Медиум - Буянов Николай - Страница 2

– Он понимает санскрит?

– Он говорит на чанг-коре, северном наречии. Но, думаю, санскрит поймет тоже.

Они выбрались из раскопа.

– Как я выгляжу?

Настенька Фельдман запунцовела.

– Как всегда, Георгий Бадиевич, великолепно.

– Ну уж? По-моему, я насквозь пропитался потом и пылью.

Настоящий мужчина и не должен пахнуть французскими духами.

Он рассмеялся и чмокнул её в ушко.

– Ты прелесть, дорогая моя.

– Ну уж? – лукаво передразнила она его. – Так уж и дорогая?

Для кавказца все женщины – дорогие. Ладно, пойду на переговоры с тем аборигеном. Спрошу, может, ему надо что-нибудь. Заодно проверю, насколько я силен в санскрите.

Настенька с тоской посмотрела ему вслед. Вот именно: все женщины… А хочется, чтобы только она.

У старика было смуглое худое лицо, покрытое сетью морщин, будто земля в пору долгой засухи. Длинные седые волосы спускались по плечам, ещё сильнее подчеркивая темный цвет кожи, отчего лицо его напоминало негатив. Гоги не видел его глаз, они совершенно терялись среди морщин, но, подойдя поближе, он вдруг словно провалился в них, как в черный колодец… Он почувствовал странное свечение в их глубине – невидимое свечение черной дыры в далеком космосе. «Не впадай в маразм, – сказал он себе. – На тебя просто влияет местность. Атмосфера: раскопки, манускрипт, древние руны… А старик обыкновенный».

– Кто вы? – спросил он, раздельно и тщательно выговаривая слова. – Что вы тут делаете?

– Сижу, – был ответ.

Гоги рассердился.

– Это я сам вижу. Я имею в виду, что вам здесь нужно? Здесь территория лагеря археологов. Мы про водим раскопки.

Он остановился, подумав, что вряд ли старику известны такие слова, как «археологи», «раскопки»… Но пока он подыскивал подходящие синонимы, старик неожиданно спросил:

– Что ты надеешься здесь найти?

– Гоги задумался. Вопрос был глубоко философский, и ответ, он посчитал, должен выглядеть под стать.

– Знания.

– Знания о чужом прошлом?

– А разве прошлое бывает чужим? Все мы – люди. И потом (Георгия опять понесло в приземленное), правительство вашей страны дало нам официальное разрешение…

Незаметно для себя он увлекся и стал рассказывать все, что ему было известно о монастыре Син-Кьен. Старик слушал, не перебивая, и Гоги горделиво подумал: надо же, коренному тибетцу интересен рассказ чужеземца о его собственной истории!

– Сколько вам лет? – неожиданно спросил Гоги, внутренне приготовясь услышать длинную философ скую тираду, не говорящую ни о чем прямо, как обычно на Востоке. Но старик ответил кратко и конкретно, без малейшего оттенка позирования:

– Сто тридцать пять… Если принять вашу систему летоисчисления.

– Мой рассказ о здешнем монастыре – он вас заинтересовал?

– Нет.

– Почему? – удивился Гоги. – Мои суждения неверны?

Тхыйонг пожевал бескровными губами.

– Ты знаешь, когда были построены эти стены. Кто за ними жил. Какую веру здесь исповедовали. Это не знания. Это только пустой сосуд. А в сосуде важно то, что налито внутри.

– Что ж, когда-нибудь я доберусь и до этого.

Старик медленно покачал головой.

– Вы мне не верите?

– Верю. Только не могу предостеречь.

Гоги всерьез начал злиться.

– От чего вы хотите предостеречь? Вы считаете, что знания вредны? Лучше оставаться дремучим не веждой?

Старик помолчал. Глаза его смотрели куда-то вдаль, сквозь Георгия, будто видели что-то недосягаемое там, за вершинами, в синеватой дымке.

– Давно, когда эти горы ещё не родились, здесь жили Древние. Они казались себе всемогущими, как боги… А может быть, они действительно были таки ми… Вот как ты сейчас.

– Я вовсе не…

– Ты не думаешь, что могущество – лишь одна из разновидностей невежества? – спросил Тхыйонг.

– Почему вы так говорите?

– Потому что ты прав: знание бывает опасным для того, кто им обладает. Древние это поняли… Но было слишком поздно. Они уже ничего не могли изменить. Им хватило времени лишь на то, чтобы оставить Шар… Он помолчал.

– Многие поколения моих предков владели Шаром. Они были назначены его Хранителями и Жрецами…

– Ваши предки принадлежали к какой-то религиозной секте?

– Они были Бон-по.

Понятно, подумал Георгий. Бон-no, черная религия. Антипод буддизма.

– Все они были сильнейшими магами, причем их сила возрастала из поколения в поколение. Но они знали: исчезнет Шар – и кончится их могущество, а вскоре прервется их род на Земле. Они слишком зависели от Шара… И он наказал их, как наказал Древних.

«Красиво, – отметил про себя Гоги. – И достаточно ново: существует множество ветвей Бон-no, но о секте шаропоклонства я что-то нигде не встречал упоминания. Тем более что Шар для них – не какое-то абстрактное божество вроде богов свастики, олицетворяющих силы природы, а вполне конкретный предмет (или существо?), оставленный древней вымершей цивилизацией».

– Я – последний в роду, – тяжело проговорил старик. – Люди называют меня Тхыйонг, но они ошибаются. Последним Тхыйонгом был мой отец.

Гоги вдруг почувствовал ком в горле. Последний в роду… Каково это чувствовать изо дня в день?

– У нас не было принято брать учеников со стороны. Шар это запрещал. Но однажды зимой, несколько лет назад, мой отец нашел на перевале человека. Это был не тибетец. Черты лица его напоминали твои или тех, кто пришел с тобой и живет в матерчатых домиках.

– Европеец? – удивился Гоги.

– Он почти замерз, – продолжал старик, – пролежав много времени в снегу… Но отец спас ему жизнь. А потом взял его в ученики.

– Но почему он не сделал продолжателем вас, своего сына?

– Потому что Шар не захотел разговаривать со мной. А его принял сразу, будто ждал долгие годы.

Голос старика был ровен и беспристрастен. Но Гоги видел: старая рана, почти затянувшаяся под бременем лет, снова открылась, причинив ноющую тупую боль.

– Я на коленях умолял отца не доверять пришельцу. А он только посмеивался надо мной. Он считал, что мной движет лишь зависть… А мной двигал страх. Однажды я даже попробовал отравить пришельца. Я приготовил для него самый хитрый яд, который только знал… Он должен был подействовать. Но не подействовал.

– И что?

– Пришелец выжил. Отец снова спас его никчем ную жизнь. А меня… Меня он выгнал из дома.

Старик замолчал.

– А что было потом? – осторожно спросил Георгий.

– Потом пришелец убил моего отца.

Старик тибетец исчез на следующее утро. Сколько бы Гоги ни пытался расспросить о нем шерпов и местных рабочих, никто не мог сказать ничего вразумительного. Тхыйонг! Разве может простой смертный познать то, что известно лишь посвященному? Но он не Посвященный. Последним в их роду был его отец, а он сам… Это неважно. Он сам может считать про себя, что милость Богов оставила его. Боги могут думать по-другому. И он убедился, как уже убеждался множество раз: здесь другая страна. Другой мир, иная грань кристалла, где не действуют привычные законы Вселенной. Разговор со стариком странным образом повлиял на него. Несколько дней он ходил по лагерю сам не свой, практически не вмешиваясь в. работу экспедиции и даже, кажется, забыв о знаменитой (теперь знаменитой!) ксилограмме, найденной в раскопе. Все руководство легло на плечи Януша Гжельского – могучего рослого поляка, носившего усы а-ля Тарас Бульба и равнодушного ко всему, что не касалось археологии.

Януш был хорошим заместителем. Он с воодушевлением принял на себя командование, тем более что проблем с подчиненными не возникало: находка древнего документа добавила в кровь каждого изрядную порцию адреналина: Всем мерещилось: вот ещё одно усилие, последний взмах лопаты («Стоп! Я же сказал, лопаты отставить! Нежнее надо быть, нежнее. Не котлован под коровник копаем!») – и раскроются скрытые в пластах катакомбы с несметными сокровищами – не алмазы с изумрудами, но что-нибудь в научном . плане, размера Александрийской библиотеки. Даже Настенька Фельдман, по часу каждое утро отдававшая маникюру, заразилась, похоже, всеобщей «золотой лихорадкой».