Операция «Транзит» - Акунин Борис - Страница 35

НА РАССВЕТЕ

Батальон выдвинулся на позиции перед самым рассветом. Роты рассредоточились по траншеям слаженно, без шума. Оружие было обмотано тряпками, перед выступлением Бочарова заставила каждое отделение прыгать перед ней на «раз-два, раз-два» — и чтоб нигде не звякнуло, не брякнуло.

Помогла погода — луны не было. До передовой ударницы шли ускоренным шагом, это заняло пятьдесят минут. Началась и закончилась короткая, но мощная артподготовка: на соседнем участке в течение получаса грохотали взрывы, а подбрюшья низких туч окрасились в желтое, лиловое и багровое.

Наступила неестественная тишина, какой в природе никогда не бывает.

Действуя по разработанному Романовым плану, шестнадцать взводов веером рассредоточились по десятисаженным участкам. Получилось плечом к плечу, плотно.

Командирша и ее помощник являли собой разительный контраст. Штабс-капитан на всех глядел волком, команды отдавал хрипло и сдавленно, а прапорщик Бочарова с каждой минутой делалась всё радостней. Ради атаки она надела парадный мундир, навесила ордена и медали, выходные сапоги надраила до антрацитового блеска.

Даже журналисты, которых Бочка в прежние времена побаивалась и не любила, были ею встречены, как дорогие гости.

— Добро пожаловать, господа, — сияя улыбкой, сказала она десятку корреспондентов, собравшихся на командном пункте. — Сегодня великий день России. Только не выходите из этого блиндажа, не дай бог кого поранит. Тут вот для вас и трубы оптические установлены, и телефон проведен. Проголодаетесь — есть закуски. Просто глядите и после честно напишите, что видали…

Ей начали задавать вопросы: какое настроение у амазонок, да чувствует ли она себя героиней, да большие ли ожидаются потери, но командирша сказала, что ничего больше говорить не станет — всё сами увидят. Попробовали репортеры сунуться к ее молчаливому заместителю, но он так сверкнул злобными глазами, что даже напористый спецкор «Нью-Йорк таймс» шарахнулся.

— Вы закусывайте, закусывайте, — бросил нелюбезный штабс-капитан и вышел вслед за своей начальницей.

Они шагали по траншее, проверяя готовность к атаке. Бочарова каждую ударницу трогала за плечо и всё повторяла: «Не подведи, сестренка. Не подведи, сестренка». Многих доброволок трясло, некоторые всхлипывали, но при виде офицеров все расправляли плечи и пытались улыбнуться. Говорили: «Не подведу». Но чаще: «Скоро уже?».

Несколько портил высокую трогательность момента старший инструктор. Нет чтоб тоже сказать что-нибудь сердечное — лишь рыкал: «Петрова, штык поправить!», «Голубович, подтяните ремень!», «Не высовываться, Самвелова!» — и прочее подобное. Некоторые ударницы из самых юных показывали ему вслед язык.

Закончив обход, офицеры вернулись к центру позиции. Бочарова припала к биноклю, в тысячный раз оглядывая поле. Вчера и позавчера они уже были на передовой и досконально изучили эти полверсты пустого пространства: каждый бугорок, за которым можно укрыться, каждую впадинку.

— Проволоки боюсь, — пробормотала начальница. — Не растерялись бы.

Романов процедил сквозь зубы:

— Проволоку-то они ловко чикают. Вот когда до рукопашной дойдет…

— Не допустит Господь. — Бочарова сдернула с круглой головы фуражку, мелко закрестилась. — Вся моя надежда, что немцы отойдут во второй ряд окопов. Их мало, рота всего…

После начала артиллерийской подготовки, как и предполагалось, противник немедленно перекинул ближе к обстреливаемому участку, в резерв, подкрепления. Наблюдатели доложили, что одна из двух вражеских рот бегом переместилась в тыл, и там заурчали автомобильные моторы.

План генерала Бжозовского сработал. Теперь ничто не могло помешать атаке. Романов подумал: что если обойдется малой кровью? Или вообще без крови? Увидят немцы, что из русских окопов выскакивают густые цепи — и уберутся без боя во вторую линию. Ведь ничего больше не нужно! Это уже будет победа. Газеты напишут: женский батальон выбил германцев лихим штыковым ударом. И всё, всё!

Штабс-капитан выматерился, чтоб задавить шевельнувшуюся надежду. Готовиться нужно к худшему: немцы встретят плотным огнем, пулеметы будут выкашивать ударниц рядами, роты залягут, а потом ударят вражеские батареи…

— Ты чего бранишься? — удивилась Бочка. — Ты сегодня жеребячьих слов не говори. Не такой день… — Она посмотрела на свои наградные часы, которыми очень гордилась. — Что-то добровольцы припозднились. Вон уж туман над полем поднимается. Я чего боюсь? Что генерал много мужиков соберет. Корреспонденты — не наши, конечно, иностранные — после напишут, что это мужчины немца побили, а женщины только бежали да «ура» кричали. Я всех добровольцев во второй волне оставлю. Скажу: «Дайте девчатам подальше отбежать, тогда и вы из окопов вылазьте». А только вдруг не послушают?

— Не того ты боишься! — вырвалось у Алексея.

— А? — Командирша оторвалась от бинокля. — Ты чего смурной, Алексей Парисыч? День-то какой! Всей войне поворот. Девятое июля одна тыща девятьсот семнадцатого года. Великий день России.

И сказал Романов то, чего не следовало:

— Великий или… позорный?

Бочка дернулась, как от пощечины. Светлые глазки сощурились.

— Что ты сказал?!

— Ладно… Ничего. Забудь.

— Как «забудь»? Ты… — Она не могла говорить. — …Вы что?! Если вы так — уходите отсюдова. Сейчас уходите! Приказываю! Я вас снимаю с должности!

— Ну уж нет. — Романов вынул «браунинг». — Будешь гнать — застрелюсь. Ты меня знаешь. Сказал же: забудь. Считай, у меня нервы шалят перед атакой.

Всё еще не отойдя, она горько молвила:

— Слабые вы, мужчины. Даже которые сильные. Помочь вам надо. Вот и помогаем, как умеем. А ты…

Он досадовал на себя, что сорвался.

— Раньше надо было с тобой спорить. Теперь поздно. Разрешите идти на левый фланг?

Между собой они условились, что встанут с двух сторон: командир справа, помощник слева. Известно, что атака чаще всего захлебывается на флангах — они начинают отставать, загибаться, и тогда ложится вся цепь.

— Идите.

Алексей козырнул, развернулся на каблуке.

— Постой! — Бочка смотрела на него уже без обиды. — Не по-людски расстаемся. Ведь навряд свидимся… — Она крепко обняла его, хотела и поцеловать, да не хватило роста. — Дай тебе Бог. Чтоб живой. А если ранят, пускай не сильно.

— И тебе того же.

Он наклонился, поцеловались. Губы у начальницы были обветренные, жесткие.

— Меня Марией звать. Прощай.

— До свидания, Мария.

Снова обнялись.

Тут-то из хода сообщения, что вела к траншее из тыла, вышел командир дивизии в сопровождении десятка офицеров.

Ужасно смущенная, Бочка оттолкнула заместителя, оправила китель.

— Не подумайте чего! Это мы прощались, перед атакой…

А Романов изумленно глядел на генерала, который зачем-то повесил на плечо солдатскую винтовку со штыком. Еще удивительнее было видеть на суровом, холеном лице его превосходительства смущенную мину. Неужто он вправду подумал, будто стал свидетелем интимной сцены?

— Господин генерал, я очень прошу оставить подкрепление сзади, — взволнованно заговорила Бочка о том, что ее сейчас больше всего тревожило. — И чтоб без моего свистка — а если меня убьют, то без свистка штабс-капитана Романова — мужчины в атаку не поднимались. Иначе весь смысл пропадет!

Бжозовский, покраснев, сказал:

— Простите меня, Бочарова. За весь мужской пол простите. Не нашлось добровольцев. Ни в одном полку. Ни единого человека. Комитет постановил: в атаку не ходить.

— Как это? — Бочка замигала поросячьими ресницами. — Что ж теперь? Я атаку отменить не могу. Здесь корреспонденты… Пускай мы все тут поляжем, пускай никто не поддержит, а все равно… Немца не вышибем — так Россию всколыхнем. Только мы их вышибем! Господин генерал, вы как хотите, но я атаковать буду! Мне военный министр с главнокомандующим разрешили!

— Я знаю, что атаковать надо, обратного пути нет. И я не отговаривать вас пришел. — Генерал махнул на горстку офицеров. Все они тоже были с винтовками. — Вот, принимайте под командование. Я и мой штаб.