Анабиоз - Бушмин Илья - Страница 3

Я увидел, как в глазах отца погасла надежда. Узнав меня, он тут же спрятал лицо за маской, которую надевал специально для меня. Маской отчуждения.

– Это ты, – сказал отец.

– Привет, бать.

Он пожевал губы, собираясь ответить, но промолчал. Развернулся и ушел. За распахнутой дверью показался силуэт матери. Когда она волновалась, она всегда чуть заикалась.

– Ле… Ле… Леша, – ее голос дрожал.

Внутрь меня никто не приглашал. Я зашел сам. Закрыл дверь. Посмотрев матери в глаза, я почувствовал, как екнуло что-то в сердце. Она выглядела так, словно последние полгода отняли у нее минимум десяток лет. Зная, что от меня прет вонючей и потной камерой, я все-таки поцеловал мать в щеку.

– Привет, мам. Хорошо выглядишь, – соврал я. – Серега на работе?

Мать поджала губу.

– Бед… бе… беда у нас. Сергей п-п-п… про… пропал.

Я окаменел.

2

О еде я даже думать не мог. Но мать всегда мать. Даже в моем случае. Она сварила своих, домашних, пельменей. Открыла банку маринованных помидоров. В детстве мы с Сергеем могли слопать трехлитровую банку за один присест, и на зиму родителям приходилось закатывать под 100 таких банок. Эти запасы занимали всю кладовку, которую предки снимали в соседнем дворе. При виде помидоров и воспоминании о детстве у меня защемило сердце, и я стиснул зубы.

– Как у те… тебя дела? – в голосе матери была слышна грусть и горечь. – Тебя совсем от… от… отпустили, или на время?

– Совсем. Я же говорил, что ничего не делал.

Из гостиной донесся ворчливый голос отца. Он всю жизнь разговаривал сам с собой, бубня под нос весь поток сознания, который всплывал в его голове. Так случалось в минуты, когда он расстроен. Я различил его ворчанье:

– Не делал он! Оговорили все бедного мальчика.

Я сделал вид, что ничего не расслышал. Мать тоже.

Говорят, большая удача, когда чужие люди сближаются, как родственники. Значит, в моем случае удачей и не пахло. Отец давно поставил на мне крест. Впервые я это почувствовал, когда мне было лет 12. Почему так вышло, я точно не знал. Позже я догадывался, что многие вещи делал назло отцу. «Ах, сын у тебя не удался? Ну вот, как ты посмотришь на это?» – и я влипал в очередную передрягу. Все неизменно заканчивалось сначала учительской или детской комнатой милиции, а позже – травмпунктом или обезьянником ближайшего отделения полиции. Отца все это только убеждало в собственной правоте.

Мать так не могла. Но я всегда знал, что и для нее Сергей был более любимым сыном. Я был паршивой овцой для обоих родителей. Разница была лишь в том, что отец даже не пытался этого скрывать.

Я слышал истории, при которых братья начинают ненавидеть друг друга. Один ревнует родителей и вымещает злобу на другом. К тому же, мы с Сергеем были настолько разными, насколько это вообще возможно. Если 15 лет назад соседи называли его умничкой, а меня хулиганом, то со временем их эпитеты изменились. Сергей стал тем, кто «далеко пойдет», а я – просто отморозком.

Но нас с Сергеем это не касалось никогда. Я всегда был за него, а он за меня.

Сергей был единственным человеком на этой планете, который – я это знал точно – не отвернется от меня никогда. Даже когда весь чертов мир будет против его брата.

Только сейчас меня, наконец, осенило, почему мать так изменилась. Дело не во мне. Не в моей полугодовой отсидке в СИЗО. Конечно же, нет. Дело в Сергее. Ее изменили, состарив на десяток лет, последние дни. Любимый сын…

– Расскажи мне все, мам.

– Ох, господи…

Она тяжело вздохнула. Уселась напротив. Руки непроизвольно потянулись к подолу халата.

– Сергей уе… уе… у…

– Мам, не волнуйся, – я постарался сказать это мягко. – Соберись. Хорошо?

Мать послушно кивнула. Она выглядела старой и беспомощной.

– Сергей уе… уехал в командировку, – поведала мать. – Сел в по… по…

– Поезд?

– По… – согласилась мать. – …Поезд. И больше…

Она всхлипнула, но тут же взяла себя в руки. Пальцы лихорадочно затеребили полу халата.

– Когда это было? Когда он уехал?

На кухню зашел угрюмый отец. Не выдержал сидеть в комнате и прислушиваться к тому, как мать мучается, пытаясь выдавить слова.

– Восемь дней назад он уехал, – пробурчал отец. Он приоткрыл окно и взял с подоконника сигареты. Мать попыталась что-то сказать, но он отмахнулся и закурил. – Обещал звонить. Но не звонил. Мы сами давай ему набирать. Телефон отключен. У него с собой были обратны билеты. Сутки туда, два дня там, сутки назад. Четыре дня назад Сергей должен был вернуться.

– Вы на вокзал ездили?

– А ты как думаешь, – нервно огрызнулся отец. – Приперлись. Ждали, в лица всматривались… Надеялись… Сергея нет.

Мать всхлипнула, попыталась что-то сказать, но от нервов ее речь вышла из-под контроля – больше одного слога, повторяющегося, как в современной электронной песне, где слова не имеют никакого значения, произнести она не могла. От бессилия всхлипнула мать еще раз.

– Почему мне ничего не рассказали, – с тяжелым сердцем спросил я. – Четыре дня… Сложно было прийти?

Отец сжал зубы.

– Я еще на зону не ходил.

– Это не зона, а следственный, блин, изолятор.

– А мне все едино. Я в жизни каждую копейку честным трудом зарабатывал. Своими руками и своим горбом.

– Володя! – одернула его мать. Голос прорезался вовремя. Отец отмахнулся и замолчал. Он просто курил и угрюмо смотрел в окно. Поморщился и потянулся к сердцу. Покосился на меня и поспешно опустил руку, так и не дотронувшись до груди.

Я отодвинул вилку. Аппетит пропал окончательно.

– Куда он поехал? Куда именно? Он рассказывал?

– Оренбург.

– Где это?

– Где-то! – отец махнул рукой. – На юге. На Урале. Две тысячи километров отсюда. Через всю страну. Полтора дня на поезде. Далеко это, вот где.

Пару часов назад я еще был в СИЗО. А теперь реальность навалилась на меня, и это было слишком неожиданно. Я не мог сообразить ничего. Голова гудела, а мысли роились.

– Что за командировка? – сообразил я наконец, что спросить. – Где он, вообще, работал?

– Фирма одна. «Гермес» называется. Сергея менеджером взяли, а уже через месяц он вроде как доверенным лицом у директора стал. Ну а чего удивляться. Сергей с красным дипломом, башковитый…

«…Не то, что ты», – я догадался, что именно эти слова вертелись у отца на языке.

– И директор послал его в командировку? Что Сергей должен был там делать?

– Да не знаю я! – зло отмахнулся отец. – Что-то смотреть, с кем-то встречаться.

Я не удержался, чтобы не уколоть в ответ. Хотя момент был выбран паршивый.

– Любимый сын уезжает в первую в жизни командировку черт знает куда, а ты не знаешь, что за командировка?

Глаза отца вспыхнули, но он не проронил ни звука. Мать растерянно смотрела то на меня, то на него.

– Сер… Сер… – пыталась она. – Сережа… Он ведь два ме… ме… месяца не жил с на… на… нами.

Я все понял.

– Они с Женей съехались?

– Квартиру сняли, – заставил себя открыть рот отец. – Ему зарплату хорошую платили. Сергей решил, что пора вставать на ноги.

И снова я почувствовал невысказанный никем, но наверняка промелькнувший в голове у каждого укор. В 23 года с красным дипломом твой младший брат встал на ноги. Не то, что ты. Паршивая овца. Порченный вариант. Брак.

– Вы в полиции были?

– Толку-то. Сначала к одним послали, потом к другим. В отдел по розыску пропавших. Мы им фотографию Сергея отнесли. Даже несколько. Номер телефона, описание, заявление написали… А они говорят, мало времени прошло. Загулял, мол, скоро вернется. Через неделю, говорят, приходите.

Отец сплюнул в окно и с силой затушил сигарету, вонзив ее в днище пепельницы. Я увидел, что его рука дрожит.

– У вас имя или номер мента, с которым вы говорили, есть? – нахмурился я. – Дайте. Я сам с ним поговорю.

Отец скривился.

– Кто тебя слушать будет. Ты только что из кутузки. Поскандалить решил? Или по кутузке соскучиться успел? – Он посмотрел на меня. Его глаза были влажными, и я вдруг сообразил, что за этой напускной грубостью он просто не позволяет себе проявить слабину. – Сколько ты всего творил. И всегда выходил сухим из воды. А Сергей… Это несправедливо.