Железная рука - Буссенар Луи Анри - Страница 31

Обычно очень разговорчивый, мальчик на этот раз был молчалив и о чем-то напряженно думал, покачивая головой. Войдя в комнату, которую он делил со своим товарищем, Мустик разжал наконец губы и сказал:

— Оставайся здесь, старина. Ничего не предпринимай и жди меня, а пока — поспи.

— Куда ты идешь?

— Выполнять одну секретную миссию.

Затем мальчуган достал револьвер, тщательно перезарядил его, положил в карман и добавил:

— Иду работать на патрона. Если я задержусь на несколько дней, не волнуйся и, главное, не высовывай носа.

ГЛАВА 7

Посаженный в камеру. — Приступ ярости. — Бесполезные протесты. — Раздача. — Песня Мадьяны. — Луч надежды. — Звонок к ужину. — Молодой надзиратель. — Недомогание. — Вспышка таинственной и ужасной болезни. — Жестокие страдания. — В агонии. — По дороге в больницу.

Для Железной Руки, энергичного и деятельного, ситуация была ужасной. Грубая агрессивность, несправедливое и неожиданное насилие, мерзкое предательство морально надломили его.

Сраженный в то самое время, когда он был так счастлив и любим, а его самая заветная мечта вот-вот должна была исполниться, Поль особенно остро почувствовал жестокость удара, ужас падения.

И еще его очень беспокоили мысли о Мадьяне. Ведь она осталась одна, без всякой поддержки, лишь на попечении двух молодых людей, в сущности детей, и ей по-прежнему угрожали ужасные опасности.

Сам Железная Рука решил перетерпеть свою беду, в надежде, что скоро все прояснится и чудовищная несправедливость, лишившая его свободы, будет исправлена. Но он был в ответе за других и в первую очередь за безопасность своей подруги. А его любовь, чуткая, тревожная и ясновидящая, подсказывала ему, что впереди — новые и более суровые испытания.

О! Обладать сверхчеловеческой силой и мужеством, носить в своем сердце преданность и готовность к борьбе — и быть в то же время раздаьленным, связанным, скрученным, как дикое животное, не иметь возможности победить в честной борьбе…

Его угнетали мерзкие подозрения жандармов [214] и нашептывания каторжников-лодочников, которые его приняли за одного из своих… И носилки, на которых его переправили в тюрьму, где одели в кандалы и бросили на койку. И наконец, этот мрак одиночной камеры.

Поль впал в отчаяние, его охватила ярость. Он выгнулся под своими цепями, заскрипел зубами, зарычал и завыл, словно охваченный безумием.

Обессиленный, с больной головой и пылающим сердцем, узник упал на жесткие доски, единственную «мебель» в камере. Он слышал размеренные шаги равнодушных ко всему часовых, которые, прохаживаясь в одну и другую сторону, тихо переговаривались между собой:

— Клиент нервничает, так убивается. Теперь, кажется, успокоился… Запросто может свалиться и от лихорадки, а это черт знает чем может кончиться.

Услышав слова часового, заключенный подумал: «Солдат прав! Я заболею. Надо взять себя в руки, успокоиться. Главное — терпение. Так надо. Для Мадьяны! Дорогая возлюбленная! Где ты сейчас?.. Что делаешь? Ах, как порой жестока жизнь!»

Скоро ночь. Вдруг он услышал тяжелые шаги, затем короткие реплики.

Пароль. Смена часовых. Раздача еды. Резко щелкнула задвижка, заскрипел запор, и с режущим слух лязганьем открылась железная дверь. Узник увидел фонарь, от его света он зажмурился. Затем в сумерках разглядел какую-то движущуюся группу… Из темноты выступило три человека: один — какой-то военный в униформе, с саблей и револьвером, а двое других — каторжники, разносящие еду. Железная Рука узнал форму, так же были одеты те, кто приволок его сюда с голландского судна.

Он крикнул, и в его словах прозвучала мольба:

— Я — жертва чудовищной ошибки. Умоляю вас… Дайте мне поговорить с комендантом.

Надзиратель поставил на пол миску с супом, бидон с водой, положил хлеб из отрубей и поставил тарелку, в которой было немного трески с топленым свиным салом.

— Выслушайте меня! — взмолился Железная Рука. — Выслушайте протест невиновного…

Однако надзиратель и бровью не повел, словно ничего не слышал. Он осветил фонарем стены темницы, самого узника, его кровать и вышел, не сказав ни слова, не сделав никакого знака. Снова заскрипели дверные петли, заскрежетал замок, загремел засов.

Потекли долгие часы, а Железная Рука, обессиленный, задыхающийся, мокрый от пота, продолжал томиться в мрачной камере, не имея представления о времени, зная только, что каждые два часа меняются часовые.

День не принес никаких изменений. Да и можно ли было назвать днем слабые лучи света, проникавшие сквозь тщательно заделанные отверстия в стенах?

И снова к нему вернулась навязчивая, тревожная мысль: «Мадьяна! Что станется с ней?» Внезапно он услышал чей-то голос, грубые ругательства часовых и несмелые слова протеста:

— Уходите!

Затем очень явственное щелканье ружейного затвора и почти тотчас же звуки божественной мелодии, они разорвали тишину, наполнившую камеру:

«Я люблю его., люблю его… люблю, как безумная…»

Поль задрожал, звеня цепями. Сердце забилось, глаза увлажнились.

Он нежно прошептал:

— Мадьяна…

Пение продолжалось, напомнив Железной Руке тот день, когда в далеком Контесте он вырвал девушку из рук бандитов и навсегда отдал ей свое сердце!

В темноте камеры узник вновь увидел разъяренную толпу, смертельную схватку и Мадьяну, мужественную, прекрасную, лучезарную, парящую над драками и убийствами.

Затем он, напряженно слушая, вновь представил себе их любовные, сладостные встречи наедине, горестные, но благословенные часы своей болезни, а потом долгое путешествие бок о бок под палящими лучами солнца, пленительное скольжение по реке; вспомнил, как росла и крепла их возвышенная любовь. И вот — катастрофа, и — ночь!

Мадьяна продолжала петь. Эта мелодия вызывала в памяти молодого человека и борьбу, и радость, и наивные, прелестные слова признания. Креольские стишки преобразили несчастного пленника, почувствовавшего, как к нему вновь возвращаются сила, надежда, жизнь! Из уст прелестного виртуоза вырвалась последняя нота и повисла в воздухе, как нить на веретене. Пение прекратилось. Видения исчезли, все погрузилось в тишину.

Однако Железная Рука понял: несмотря на приказы, камеры, кандалы, замки, возлюбленная здесь, рядом. Она помнит о нем и готовит его освобождение.

Узник решил, в свою очередь, дать ей знак, что услышал. И он выкрикнул единственное слово, в котором для него сосредоточились все радости, все надежды, — ее имя:

— Мадьяна!

Койка показалась теперь не такой жесткой, цепи — не такими тяжелыми, камера — не такой мерзкой. Постепенно Поля охватило оцепенение, которое он не смог побороть, и, наконец, сон свалил узника.

Резкий звук рожка, вибрирующий где-то вдалеке, разбудил Железную Руку.

— Смотри-ка, — сказал он, — рожок! Утро на дворе? Вечер? Не знаю; впрочем, мне кажется, я спал довольно долго. Стало быть, это вечерняя трапеза морских пехотинцев.

Прошло примерно четверть часа, раздался, как накануне, шум шагов.

И, как вчера, дверь отворилась, показались надзиратель и два каторжника, принесшие заключенному еду.

Железная Рука отметил, что это другие люди. Один из ссыльных — высокий негр со звериным лицом, — когда улыбался, открывал большие, как у акулы или каннибала, зубы.

У надзирателя, в отличие от его вчерашнего коллеги, вид был скорее приветливый.

— Ну что? — спросил он. — Не нравится тюремное рагу? Ты вчера совсем ничего не ел…

Возмущенный тем, что ему тыкают, Железная Рука сжался, как пружина, и покраснел от гнева. Но сейчас было не время демонстрировать свое чувство достоинства и выказывать недовольство фамильярностью [215]. Он спокойно ответил:

— Я не тот, за кого вы меня принимаете, и еще раз протестую против насилия, которое было ко мне применено. Я не виновен!