Клятва на мече - Буянов Николай - Страница 48

Носили очки многие. Очкариком звали только Игорька. Только он свои очки холил, берег и лелеял, и фланелевая тряпочка для протирки оных была только у него.

– Никак я это не делаю, – вздохнул он. – Я вообще, можно сказать, лицо пассивное.

– Откуда же видения?

– Не знаю. Я был уверен, что причина – в самом манускрипте. Ему около тысячи лет, мало ли какие энергетические поля он мог в себя вобрать… Сам материал, из которого он сделан, мог вызывать галлюцинации.

– Но теперь ты так не думаешь? Колесников робко улыбнулся:

– Я почти не работал с собственно ксилограммой. Только с фотографиями, ксерокопиями… А жаль. У меня пропало чувство сопричастности, понимаешь? Это очень важно.

– Поясни.

Они сами не заметили, как подошли к причалу. Было тихо, только вода лениво стучалась в черные доски. При известной доле воображения можно было представить, будто лишь они вдвоем остались на целой планете… Они, да еще этот древний причал, к которому уже не подойдет ни один корабль.

– Когда я держал в руках документ, – задумчиво проговорил Игорь Иванович, – я ощущал его просто… как предмет. Я не понимал, что написано в нем, да и понимать поначалу не хотел. Мне просто было приятно обладать им – свидетелем тех времен. Ты будешь смеяться, но они мне, пожалуй, ближе, чем все это. – Он обвел рукой окрестности.

– Когда же у тебя начались галлюцинации?

– Точно не помню… Постепенно, незаметно. Понимаешь, не было резкой границы между видениями и реальностью, как между сном и явью… Ты когда-нибудь мог четко определить момент, когда явь кончается и ты засыпаешь?

– Но я-то текст не читал, – буркнул Туровский. – И манускрипта в глаза не видел.

– Не знаю, – нервно сказал Колесников. – Но если ты действительно подозреваешь меня… Если то, что ты недавно говорил – не со зла, то ты просто дурак. И убийцу никогда не найдешь.

– Найду, – ответил Сергей Павлович. – У меня выхода другого нет.

И вдруг спросил о другом:

– Как по-твоему, мог эти галлюцинации навести кто-то другой?

– Нина Васильевна? – удивился Колесников.

– А ты против? Или питаешь к ней особое пристрастие?

Игорь Иванович задумался.

– Вообще, есть в ней что-то такое…

– Потустороннее? – ехидно подсказал Туровский.

– Нет, нет, не так. Просто такие женщины, как она, предрасположены к э… Подобного рода вещам. Может быть, и неосознанно, но она вполне могла навести какое-то поле… Если угодно, назовем его информационным. Мы с тобой его восприняли.

Неосознанно, пришла вдруг мысль. Если можно неосознанно, то уж осознанно – раз плюнуть. И тогда все объясняется: скрип двери, который слышала Света, Наташин пистолет под развернутой книгой (следователь Ляхов: «Похоже, она о нем и не вспомнила. Почему?»), опытные оперативники, под носом у которых спокойно убили двух женщин. Все объяснимо, и ничто не имеет реального веса (свидетельские показания – в последнюю очередь), если убийца благодаря своим паранормальным способностям контролирует их и даже составляет по собственному желанию и сметает движением руки, как карточный домик.

– Зря я отпустил Светлану, – сказал Туровский вслух, обращаясь к самому себе.

– Кто это? – рассеянно спросил Игорь Иванович.

– Свидетель. Единственный и реальный. Убийцу – кто бы он ни был – можно поздравить: он всем сумел задурить головы, уж не знаю как. Загипнотизировал, навел свои долбаные поля, заколдовал, называй как хочешь. Его никто не видел и не слышал, кроме девочки. Ее он в расчет не взял.

– Выбор у нас небогатый, – задумчиво сказал Колесников. – Козаков или Кларова.

– Или Кларова, – тихо подтвердил Туровский. – "Черны твои смоляные волосы, черны глаза твои, черна душа, будто ночь, сквозь которую мчится наш мотоцикл… "

– Что это за стихи?

– «Роллинг стоунз».

Он подошел к самой кромке воды, и теперь она плескалась внизу, у его ботинок, словно большое ласковое животное. В воде плавали окурки, обертки от жвачки, какие-то щепки и обрывки бумаги. И среди них он разглядел странный продолговатый предмет, который загораживал от него его собственное отражение. И как-то отрешенно, будто о совсем незначительном, Туровский подумал: «А я ведь был не прав. Я решил, что убийца не взял девочку в расчет. А он очень даже взял. Как раз ее-то и взял…»

Туровский нагнулся и поднял предмет из воды. Знакомый предмет, не успевший даже как следует намокнуть.

Флейта.

«Черны глаза твои, черна душа, будто ночь…»

Остаток дня он помнил плохо. Так вспоминают и не могут вспомнить тяжелый ночной кошмар – что-то липкое, черное, словно трясина, слышатся голоса, перемежающиеся со странными резкими звуками, будто громадный оркестр настраивает инструменты, да никак не может настроить…

Кажется, он пытался зачем-то вызвать «скорую» с того берега, порывался делать искусственное дыхание, хотя какое может быть искусственное дыхание, если девочка пробыла в воде минимум три часа… Лицо Светланы было спокойным, печальным и – самое сильное впечатление – усталым, как после тяжелой работы. Уголки рта были опущены, глаза закрыты, тяжелая мокрая коса кольцом обвилась вокруг шеи. И Сергей Павлович вдруг испугался, что на всю жизнь в памяти останется не живой образ, а вот этот: капельки воды на ледяной коже, печальные серые губы, короткая линейка на земле сбоку от тела (положил фотограф, да так и оставил, забыл).

Врач, тот самый, что осматривал трупы в номере жилого корпуса, долго разглядывал рану на затылке, причмокивал, будто пил чай с лимоном, наконец выпрямился и, не глядя в глаза Туровскому, произнес:

– Тупой предмет. Кастет, камень… Молоток – вряд ли, края раны получились бы иные. В воду сбросили уже мертвую.

– Удар могла нанести женщина?

– Вполне. Если ее кто-то специально тренировал.

– Поясните, – сухо сказал Туровский. – У меня нет настроения разгадывать ребусы.

Доктор опять присел рядом с телом:

– Очень специфический угол… Такой удар нужно ставить, обычный человек бьет по-другому.

– Еще что-нибудь, – взмолился Туровский. Доктор задумался.

– Ну, разве что… Видите ли, убийца очень хорошо рассчитал силу. Если бы удар был хоть чуточку слабее, девочка, возможно, выжила бы.

– И какие выводы?

– Не знаю. Выводы – это уже ваша компетенция. Я бы подумал… э-э… что девочку убивать не хотели, только оглушить. Вы понимаете меня?

– Кажется, да, – мрачно сказал Сергей Павлович. В лексиконе некоторых спецподразделений такие удары назывались «ласкающими». Именно так, практически у него на глазах, был убит Бим, в миру – старлей Данилин, его зам по охране аэродрома в Кандагаре.

Небо было голубое и мирное, и пейзаж вовсе не казался зловещим, не хватало только березок вместо рыжих сухих скал на горизонте, чтобы представить себя дома за тысячу километров отсюда, от этого «благословенного» места. Бим шел спокойно, чуть вразвалочку, Туровский видел его удаляющуюся спину, и эта картина навеки врезалась ему в память: колыхание горячего воздуха над бетоном, большой транспортный самолет, два федеральных Ми-8 чуть поодаль и две фигуры – Бима и, рядом с ним, летчика в шлемофоне и сером комбезе. Шли два боевых товарища через летное поле, каждый по своим делам. Вот летчик дружески хлопнул Бима по плечу (удачи, мол!) и сделал шаг в сторону, а ладонь его, будто бы нечаянно, по инерции, мазнула товарища по затылку. Туровский, кабы не приглядывался специально (что-то, видимо, зацепило его внимание, какая-то деталь, маленькое несоответствие), это движение не заметил бы, ни за что… А старший лейтенант вдруг начал падать – как шел, вперед – и уткнулся лбом в бетон…

– Стоять! – заорал Туровский, выхватывая пистолет из кобуры, передергивая раму, целясь, выпуская обойму вслед летчику – все его действия уложилось в секунду, не больше… – Стоять, сука!

Он все же достал его, этого летчика. По крайней мере, Туровский отчетливо видел, как тот дернулся и споткнулся. Но тут же выпрямился, заставив себя бежать дальше, достиг «вертушки» и прыгнул в кабину. Несколько секунд – и «вертушка» задрожала, несущий винт стал медленно раскручиваться, и вот уже не винт, а сплошной свистящий серый диск стоял перед глазами.