Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович - Страница 22

— Куда ты ломишь, успеешь еще сто раз, — возразила Ольга. — Посиди, уедешь со всеми на грузовике, с твоей-то ногой идти! Я даже зубами скрипнул от такой заботы об Аркашкиной ноге. Он махнул рукой, ответив что-то невнятное, и быстро пошел прочь, не забывая при этом хромать.

— Да и хрен с ним, — скривился Володя. — пусть пешком прется, если хочет.

— Бешеной собаке семь верст не крюк, — подытожил Саша-К.

— Ну и характер… — вздохнула Катя. — Нога болит, а он все равно идет.

— Ничего у него не болит, кроме языка… и морды, — покачал головой я. — Неужели ты поверила?

— Сачок он паршивый, — добавил Славка. — Ему просто работать надоело.

— Нет, мальчишки, зря вы так на него, — запротестовала Катя. — он не такой плохой, просто самолюбивый и немножко пижон. И нога у него, наверное, в самом деле болит. Вон, смотрите, как хромает.

— В пределах прямой видимости лагеря, — съязвил я. — Как из глаз скроется, все рукой снимет.

— Если знаете, что прикидывается, зачем тогда в город его отпускаете? — с усмешкой спросила Вика.

— А на хрена этот полудурок нам тут нужен? — сказал Володя.

— Мы без него втроем сработаем лучше, чем с ним вчетвером, — Славка. — От него польза со знаком минус.

— Ну, как знать… — вздохнула Катя. — и все-таки мне кажется, вы напрасно все на одного ополчились.

Я молча пожал плечами и принялся за подгорелую рисовую кашу. Аркашка растаял в зеленой дали. И черта с два поймешь эту женскую логику… Позавчера он лапал ее в столовой, получил пощечину — а сегодня она его перед нами защищает…

Вскоре приехал грузовик. Весь обшитый золотыми пуговицами шофер опять безнадежно зазывал Вику в кабину, и опять мы на руках втащили ее в кузов. Однако сегодня он уже не гнал. Видать, смирился — ехал медленно и как-то безнадежно.

Выезжая из деревни, мы заметили впереди путника, одиноко бредущего по пыльной обочине.

— Смотрите, ребята, — сказала Люда, когда до него оставалось метров двести. — Это же Аркаша!

— Да не может быть! — Катя недоверчиво поправила очки, держась за трясущийся край борта. — Не мог он так далеко уйти со своей ногой!

— Он самый, — громко сказал Володя. — А нога у него, как видишь, уже прошла.

Услышав шум мотора, он обернулся. Точно, это был Аркашка. Узнав машину, тут же тщательно захромал. Володя пробормотал что-то нецензурное.

— Вот скотина, — вздохнул Славка.

Машина обогнала Аркашку. Я бросил взгляд на Катю — она молча посмотрела на меня. Усмехнувшись, я грохнул пару раз по уже изрядно помятой крыше кабины. Грузовик остановился.

— Че надо?! — хрипло крикнул шофер, высунувшись из окна.

— Наш человек наш на дороге, — ответила за всех Люда. — На станцию идет. Надо забрать.

— Не могу в кузов, — сказал Аркашка, выставив ногу и глядя на нас совершенно ясными глазами.

— Давай сюда залазь! — шофер распахнул дверцу.

Аркадий не спеша скинул рюкзак — сначала с одного плеча, затем с другого, забросил его на сиденье, медленно полез в кабину. Наконец хлопнула дверца и грузовик тронулся. Мы хранили молчание, точно этот хлыщ мог услышать нас сквозь грохот кузова. На переезде медленно тянулся рыжий товарный поезд. Скрипнули тормоза, Аркашка выбрался наружу, взял рюкзак на плечо и зашагал вдоль пути к платформе. Поезд гремел по расхлябанным шпалам, не желая кончаться, и мы стояли. Прошкандыбав десяток метров, он обернулся и помахал нам рукой.

Никто не ответил.

— Слушайте, парни, — негромко сказала Вика. — Я бы на вашем месте устроила ему темную. Как в детском саду.

— Поздно, Маша пить боржом, когда почка отвалилась, — неожиданно ответил Славка, нахватавшийся, видимо, острот у Саши-К. Володя мрачно сплюнул за борт.

**Работать втроем оказалось совсем иным делом, чем вчетвером. Даже если четвертый такой никудышный тип, как Аркашка. Хотя теоретически на АВМ можно управиться даже вдвоем, если один будет все время стоять у горловин, а второй — непрерывно загружать бункер. Но именно теоретически; мы поняли это в первый же час работы. Принимать мешки, конечно, оказалось без разницы: одному их трех или из четырех. Но зато двое справлялись на бункере медленнее, а уставали быстрее. И в итоге получилось, что передышек практически не осталось. Мы крутились и прыгали, как грешники на сковороде, но не могли войти в нужный ритм, и работа казалась авралом. К обеду в мыслях осталось единственное желание: лечь. Лечь куда-нибудь в уголок, завернуться с головой от шума — и спать, спать, спать… Славка умаялся не меньше моего. Только молчаливый бригадир держался, не подавая виду. Дежурить в обед выпало именно ему, и мы со Славкой побежали побыстрее заглотить миску хлебова и вернуться на смену.

Как всегда, поплескались у бочки с водой, слегка смыв усталость. На скамейке перед закрытой еще столовой сидели понурые Катя, Люда и Вика. Они были такие усталые, маленькие и несчастные, обожженные солнцем и жестоко искусанные слепнями, что мы через силу приободрились перед ними.

А после обеда работа пошла легче. То ли трава оказалась тяжелее и агрегат заработал медленнее, то ли солнце умерило свою ярость, или просто мы наконец привыкли. И даже забыли, что нас всего трое. Подсчитав мешки, поняли, что до обеда вместо обычных девяноста насушили меньше шестидесяти.

— Да, мужики, сегодня нормы нам не дать, — покачал головой Славка.

— Опозоримся перед вечерниками, — добавил я.

— Не будет этого, — отрубил Володя. — Чтобы мы из-за этой гниды бородатой норму не выполнили? Как будто он и в самом деле нам работать помогал? Не бу-дет. И норму мы дадим. Мы вгрызлись в работу, и наверняка справились бы, не помешай нам внешние обстоятельства.

Я стоял у раздатчика, когда услышал, что шум агрегата изменился. Чего-то стало не хватать в разнородной, но по-своему стройной музыке его грохота, визга и скрежета. Я обернулся — огромная туша барабана неподвижно стояла на своих роликах. Черт побери, — подумал я. — Опять авария; каждый день на этом агрегате что-нибудь случается… Бросив мешок, я побежал искать дядю Федю.

Он уже возился у щита управления.

— Что там? — крикнул я.

— Это я привод выключил! — прокричал в ответ дядя Федя.

— А зачем?!

— Солярка кончилась, на хрен. Давно уже, и барабан остыл. Сейчас самые остатки пройдут — и все вообще вырубаем. Он повернул еще одну рукоятку, и стало еще тише: умокла дробилка.

Подошли ребята.

— Слушай, а где эта хренова солярка? — спросил Володя.

— Да в хранилище, где ей быть?

— А хранилище?

— На дороге.

— На какой именно?

— Да как с большака свернуть к полевому стану, там справа сначала амбар недостроенный без крыши, потом болото — пожарный водоем, значит. А за ним аккурат хранилище.

— Так, может, взять бочку и съездить за соляркой? — предложил Славка.

— Бочку, е-тво… Смеешься, — дядя Федя покачал головой. — Знаешь, сколько ее надо? Вон, смотри откуда трубопровод идет, — он кивнул в сторону огромного резервуара, установленного на железной раме поодаль от агрегата. — Тут бочкой за неделю не навозишь. Цистерну на тракторе надо звать.

— Да… — вздохнул Славка. — Жаль.

— Ну, ребята… — покачал головой дядя Федя. — Сколько лет работаю, никогда городских таких сознательных не видал… Ладно, ложитесь спать, а я насчет солярки поеду.

Он взял Степанову телегу и уехал, грохоча и подпрыгивая на ухабах. А мы остались без дел. И странная вещь: утром все мысли бились об одно — лечь да поспать. А сейчас упала тишина и мы остались без работы, но вдруг чего-то стало не хватать. И спать расхотелось. А делать было абсолютно нечего. Володя вынул из кармана колоду карт и мы сели рубиться в подкидного дурака, позвав четвертым Степана, который остался без кобылы и без дел. Сначала он отнекивался, утверждая, что городские его мигом обдуют и разденут — но тем не менее первым в дураках остался я. Потом Володя, потом опять я, потом Славка и снова Володя. И так мы сменялись по кругу, а Степан неизменно выходил из игры первым. И при этом хитро щурился косым своим глазом. Навряд ли он играл так уж хорошо. Скорее всего, просто очень ловко жульничал, но поймать его мы не смогли. Так продолжалась до тех пор, пока ему не пришла особо плохая карта и, играя без козырей, он сел в дураки. Это расстроило его неожиданно сильно — он заявил, что играть больше не хочет, так как голова болит, и куда-то ушел.