Необыкновенные приключения Синего человека - Буссенар Луи Анри - Страница 102

– Закажи-ка торжественный ужин. Пусть накроют прямо здесь. А я пойду в свою комнату, чтобы прислуга меня не видела.

Боцман тут же нажал на кнопку электрического звонка, а Синий человек, удрученный своим положением, осторожно направился в соседнюю комнату.

Явился официант. Изучив меню, бретонец немного смутился. И половина названий блюд были ему незнакомы. Тогда находчивый моряк приказал принести все самые дорогие кушанья и самые старинные вина.

– Накройте на четверых. Весь провиант, напитки, посуду, словом, все, принесите сразу. После чего задрайте все люки, то есть закройте все двери и можете быть свободны. Прислуга нам не понадобится.

Вскоре в комнату принесли ящики с золотом, накрыли на стол, и четверо друзей в предвкушении удовольствия уселись ужинать. Чего-чего только здесь не было! Повар постарался на славу.

Пять часов утра. Беник и Жан-Мари, наевшись до отвала, заснули тут же, в комнате. Феликс съел немного и всю ночь не мог сомкнуть глаз. Его охватило беспокойство. Лежа в кресле-качалке, он тихо покачивался и беседовал с беспрерывно зевавшим Ивоном.

С улицы послышался грохот подъехавшего экипажа. Через несколько секунд в коридоре раздалось нервное торопливое постукивание каблучков. Бакалейщик сейчас же узнал этот звук.

В дверь постучали.

– Ивон, дитя мое, – произнес Обертен севшим от волнения голосом, – открой, а потом сразу иди спать. Черт побери! Никак не могу собраться.

В ту же минуту в дверях появилась юркая фигурка. Лицо женщины скрывала вуальnote 431. В руках она держала плед.

Войдя, она подняла вуаль, уронила плед, протянула вперед руки и закричала:

– Феликс! Мой бедный друг… Ах! Я уж и не надеялась увидеть тебя!

– Дитя мое… Дорогая моя, – бормотал больной, смущенный и почему-то позабывший тут же обо всех неприятностях, которые когда-либо причиняла ему эта женщина.

Он встал и тоже протянул к ней руки. Свет озарил его лицо! Женщина в ужасе отпрянула, потом, потрясенная, прислонилась к стене и прошептала:

– Боже правый!..

– Чудовище! Я похож на монстра, не так ли?

Мадам Обертен остолбенела, будто увидела голову Медузы Горгоныnote 432. Она не нашла, что ответить.

– Мне не нужно было возвращаться, – продолжал несчастный упавшим голосом. – Но разве я имел на это право? Дела есть дела… Честь семьи, честь фирмы. Марта, моя бедная девочка… Отец… мать…

– И я тоже, – сказала мадам Обертен кислым хорошо знакомым голосом. Потрясение, волнение ничуть не изменили его.

– Ну разве ты могла сомневаться, друг мой. – Голос Обертена прозвучал неубедительно. – Итак, мы разорены, не правда ли?

– Честь фирмы спасена, но мы в страшной нищете. У нас ничего не осталось.

– Ты в этом уверена?

– Увы! Если, конечно, ты не привез оттуда баснословного состояния. В чем я лично сильно сомневаюсь.

– Как знать!

– Что?

– Дорогая, сядь рядом со мной. Ты, наверное, устала и голодна?

– Об этом потом, Феликс, объясни, пожалуйста. Я как на иголках… Прошу тебя, оставь этот таинственный тон… Отвечай… Говори правду!

– Ну, хорошо! У тебя теперь нет мужа. Я понимаю, что смешно было бы рассчитывать на прежние отношения, я не питаю иллюзий. Однако взамен предлагаю тебе миллионера.

– Это правда? – Лицо маленькой женщины моментально оживилось.

– Ты ждешь доказательств?

– Почему бы и нет?

В ответ парижанин вынул из кармана связку ключей, отошел вглубь комнаты, где стояли четыре массивных ящика, обитые железом, открыл первый попавшийся, запустил руку, вытащил горсть гравия и сказал:

– Ты знаешь, что это такое?

– Но ведь это…

– Золото! Самородковое золото высшей пробы.

– И сколько его здесь?

– На миллион!

– В каждом ящике?

– В каждом ящике!

– И все это принадлежит тебе? Нам?

– Нам принадлежат три ящика, вернее, два с половиной.

– Три миллиона!.. Этой желтой земли…

– Ты говоришь как индеец…

– Три миллиона! – дрожащим голосом повторила мадам Обертен.

Она подошла к ящику и, даже не сняв перчатки, зачерпнула полную горсть желтого песка. Камешки сыпались сквозь пальцы, падали на пол. Но Аглая не замечала ничего, а лишь повторяла как зачарованная:

– Три миллиона! – И ни слова признательности, ни слова благодарности тому, кто доставил ей такое неслыханное богатство.

«Да, – подумал торговец колониальными товарами, глубоко опечаленный бесчувственностью своей жены, – госпожа Обертен, урожденная Аглая Ламберт, ничуть не изменилась. Кукла, алчная и равнодушная кукла».

Однако в эту минуту, словно услыхав мысли Феликса, мадам Обертен опомнилась и воскликнула:

– Друг мой!.. Мой милый Феликс! Ты лучший из мужей! Ах! Как я в тебе ошиблась!

«Дьявол! Вот тебе и раз», – подумал парижанин, смутившись.

– Дай расцелую тебя!

И, не выказывая ни малейшего отвращения, ни мгновения не колеблясь, она бросилась на шею мужу и дважды крепко поцеловала его синюю физиономию.

«Можно себе представить, как она отвернулась бы от меня, вернись я нищим! Вот уж истинно: все покупается!»

– Что же мы будем теперь делать? – спросила Аглая после запоздалого проявления чувств.

– Как можно скорее поедем в Париж вместе с моими друзьями.

– Твоими друзьями?

– Двое бравых моряков и мальчик. Они прошли со мной через все испытания. Этим благородным сердцам я обязан всем: и нашим состоянием, и собственной жизнью.

– Прекрасно! А что же в Париже?

– Продадим золото. Я разделю деньги между всеми нами. Будем жить на рентуnote 433 с капитала, полученного таким скорым и таким опасным путем.

– Великолепно!

– Но ты ничего не рассказываешь о Марте… об отце, о маме, о твоих стариках.

– Все здоровы, спасибо! У малышки был коклюш, но теперь она выздоровела. Я два раза в день водила ее на процедуры. Она подросла, но по-прежнему очень медлительна, точно как ты, прости за откровенность.

– А обо мне она говорит?

– Она нервничает.

– Бедный ребенок!

– Ну, ладно! Так мы едем?

– Как? Прямо сразу, даже не отдохнув?

– И ты хочешь, чтобы я отдыхала! Ты меня плохо знаешь. Разве я когда-нибудь устаю?

– Есть поезд в девять тридцать две.

– Годится! Закрой ящик, а то я окосею, глядя на него. А что это за камешки там?

– Кварц попадается. Мы вынуждены были работать очень быстро, надо было торопиться. Некогда выбрасывать. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что они ничего не стоят, а место занимают.

– Тут уж я ничего не могу поделать!

«Вот это аппетит! Ненасытная утроба! И это после того, как оказалась без су!» – отметил про себя Феликс.

Закрыв лицо платком и надвинув на глаза капюшон плаща, Синий человек почти бегом покинул отель «Фраскати», сел в экипаж, который окружными путями доставил его на вокзал, и ввалился в купе спального вагона.

Жан-Мари, Беник и Ивон тоже сели в этот состав, но предпочли купе, где можно было свободно разговаривать и не запрещалось курить.

Пассажирский поезд медленно, к великому неудовольствию нетерпеливой мадам Обертен, вразвалочку тронулся с места.

В Париж!

Чтобы кое-как скоротать время, бакалейщик рассказывал жене о невероятных приключениях, опасностях, неожиданных спасениях и, кажется, сумел заинтересовать ее.

Прибыв в Париж, они тут же отправились на улицу Ренар. Все магазины были закрыты. Перед глазами Феликса все еще стояли величественные картины бразильской природы: первозданные леса, исполинские деревья, божественные цветы и палящее солнце. Его физиономия приняла кислый вид. В этой клоакеnote 434 Феликс провел худшие дни своей жизни.

Ящики затащили в квартиру. Моряки с грехом пополам устроились в комнатах, некогда принадлежавших служащим фирмы.