Карта императрицы - Басманова Елена - Страница 12

— Спасибо, Лукерья Христофоровна. — Вирхов чувствовал исчерпанность допроса, ничего более свидетельница сообщить ему не могла. — Я распоряжусь, чтобы вас до вашего дома доставили, а то вам далеко добираться.

— Спасибо тебе, батюшка, за доброту твою, — поклонилась вставшая со стула старушка, — век за тебя молиться буду.

Письмоводитель поднес бумаги, на которых допрашиваемая поставила крупный крест вместо подписи, потом Карл Иванович проводил свидетельницу до дверей.

Кандидат, белокурый молодой человек с тоненькой шеей, жалобно выглядывавшей из крахмального воротничка рубашки, со светлыми прямыми усиками, не придававшими ему солидности, следил за допросом с затаенным дыханием — теперь наконец-то он мог отчитаться. В полицейской картотеке имя Крачковского не значилось. Не было ни отпечатков его пальцев, ни описаний, ни упоминаний в связи с другими криминальными происшествиями. Вирхов поблагодарил старательного помощника. И призадумался: сведений из адресного стола еще не поступило, а Матильда Бендерецкая клялась, что адреса Крачковского не знает. Телефонировать в сыскную бесполезно, сейчас агенты обходят костелы, шныряют по всем злачным местам, ищут таинственного поляка, выясняют в православных храмах, не заказывал ли кто-нибудь пелены с именем Дмитрия Донского.

Карл Иванович принял в Светлое воскресенье еще одного посетителя, сторожа Воспитательного дома. Околоточный, примчавшийся в мансарду художника, поспешил с выводами. Да, сторож лежал у крыльца без чувств, лицом вниз, ступени у его щеки были залиты кровью. Но он не был мертв — а только потерял сознание, что установил прибывший на место происшествия полицейский доктор. Беднягу отвезли в Мариинскую больницу, где оказали первую помощь. Но оставаться в больнице пострадавший отказался, отправился домой. Околоточный, вручавший сторожу повестку, подтвердил, что старик в состоянии прибыть в Окружной суд сегодня.

Вирхов выглянул в серый коридор со стеклянным потолком. В будние дни это казенное помещение, забитое скучающими конвойными, курьерами, оторванными от дел, сидящими с утра до ночи рядком на скамьях, свидетелями напоминало ему гигантский муравейник, и Карл Иванович снова и снова с тоской вспоминал сыскной кабинет на Ново-Исаакиевском с его уютной приемной.

Но сегодня коридор являл собою пустыню. Около его кабинета, украшенного табличкой «Судебный следователь участка № 2», томился кряжистый мужичок в пиджаке, жилете, хромовых сапогах. Из-под забинтованного лба глядели растерянные, близко посаженные глаза. Мужичок сглатывал слюну поминутно — и на его худой шее ходил острый кадык.

Вирхов вернулся, прикрыл дверь и обратился к робкому кандидату:

— Павел Миронович, сами будете следующего свидетеля допрашивать или еще понаблюдаете?

— Пожалуй, я еще присмотрюсь, — покраснел тот, обернувшись на ухмыляющегося письмоводителя, и отправился приглашать свидетеля по делу о пожаре в следственную камеру.

— Ну что, братец, выжил на свое счастье? — приветствовал Вирхов сторожа и кивнул помощнику — тот подвел доставленного к стулу и помог ему сесть. — Кто же тебя так отделал?

Сторож смотрел во все глаза на Вирхова, изучая его массивный подбородок и маленький рот.

— Имя, фамилия, отчество, — мягче сказал следователь, в то время как письмоводитель придвигал к себе очередной лист бумаги.

— Кротов Кузьма Кузьмич, — хрипло произнес сторож.

— Излагай по порядку, как было дело, — вполне добродушно предложил Вирхов. — Все припомни хорошенько. Можешь? Или запамятовал?

— Все помню, господин следователь, — ответил Кротов, — да только вы мне не поверите.

— Твое дело рассказать, а наше дело понимать, — изрек важно Вирхов. — Не тушуйся, братец. Если что — поможем тебе. Итак?

— Мое дело предупредить, — виновато опустил голову сторож, — а там Бог нам судья.

— С этим не спорю, — согласился Карл Иванович. — Не надо ли воды?

— Нет, господин следователь, не надо, — вздохнул Кротов, — а за заботу спасибо. Да и чувствую я себя терпимо. Как все произошло? Сам не знаю. Обходил я, как всегда, вокруг Воспитательного дома да завидовал тем, кто в этот час в храме стоит, ангельское пение слушает, Воскресению Божьему радуется. Грустно мне было… Один раз обошел — все тихо, спокойно, другой, третий… А может, и четвертый — уж не упомню точно. В который раз пошел, поднял голову, смотрю, на стекле оконном блики какие-то пробежали. Остановился, чтобы поглубже заглянуть. А там, в окне, и вижу, что писаный портрет императора Петра вдруг начинает снизу светом освещаться, да свет все более и более разгорается… А потом и языки пламени выросли. Ахнул я, да глаз отвести не могу — зашевелился Петр, заблистали очи его царские, стали руки двигаться. Будто ожил на моих глазах… Уж и понял я, что пожар начинается, а все глаз отвести не могу от ожившего императора, как колдовство какое-то… Но и это еще не все… Только хотел я бежать пожарных вызывать, как прямо передо мной в стекле еще одна фигура возникла — маленькая, черненькая с ног до головы… Вот он-то, арап Петра Великого, арапчонок, вскочил на подоконник, рвет раму, как будто хочет выпрыгнуть на меня да живота лишить… Бросился я стремглав, обо всем забыв, а куда бросился — и сам не понимаю, такой ужас меня охватил… Вспыхнули в душеньке моей отчаянные мысли: говорили же мне в трактире мужики, что поверье сложилось… Воскреснет Петр в последнюю Пасху перед праздником двухсотлетия да наведет порядок в стране… Но кто же знал, что вместе с ним и арапчонок явится?

— Погоди, погоди, братец, — очумевший Вирхов тряс головой и пытался осознать услышанное. — Так это арапчонок тебя по голове ударил?

— Нет, ваше благородие, убежал я, насилу ноги унес. Да видно, Бога чем-то прогневал… Со страху в темноте запнулся о камень да об каменную ступеньку крыльца и расшиб голову… А уж дальше не помню ничего…

— Да, занятная история. — Карл Иванович откинулся на спинку стула и смотрел задумчиво на сторожа. Не в бреду ли он? — А не припомнишь ли ты, дружок, накануне или того ранее не бродили ли поблизости какие личности подозрительные?

— Все было чинно и благородно, — ответил уверенно сторож. — В толк не возьму, как пожар мог произойти? Печи с утра протапливали. Ворота заперты были прочно, двери тоже. Посторонних не было… Да и в парадный зал дверь с вечера запирается…

— А не мог ли кто-то там зажженную свечу оставить по недосмотру? — поинтересовался Вирхов. — Не произошло ли самовозжигание от огня, упавшего на паркет?

— В парадном зале установлено электрическое освещение по милости благодетельницы нашей, Ее Величества Вдовствующей Государыни Марии Федоровны, — ответил Кротов.

— А кто мог в это время находиться в парадном зале?

— Да кому ж там быть в эту пору? Да и ключ надзиратель в сейфе держит.

— Да, там мы его и обнаружили. И надзирателя вызвали из-за праздничного стола, — подтвердил Вирхов и задал следующий вопрос: — А есть ли в Воспитательном доме кто-нибудь, кто ходит босиком?

— Босиком, в апреле? Так зябко ж еще… И такой-то уж рвани босяцкой у нас не бывает, — обиделся Кротов.

— И тем не менее какая-то рвань к вам заглядывает, — усмехнулся следователь.

— Прошляпил я кого-то, получается, — поник Кротов, — неужто поймали злодея?

— Поймать не поймали, — вздохнул Вирхов, — а следок обнаружили. Очень характерный следок. На сырой земле возле кустов.

— Думаете, призрак арапчонка? — побледнел Кротов. — Тогда по приметам его легко разыскать!

— А вот зачем он материализовался да еще решил бродить по городу? Это и есть самый интересный вопрос. — Вирхов встал из-за стола.

Глава 8

Карл Иванович Вирхов, вспоминая свою давнюю знакомую Полину Тихоновну Коровкину, был прав — первый день светлой седмицы симпатичная ему дама провела в одиночестве.

После праздничного завтрака, покидая тетушку Полину, чтобы нанести визиты своим постоянным пациентам, Клим Кириллович Коровкин чувствовал себя неловко, потому что пасхальной ночью отступил от своего обычного правила: не ходить в чужие квартиры к малознакомым людям. В прихожей, уже одетый в пальто с каракулевым воротником, он поцеловал тетушку Полину. Конечно, нанести визиты пациентам он мог и в другой день, но очень ему хотелось сбежать от рассуждений об убитой вышивальщице и пожаре в Воспитательном доме.