люку, крышку которого придерживали, пока он спускался по трапу в чрево лодки.

Стоя в рубке, Крюгер слышал непрерывную череду отрывистых команд и немедленных ответов. Воздух внутри подводной лодки пропитался влагой. Туманный ореол мерцал вокруг лампочек, металлические поверхности на ощупь были мокрыми. Воздух был не просто сырым, но зловонным. Крюгер принюхался к смраду и различил в нем запахи соли, пота, солярки, картофеля и чего-то сладковатого, вроде одеколона.

Он почувствовал себя узником, погруженным в какое-то адское болото.

Приглушенно заработали электромоторы, и возникло легкое ощущение движения – вперед и вниз.

Офицер в фуражке с белым верхом шагнул в сторону от перископа, махнул Крюгеру рукой и исчез в проходе. Крюгер нагнул голову, чтобы пройти через открытый люк, и последовал за ним.

Они протиснулись в маленькую каюту (койка, стул и складной стол), и командир представился. Капитан-лейтенант Гофман был молод – не старше тридцати – и бородат. Бледный, худощавый подводный ветеран. Висевший у него на шее Ritterkreuz – Рыцарский крест – то и дело цеплялся за воротничок рубашки, и тогда капитан смахивал его в сторону.

Крюгеру понравилась небрежность этого жеста. Она означала, что Гофман носит Рыцарский крест уже давно: возможно, удостоен и «Дубовых листьев», но не удосужился надеть их. Капитан-лейтенант хорошо знал свое дело – это, впрочем, явствовало из того простого факта, что он еще жив. Около девяноста процентов лодок, спущенных на воду во время войны, оказались потеряны: из тридцати девяти тысяч человек, ходивших на них, тридцать три тысячи погибли или были захвачены в плен. Крюгер вспомнил, что, по слухам, фюрер пришел в ярость, прочитав эти данные.

Крюгер рассказал Гофману последние новости: о хаосе в стране, сжавшейся до размеров бункера, о смерти фюрера.

– Кто же новый вождь рейха? – спросил Гофман.

– Дёниц, – ответил Крюгер. – Но на деле – Борман.

Он замолчал, размышляя, стоит ли говорить Гофману правду: больше не существовало ни рейха, ни Германии. Если рейху суждено выжить, то семена выживания – здесь, на подводной лодке.

– Что за экипаж? – поинтересовался Крюгер.

– Пятьдесят человек, включая вас и меня, все добровольцы, члены партии, все одинокие.

– Как много они знают?

– Ничего, кроме того, что едва ли когда-нибудь вернутся домой.

– А как долго продлится поход?

– Обычно – тридцать или сорок дней, но сейчас... Мы не можем идти по кратчайшему пути. Бискайский залив – смертельная западня, кишащая кораблями союзников. Нам придется обогнуть Шотландию, выйти в Атлантику и повернуть на юг. В надводном положении я могу держать восемнадцать узлов, но не знаю, как много нам удастся двигаться на поверхности. Я должен идти на экономичной скорости, примерно двенадцать узлов, чтобы мы смогли растянуть запас топлива примерно на восемь тысяч семьсот миль. Если на нас будут охотиться, проведем больше времени под водой. В таком положении мы делаем только семь узлов, электромоторы тянут не больше шестидесяти четырех миль, а для подзарядки аккумуляторов требуется семь часов хода в надводном положении. Поэтому я предполагаю, что в лучшем случае поход займет примерно пятьдесят дней.