Приключения воздухоплавателей - Буссенар Луи Анри - Страница 25

— Есть! — радостно воскликнул репортер. — Теперь, когда оба аэростата прижаты друг к другу, мы могли бы посмотреть, что творится у соседей.

— Остается лишь ждать, пока мгла рассеется.

В белом безмолвии медленно текли минуты. Тишина преследовала и страшно надоедала, давила на глаза и уши, притупляла ум и омрачала душу, делала тело тяжелым и безвольным. Скоро друзья стали испытывать муки голода. Как ни странно, они готовы были благословить это новое испытание, вырвавшее их из состояния отупения. Более двадцати часов молодые люди ничего не ели.

— Черт побери! — сказал Жан Рено, скрытый от Дикки густыми парами. — Этот внезапный голод — настоящее мучение. Но зато он порядком встряхнул меня.

— Да, иногда неприятности могут сослужить хорошую службу, — послышался приглушенный голос репортера, находившегося в эту минуту у руля. — Однако хватит вкушать прелести страданий, лучше поищем что-нибудь поесть.

Чтобы иметь возможность свободно перемещаться по дирижаблю, Дикки закрыл кран распределителя газа, и двигатель тотчас заглох. Дабы не привлекать внимание врагов, репортер не стал зажигать свет и проник в складское помещение на ощупь. Внутри он нашел бутылку шерри, твердый, как кирпич, бисквит и банку мясных консервов. Дикки откупорил бутылку, понюхал и протянул ее вместе с куском бисквита Жану Рено.

— Высококачественный шерри. Попробуйте! Сухарь, конечно, заплесневел, но все же есть можно. Что же касается консервной банки, то на ней марка Флэштауна и ее лучше выбросить. Ведь это настоящая отрава!

Жан Рено отхлебнул несколько глотков и вернул бутылку репортеру:

— Вы правы, шерри просто превосходный, а бисквит еще никогда не казался мне таким вкусным.

— За ваше здоровье, Джонни!

— И за ваше, Дикки!

Пока они ели и разговаривали, по-прежнему оставаясь невидимыми друг для друга, в кабине дирижабля стало темнее. Солнце скрылось за горизонтом, и вскоре наступила ночь.

— Наконец-то мы сможем спокойно спуститься, — сказал Дикки, возвратив пустую бутылку в складское помещение. — Внизу, наверное, непроглядная тьма.

— Дорого бы я заплатил, чтобы узнать, где мы находимся. Да и вы тоже, не так ли?

— You bet![77]. Впрочем, через полчаса все станет ясно.

Внезапно аэростат словно подпрыгнул и сделал резкий поворот.

— В чем дело?

— Да, в чем дело?! — воскликнул оступившийся в темноте Жан Рено. — Вы почувствовали удар и сильную встряску? Меня едва не сбило с ног.

— Надо думать! Я и сам ударился о руль.

— Дикки, дорогой, разумней было бы отпустить нашего пленника. Таскать его за собой становится опасно.

— Ни за что! Я хочу во что бы то ни стало узнать его тайну.

Прошло несколько минут. Вдруг, неожиданно для друзей, «ИНСТЕНТЕИНЬЕС» вышел из моря облаков. Теперь над ним на бархатном, темно-синем, почти черном небосводе сверкали звезды.

— Звезды, конечно, прекрасны, — сказал Жан Рено, — но у меня зубы стучат от холода. Бррр! Вам не холодно, Дикки? Ничего не понимаю, честное слово!

— Я тоже промерз до костей, но, кажется, могу предположить, что происходит. Мы потеряли одним махом триста фунтов балласта и поэтому поднимаемся на немыслимую высоту.

— Но каким образом? Вы уверены?

— Нужно в этом убедиться.

Пренебрегая опасностью быть замеченным, репортер повернул выключатель, и кабину аэростата мгновенно залил свет.

— Посмотрите на барометр! — воскликнул Дикки. Что там?

— God Lord! Мы несемся вверх со скоростью свободного падения! Это ужасно!.. Пятнадцать тысяч футов… пятнадцать тысяч двести… пятнадцать тысяч четыреста… Слышите, как вытекает газ через предохранительный клапан? А термометр! Четыре градуса ниже нуля по Фаренгейту![78]

— У меня усы в инее, а у вас изо рта идет пар. Здесь настоящая Сибирь!

— Мы продолжаем подниматься.

— Но почему?

— Потому что нас поднимает пленный аэростат.

— Еще раз спрашиваю: почему?

— Не знаю.

— Так избавимся от пленника!

— Нет!

— Его соседство меня пугает.

— Тем хуже!

— Не забывайте о смертельной опасности!

— Нужно, чтобы «ИНСТЕНТЕИНЬЕС» оседлал пленника.

— Вы настоящий сорвиголова, Дикки!

— И горжусь этим, недаром я — янки.

— Что вы делаете?

— By Jove! И вы еще спрашиваете! Я открываю все клапаны, чтобы выпустить газ. Не до Луны же нам подниматься!.. «ИНСТЕНТЕИНЬЕС» опустошается, словно бурдюк… Мы больше не поднимаемся… Наш дирижабль круто пошел вниз…

Жан Рено подошел к барометру и тут же воскликнул:

— Мы же падаем!

— Можно сказать, что так. Вероятно, скорость «ИНСТЕНТЕИНЬЕС» сейчас не меньше ста двадцати футов в минуту. Go!.. Go down! А вот и облака! Джонни, теперь вам не так холодно?

— У меня мурашки бегают по коже от вашей смелости.

— Мы проскочили слой облаков, как цирковая лошадь бумажный круг. Те, кто нас сейчас видит, наверное, принимают «ИНСТЕНТЕИНЬЕС» за падающую звезду.

— Вам не кажется, что наше приземление будет не слишком мягким?

— Не беспокойтесь, «ИНСТЕНТЕИНЬЕС» сядет на землю, как на пуховую перину. Именно поэтому я закрываю клапаны, наполняю оболочку газом и уравновешиваю дирижабли. Теперь остается включить винты и взяться за руль.

— Падение действительно замедлилось.

— Я же вам сказал, что мы приземлимся на пуховую перину. Перестаньте смотреть на барометр, откройте лучше люк и посмотрите вниз. Что вы видите?

— Множество беспорядочно разбросанных огней… Это город… Большой город…

— That's good job! Хорошенькое дело!

— Слышен шум поезда… Огни приближаются…

— Свет электрический или газовый?

— Не разберу пока. Эй, Дикки! Помягче, мой друг, помягче!

— Да-да! Чтобы доставить вам удовольствие!

— Я все время себя спрашиваю: куда, черт возьми, и как мы приземлимся?

— Какая разница куда! Смотрите: улицы, площади, перекрестки, дома… Мы ведь приближаемся к ним?

— Да! Мне кажется, огни движутся нам навстречу.

— Тогда я выключу свет. Пусть вокруг нас снова станет темно.

— Помягче! Прошу вас… туда… я вижу большое свободное поле… Это, наверное, пустырь.

Вдруг внизу раздался отчаянный собачий лай. Земля была совсем близко.

— Внимание! — воскликнул Жан Рено и сжался в комок, чтобы избежать удара.

От резкого толчка молодой человек упал, перекувырнулся через голову и налетел на перегородку. Металлические трубки задребезжали, и все стихло.

— Вот мы и приземлились, — невозмутимо сказал Дикки. Между тем, пока репортер открывал клапаны, через которые со свистом вырывались потоки газа, лай собаки становился все яростнее.

— Отлично! Аэростаты приведены в равновесие, и теперь мы можем выйти.

Вокруг царила непроглядная тьма. Друзья с трудом различили в темноте собачью конуру. Заливаясь отчаянным лаем, с цепи рвался огромный дог. Молодые люди, утомленные стремительным подъемом и не менее стремительным спуском, сгорая от любопытства, спустились на землю.

— Наконец-то мы узнаем, чем закончится наше необычайное приключение, — сказал репортер. — Мне не терпится заглянуть в пойманный аэростат, чтобы увидеть трупы воздухоплавателей.

Его слова прервал чей-то хриплый голос. Дверь какого-то дома с грохотом распахнулась, и на пороге появился человек, по виду настоящий гигант. В одной руке он держал пистолет, а в другой — фонарь.

— Кто там еще?

Поскольку ответ потонул в яростном собачьем лае, человек заговорил вновь:

— Тихо, Плутон! Тихо, собачка! Эй, отвечайте, кто вы, или я стреляю!

— Не стреляйте. Мы — друзья, — очень спокойно ответил Дикки.

— Тогда руки вверх! Сейчас посмотрим, какие вы друзья.

— Мы — воздухоплаватели. Нам пришлось приземлиться здесь, потому что наш дирижабль потерпел аварию. В знак добрых намерений мы готовы встать с поднятыми руками под свет фонаря.