Кругосветное путешествие юного парижанина - Буссенар Луи Анри - Страница 49

Известно, что такое пончо. Это кусок ткани площадью в два квадратных метра, с вырезом в центре для головы. Оно защищает путешественника от тропических дождей и росы и служит постелью, когда невозможно подвесить гамак.

Оно также предохраняет от солнечных лучей, и опыт свидетельствует: плотная шерстяная накидка хранит свежесть и влагу днем, а тепло — ночью.

У нашего нового друга пончо было двойное и состояло из сшитых вместе кусков темно-синего и ярко-желтого цвета.

Тепло и свет действуют на каждый из этих цветов по-разному, и, в зависимости от температуры, пончо можно соответственно надеть: если прохладно и влажно, то снаружи оказывается черно-синий слой, вбирающий максимум тепла; если ртуть в термометре лезет вверх, то снаружи будет слой ярко-желтый, предохраняющий от излишнего жара.

Наконец, последняя и обязательная уступка требованиям момента, а быть может, и моды, — использование путешественником местного седла.

Седло гаучо, хотя и довольно тяжеловатое, великолепно подходит для долгих странствий.

Оно вышито серебром, украшено сафьяном, имеет богатый орнамент в арабском стиле. Передний край седла приподнят, а задний заканчивается еще более высокой спинкой.

Под седлом виднеется черпак из бараньей шкуры, ниспадающий изящными складками. Наконец, приторочены сумки, где лежат кукурузные лепешки, сладкий тростник и боеприпасы.

В таком седле сидишь как на диване. В нем можно расслабиться и скакать галопом, а можно и спать. Стремена, обычно изготовленные из цельного куска дерева, длиннее обыкновенных, и, хотя носят название «африканских», в Африке практически неизвестны.

Надо сказать, молодой человек имел все основания сменить эти неудобные деревянные короба на стремена из стали.

Фрике все сильнее и сильнее страдал от голода и в какой-то момент подумал: «Испытательный срок сильно затянулся, хорошо бы пообедать». Когда же лошади пошли помедленнее, он нарушил тишину:

— Я сказал вам, что очутился на бойне, совершая «Кругосветное путешествие». Это правда, в общем и целом, но истинной целью моего прихода туда было желание съесть бифштекс. Я проголодался еще тридцать часов назад, и, черт возьми, желудок мой пуст, голова чугунная… мне кажется, все вокруг ходит ходуном.

— Э! Какого же черта вы не сказали раньше? А сейчас у меня только одна кукурузная лепешка и толстый стебель тростника!.. Вот, возьмите, от чистого сердца.

— Прекрасно! От доброго сердца — приятного аппетита! — произнес гамен, засовывая в рот съедобные, но жесткие кусочки, выпеченные, очевидно, в незапамятные времена.

— Давайте спешимся, передохнем и немного поболтаем.

— Я так рад нашему знакомству, — промолвил Фрике с набитым ртом. — Вы крепкий парень, совсем как месье Андре или доктор.

— Месье Андре, доктор, кто они такие?

— Мои друзья. Двое настоящих мужчин. А! Если бы мы собрались тут все четверо, то смогли бы захватить корабль и освободить малыша.

— Дорогой друг, вы говорите загадками. Есть корабль, который надо захватить, — прекрасно; «малыш», которого нужно освободить, — еще лучше. Очевидно, необходимо сокрушить пиратов и освободить пленника. Я — за. Только расскажите мне обо всем поподробнее, когда откушаете.

— Готов хоть сейчас.

И Фрике, не переставая жевать, поведал новому другу свою историю. Тот выслушал не перебивая, затем протянул ему руку и сказал:

— Прекрасно! У ваших друзей благородные сердца. Мы их разыщем и вернем вам вашего младшего брата. Не сомневайтесь, ведь теперь нас пятеро! Да, кстати, а как вас зовут?

— Фрике… Я парижанин, как вы уже поняли. Был матросом. Побывал во всяческих переделках… Меня чуть не утопили вместе с месье Андре, чуть не съели вместе с доктором, повесили бы, если бы вы не появились вовремя, а теперь я… кавалерист… низшего разряда… и очень вам благодарен.

— Не стоит об этом. Я ведь тоже парижанин.

— Ах, месье, говорят, будто французы — домоседы, однако нас уже четверо: трое из Парижа и один из Марселя. Мы мирно совершаем кругосветное путешествие и не по своей воле попадаем во всяческие передряги…

— Еще бы, ведь земля такая маленькая, так что прогулки по ней полны приключений. Позвольте представиться — Альфонс Буало, имею много профессий. Журналист, так как это меня забавляет, художник, так как я люблю природу, музыкант, так как мелодия меня чарует, путешественник, так как я парижанин… и мне надоели глупые головы и огромные животы в кафе «Тортони» и на Монмартре[296]. Наконец, я здесь еще и потому, что владею миллионом и деньги жгут мне карман, но не хочется тратить их каким-нибудь диким способом…

— Да, это превосходно. Пословица «Крайности сходятся» справедлива. Случай свел нас — неимущего и богача.

— Боже, как это смешно!

— А! Если бы сейчас тут очутились месье Андре и доктор, да еще Мажесте! Уж он бы так исказил ваше имя — сами не узнали бы. Меня, например, зовет Флики, доктора — Доти, месье Андре — Адли. Не могу. Прямо трясет, как подумаю, что он, такой добрый, преданный, честный, — на этом проклятом корабле.

— Но, черт побери, — взволнованно произнес Буало, — мы же не сможем вдвоем взять на абордаж огромный невольничий корабль! Вот если бы с нами были двое ваших друзей…

— Да, безусловно, — произнес не знающий сомнений гамен.

На горизонте появилось облако пыли.

— Отдохнули?

— Конечно.

— Прекрасно. Кажется, за нами погоня. Мерзавцы-«саладеристы» хотят возвратить вас Флаксану, но мы еще посмотрим.

— Нет нужды говорить: вы мне понравились, теперь куда вы, туда и я. В путь!

Облако росло на глазах. Двое друзей бросились в мастиковую рощу[297] площадью в двадцать пять квадратных метров, куда за ними последовали лошади резерва.

По-прежнему невозмутимый, Буало снял с седла легонький чемоданчик длиной около восьмидесяти и шириной в двадцать пять сантиметров, обтянутый прочным материалом, с медными уголками, не спеша открыл его, вынул ружейный ствол, приклад и присоединил их друг к другу.

— Чудесно, — проговорил Фрике, — у вас двустволка.

— И безотказная, друг мой, — убедитесь сами, если заговорит оружие.

— У месье Андре был карабин…

— Ну, а я предпочитаю «chokebore»[298].

— Что это?

— Гладкоствольное ружье, которое, несмотря на малый радиус действия — примерно сто метров в данном случае, — обладает всеми преимуществами карабина и лишено его недостатков.

— Да ну!

— Через пять минут увидите. В нарезном карабине только один патрон. В момент выстрела при смещении ствола на одну десятую миллиметра пуля отклоняется на метр от цели каждые сто метров. И вы промахиваетесь.

— Понимаю.

— У вас пропадает выстрел, а от него зависела Ваша жизнь.

— Еще бы!

— Сейчас перед вами ружье центрального боя, двенадцатого калибра, в каждом патроне шесть граммов английского пороха и двадцать шариков свинцовой дроби, общим весом в тридцать пять граммов, и этого довольно, чтобы поразить надежнее, чем утяжеленной свинцовой пулей, с расстояния в девяносто метров любого из горлопанов, охочихдо вашей шкуры.

— Нельзя не согласиться.

— Согласитесь сразу же, как только увидите мои двойные выстрелы вначале со ста шагов, а затем с восьмидесяти по сумасшедшим, несущимся сюда во весь опор. Если в каждую из них попадет хотя бы половина дробового заряда, этого будет достаточно… От вас потребуется только одно: по мере надобности перезаряжать ружье.

Наши револьверы «Смит-и-Вессон», как видите, длинноствольные, калибра одиннадцать миллиметров. Дальность стрельбы до двухсот пятидесяти метров. Прекрасное оружие, мой дорогой. К ним у меня есть по плечевому прикладу (вот эти железные треугольники). Таким образом, получилось два карабина. В них двенадцать зарядов, плюс два в ружье, значит, всего четырнадцать, ну и, сверх того, запас.